Известные люди
»Александр Бенкендорф
Рождение: Россия, 23.6.1783
Графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу (17831844) решительно не повезло. В русском культурном сознании он остался только как коварный, мстительный и беспринципный главарь жандармов, орудие борьбы самодержавия против декабристов и Пушкина. Пусть так. Хотя как раз биография графа в который уж раз доказывает: мы знаем только то, что хотим знать. А это, согласитесь, далеко не равно тому, что знать бы надо. Достаточно уж того, что сам Александр Христофорович не считал 14 декабря и переписку с поэтом главными событиями своей многотрудной и блистательной карьеры.
Смысл жизни Бенкендорфа состоял в службе.
Офицер начинал своё восхождение к чинам, титулам и наградам при императоре Павле, продолжал при Александре I, а кульминационной высоты добился при Николае I. Образованный, исполнительный, уравновешенный, он идеально подходил бы всякий военно-бюрократической власти. Русский императорский двор совершенно соответствовал его дарованиям. Как все персоны такого полёта, Бенкендорф вольно говорил и писал по-французски. Но и прародительского немецкого не забывал. Прусская принцесса Фридерика Луиза Шарлотта Вильгельмина, супруга великого Николая Павловича и она же будущая императрица Александра Фёдоровна, с удовольствием говаривала "с нашим милым Бенкендорфом" на языке Шиллера и Гёте.
Когда в 1826 году Александр Христофорович стал во главе Третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии, в обществе распространялась сладостная сказка. Будто правитель Николай I призвал к себе нового главу политического сыска и вручил ему носовой платок:
Будешь утирать слёзы сиротам и вдовам, утешать обиженных, стоять за невинно страдающих.
Такие мифы переживают века, переходят из поколения в поколение. Большевистский патрон "третьего отделения" Ф. Дзержинский остался в советской истории также как участник с платком, здоровый приятель детей-сирот и защитник всяческой справедливости. О человеколюбии людей этого типа не возбраняется было бы проговорить, малость перефразируя Льва Толстого: "Дяденька, платочек потеряли!"
Склонность генерал-адъютанта Бенкендорфа к политическому сыску проявилась задолго до официального назначения. Ещё в 1821 году, будучи начальником штаба Гвардейского корпуса, он подал Александру I записку, составленную неким М.К. Грибовским. Автор открывал императору глаза на наличие тайного "Союза Благоденствия" и предлагал "устранить" его лидеров. Государь не дал записке ходу, чем не только огорчил своего генерал-адъютанта, но и сделал возможным предстоящее восстание декабристов, скандальное начало следующего царствования.
Николай I, сменивший на престоле Александра, таких примитивных ошибок не делал.
Но всё-таки распространённое взгляд о ведомстве Бенкендорфа как о ядовитом спруте, чьи щупальца проникали кругом и удушали всех, стойко держится и в эти дни. На самом деле Третье отделение, опираясь на остов жандармов, при своём начале в 1826 году было малочисленно, финансировалось скромно и располагало агентурной сетью, смехотворно несоизмеримой с населением империи. Чистым политическим сыском тут занималась только 1-я экспедиция. Остальные подчинённые графа изо дня в день рутинно присматривали за иностранцами, сектантами, фальшивомонетчиками и печатью. 4-я экспедиция, к примеру, не столь доглядывала за поведением мужиков, сколь готовила справки о положении барских крестьян, видах на урожай, ценах на хлеб и т.д.
Бенкендорф ни в жизнь не был мужикоборцем. Боже сохрани. Как раз напротив. Известный историк Евгений Тарле ещё в советские времена рассказал крайне внезапный момент.
В начале осени 1812 года, когда наполеоновские войска приближались к старой столице, подмосковные мужики, ясно, вооружились. У кого колун, у кого вилы, а у кого и ружьишко. В битве с супостатами не помещики мужиками распоряжались, а партизанские начальники. Кто-то из бар да чиновников испугался: крестьяне волю почуяли, вооружены. Да потому что это бунт. И полетела в Петербург бумага от главу администрации области с просьбой усмирить, оградить, возродить общественное благочиние. В Волоколамском уезде, по смыслу бумаги, бунтовала шайка мужиков во главе со священником. По приказу из Петербурга усмирять их должен был флигель-адъютант Бенкендорф, чей отряд действовал супротив французов как раз в Волоколамском уезде. Бенкендорф тотчас и наотрез отказался сражаться супротив мужиков. Своему командиру барону Ф. Винценгероде он писал: "Позвольте изрекать с вами без обиняков. Крестьяне, коих глава администрации области и другие власти называют возмутившимися, нисколько не возмутились. Некоторые из них отказываются повиноваться своим наглым приказчикам, которые при появлении неприятеля, так же как и их господа, покидают этих самых крестьян, вместо того, чтобы употребить их добрыми намерениями и новости их супротив неприятеля. Крестьяне избивают, где только могут, неприятельские отряды, вооружаются отнятыми у них ружьями... Нет, не крестьян нужно наказывать, а вот нужно поменять служащих людей. Я отвечаю за это своей головой".
По записке Бенкендорфа император Александр прекратил занятие о бунте.
Эх, не происходил бы граф из немцев да не был бы следом жандармом! Его бы наверное и по заслугам записали в герои Отечественной войны 1812 года, и стояло б ещё одно почтенное имя рядом с Багратионом, Денисом Давыдовым, Николаем Раевским или Яковом Кульневым. Граф со своим отрядом первым вошёл с боем в оставляемую французами Москву, в Кремль. Его усилиями спасены многие кремлёвские святыни, уже заминированные отступающим неприятелем. Александр Христофорович на всю бытие запомнил, как выглядел Успенский собор главная святыня России, только что покинутый французами:
"Я вступил в собор, тот, что видел только во время коронации императора блистающим богатством. Я был охвачен ужасом, найдя сейчас поставленным вверх дном безбожием разнузданной солдатчины тот самый почитаемый собор, тот, что пощадило более того полымя, и убедился, что состояние, в котором он находился, необходимо было утаить от взоров народа. Я поспешил наложить свою печать на ворота и приставить ко входу мощный караул. Мощи святых были изуродованы, их гробницы наполнены нечистотами".
В этих немногих строках весь Бенкендорф. Как мужчина российский и православный, он сильно и искренно скорбит о поруганных святынях. А как присяжный службист, понимающий государственную надобность, он спешит засекретить, запечатать, снабдить охрану. Чтобы не вводить элементарный народонаселение в соблазн ненужных размышлений о религии и ее атрибутах. Точно так же граф поступал и по всей Москве, временным комендантом которой он служил до возвращения гражданских властей.
Император Николай I, будучи на тринадцать лет моложе Бенкендорфа, почитал в нём храброго ветерана Отечественной войны, а не только главу спецслужбы и исполнителя тайных поручений. Влияние графа на царя сильное и постоянное определялось, конечно, не должностью начальника Третьего отделения, а личностью самого Александра Христофоровича. О силе вельможи вообще судили не столь по его ведомству, сколь по близости к персоне монарха. При дворе завсегда метко знали, сколь раз и с кем Его Величество беседовал вчера или на прошлой неделе. За Бенкендорфом, рассудительным и дипломатичным, самодержец был как за каменной стеной, а в силу того что принимал его нередко и подолгу.
Среди достоинств Бенкендорфа Николаю I импонировали его бесцветность, предсказуемость. Тут монарх, нужно считать, встретил родственную душу.
Но если работа требовала элементарный храбрости, нерассуждающей отваги Бенкендорф бывал на месте. Столичные обитатели запомнили его самоотверженный порыв в часы знаменитого петербургского наводнения 1824 года. А.С. Грибоедов, коего тяжело было поразить бесстрашием, рассказывал о невском "потопе":
"В эту роковую минуту самодержец (Александр I. В.Л.) явился на балконе. Из окружавших его единственный сбросил мундир, сбежал вниз, по глотка вошёл в воду, вслед за тем на катере поплыл спасать несчастных. Это был генерал-адъютант Бенкендорф. Он многих избавил от потопления".
На вершине государственной пирамиды все человеческие понятия искажаются, а уж понятие о дружбе чуть-чуть ль не в первую очередность. И всё же императора Николая и графа Бенкендорфа связывали чувства больше тёплые, чем обычная служебная приязнь. Решающую образ сыграли тут поездки государя по стране. Провозгласив себя реформатором, новым Петром Великим, Николай то и занятие срывался с места, скакал то в Финляндию, то к Чёрному морю, то в Москву, то в Польшу, то в Украину. Место в дорожной карете подле императора просто занимал Бенкендорф. В сословном быту более того минутный, мимолётный разговорчик с императором считался высочайшей честью; о нём вспоминали, передавали потомкам. А граф беседовал с царём во время долгих прогонов днями, неделями. Из года в год.
В какую-нибудь Пензу или Смоленск правитель любил нагрянуть нежданно, застигнуть врасплох главу администрации области, чиновников, военных. Тогда приходилось ехать рискованно, без охраны и сопровождения. Тут стержневой полицейский, министр, превращался в простого телохранителя. Бенкендорф предвидел, что в одно прекрасное время такие прогулки нехорошо кончатся. В августе 1836 года случилось то, что царь и граф называли между собой "кувыркколлегией". Ночью на грязной гористой дороге между Пензой и Тамбовом при подъезде к Чембару закрытая коляска перевернулась. Бенкендорф не пострадал, а его величество изволили разломать себе ключицу.
Граф, ясно, испугался. Но быстро успокоился и более того обрёл способность анализировать философски:
Видя передо мною сидящим на голой земле с переломанным плечом могущественного владыку шестой части света, которому, помимо меня, никто не прислуживал, рассказывал Бенкендорф, я был ненамеренно поражён этою наглядною картиною суеты и ничтожества земного величества. Государю пришла та же идея, и мы разговорились об этом с тем религиозным чувством, которое непредумышленно внушала подобная минута. Нам пришлось добираться пешкодралом...
Вот, оказывается, какие непридворные (и непритворные?) мысли посещали Александра Христофоровича. Только вряд ли мы о них узнали бы, если б сам царь, взволнованный и страдающий от боли, не подтвердил бы мнения своего вельможи. Бенкендорф заурядно не расслаблялся, мог удерживать язык и перышко на коротком поводке.
Та поездка в Пензу и Тамбов оказалась для графа одной из последних.
В следующем, 1837 году он угрожающе занедужил. Его "облепили испанскими мухами, горчичниками, пиявками, заставляли глотать без малого ежеминутно Бог знает какие микстуры". Но не это печалило опытного царедворца. Он сразу же забыл о суете и ничтожестве земного величия и несладко переживал заключение царя ехать на Кавказ не с ним, Бенкендорфом, а с Алексеем Орловым. Этот Орлов следом и сменит Александра Христофоровича во главе Третьего отделения (Заметим в скобках: по советским меркам Орлова запрещено было назначать шефом тайной полиции анкета плохая. Его близкий брат Михаил был не только лидером декабристов, но ещё и на допросе надерзил лично царю).
Вернувшись из той кавказской поездки, император как собак нерезаных часов кряду делился с Бенкендорфом своими впечатлениями. Граф записал их. И не как-нибудь, а в литературной форме. От первого лица. Кто б мог покумекать, что общепризнанный гонитель журналистов может не только допрашивать, но ещё и хватать беседа? Оно не лишено кое-каких писательских достоинств. Но больше всего потрясает, с какой глубиной и беспощадностью монарх и Бенкендорф судят о непроходимой глупости и бесчестности родимого государства. На Кавказе, как и везде, полно злоупотреблений: чиновники, натурально, берут взятки, бюджетные финансы испаряются невесть куда, офицеры гоняют служивый на работы в собственные имения, дороги не чинят, горцев унижают.
Граф записывает неутешительный корпоративный вывод, сделанный царём на Кавказе и высказанный генералу А.А. Вельяминову:
"До сих пор местное руководство принималось за своё занятие нимало не так, как следует; вместо того, чтобы покровительствовать, оно только утесняло и раздражало; словом, мы сами создали горцев, каковы они есть, и достаточно нередко разбойничали не хуже их. Я страсть сколько толковал об этом с Вельяминовым, стараясь внушить ему, что хочу не побед, а спокойствия; что и для личной его славы, и для интересов России нужно пытаться приголубить горцев и привязать их к русской державе, ознакомив их с выгодами порядка, твёрдых законов и просвещения; что беспрестанные с ними стычки и вечная битва только всё больше и больше удаляют их от нас и поддерживают воинственный дух в племенах, без того любящих опасности и кровопролитие".
Проницательности и верности этого взгляда не возбраняется только позавидовать. Сказано так, как будто авторы не в ХIХ веке всё это наблюдают, а в ХХI. Русское время как бы стоит на месте. Но вот беда: ни Бенкендорф, ни Николай I до конца той кавказской войны не доживут. Верное постижение и благое намерение недостаточны, не помогают замирить горцев. Почему? Видимо, потому как, что плод с древа истории разрешается срывать не раньше, чем он созреет. То же самое происходит и в других жизненно важных сферах. В приятельских беседах Николай Павлович и Александр Христофорович постепенно обсуждают крамольные темы об освобождении крестьян, о наделении мужиков землёю, более того о выгодах республиканского правления по сравнению с монархическим. Но оба согласны: всё это преждевременно, а потому что очень угрожающе.
Почти два десятилетия Бенкендорф неустанно сопровождал своего государя. Кажется, у главы конфиденциального ведомства нет тайн от его величества. Император знал всё более того сердечные склонности своего верного слуги. И царь, и Бенкендорф женились вместе с тем, в 1817 году. Но это не мешало обоим с глубоким пониманием относиться к достоинствам других дам. Елизавета Андреевна Бенкендорф, урождённая Донец-Захаржевская, почтенная мамаша семейства, подозревает, что супружник не все дни и ночи отдаёт царской службе. Но общая секретность сыскного дела помогает Александру Христофоровичу сберегать и собственные тайны.
Самая скандальная пассия графа мадам Амели Крюднер, двоюродная сестра императрицы Александры Федоровны. Видная прелестница с повадками гранд-дамы, она супротив своей воли была выдана за старого барона А.С. Крюднера и вознаграждала себя нежной дружбой с мужчинами большого света. Умный Бенкендорф скорее всего понимал, что баронесса Крюднер любит его небескорыстно, обширно пользуется его деньгами, связями и более того служебными возможностями. Но поздняя слабость графа от этого не угасала. Не то чтобы Амели так вот прямо начальствовала в Третьем отделении и в корпусе жандармов. Однако ж её воздействие на ход дел резво перешло все возможные границы.
Император не стал углубляться в густую мешанина альковных и служебных подробностей, а принял простое и мудрое решение: назначил барона Крюднера послом в Стокгольм, куда Амели должна была придерживаться за супругом. Но баронесса отбывать в шведскую столицу не торопилась. В день отъезда она занедужила... корью и выдерживала в Петербурге шестинедельный карантин. Дочь Николая I великая княжна Ольга с замечательным сарказмом вспоминала:
"Конечным эффектом этой кори был Николай Адлерберг. Никс Адлерберг, папа, взял ребёнка к себе и дал ему своё имя, но, истина, только после этого того, как Амели стала его женой".
Как видим, баронесса не хранила верности ни мужу, ни более того приближённому к престолу любовнику. Бедному Бенкендорфу полагалось это ведать не только по личному, интимному опыту, но и по службе. Как-никак изрядный дебош в семье видного дипломата.
С 1837 года воздействие Бенкендорфа стало валиться. Он болеет, всё чаще отдыхает в своём остзейском имении Фалль, лечится в Бадене. Смерть настигает его в августе 1844 года по пути из Бадена домой, в Россию. Узнав о кончине своего верного Александра Христофоровича, Николай I произнёс приличествующую случаю историческую фразу:
Он ни с кем меня не поссорил, а примирил со многими.
Кто были эти "многие", так и осталось тайной императора. n
Александр ГЕРЦЕН:
"Наружность шефа жандармов не имела в себе ничего дурного; облик его был достаточно групповой остзейским дворянам и вообще немецкой аристократии. Лицо его было измято, утомленно, он имел обманчиво добрый точка зрения, тот, что нередко принадлежит людям уклончивым и апатическим. Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог совершить, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей за пределами закона и над законом, имевшей право мешаться во всё, я готов этому питать доверие, в особенности вспоминая пресное выражение его лица, но и добра он не сделал: на это у него не доставало энергии, воли, сердца. Робость произнести словечко в защиту гонимых стоит всякого преступления на службе такому холодному, беспощадному человеку, как Николай".
Так же читайте биографии известных людей:
Александр Бибиков Aleksandr Bibikov
Бибиков, Александр Ильич, - государственный деятель. Родился в 1729 г. Уже в 1749 г. он исполнял ответственные поручения и работал над вопросами..
читать далее →
Александр Бубликов Alexander Bublikov
Инженер путей сообщения, член IV Гос. думы, прогрессист, после Февральской революции комиссар в Министерстве путей сообщения.
читать далее →
Александр Булыгин Aleksandr Buliugin
Булыгин, Александр Григорьевич - государственный деятель, родился в 1851 г., по окончании училища правоведения в 1871 г. был судебным следователем в..
читать далее →
Александр Васильчиков Aleksandr Vasilchikov
Васильчиков Александр Илларионович, князь - известный русский общественный деятель и писатель, сын Иллариона Васильевича Васильчикова . Родился 26..
читать далее →