Известные люди

»

Александр Локшин

Основой сталинского режима было

разрушение естественных чувств. Нарушить

естественные реакции человека заботу о

близких, веру в друзей, умение отличать правду

от лжи. Это было основным для бредового

состояния, в которое была поставлена страна

Нина Ивановна Гаген-Торн,

историк, стихотворец, ветеран Колымы

Трясина

Все меньше остается их на этом свете сидельцев и тех, кто сажал, а следом нередко садился сам. Все труднее докопаться до правды в трагедиях порушенных дружб и судеб. Слухи, мифы, домыслы, догадки и трактовки создают параллельную историю. Она втягивает потомков и заставляет настоящее сражаться с прошлым, вследствие того что что время непрерывно, а главное неразрывно.

Заповедь сынуля за отца не отвечает, как бы призванная смягчить климат, на самом деле единственный из самых иезуитских инструментов. Универсальное орудие разрушения любых связей: исторических, временных, кровных.

Дракону требовалось дискретное время его отрезками ловчее манипулировать, чем единым мощным потоком. Трупный яд разъятого времени полз гангреной по кровеносной системе. Отрекаясь приятель от друга, люди становились легкой добычей. Так разлагалась держава, погружаясь в серую трясину страха, зэковских ватников и тухлого, обескровленного мяса.

Трясина не хочет выпускать. Жуть берет, как поймешь внезапно, до чего ж сильно увязли.

Я знаю одного сына, тот, что родился за два года до смерти Дракона и, войдя в мозг уже с наступлением эпохи теплой и, как говорится, вегетарианской, взял на себя миссию отозваться за отца. И отвечает уже тридцать лет.

Учитель

Однажды обожаемый преподаватель пришел проведать любимого ученика затем тяжелой болезни. Для Саши это был роковой день.

Два суперинтеллектуала Александр Локшин-старший и Анатолий Якобсон вели высокие споры об искусстве, исполненные, как казалось мальчику, строгого академизма. Однако в тумане, которым был ещё подернут окружающий мир вслед за тем энцефалита, Саша угадывал странную напряженность учителя. Тот будто не понимал и не хотел постигнуть отца. А уходя, сказал: Привет вам от Александра Сергеевича Есенина-Вольпина и Веры Ивановны Прохоровой.

Так вот зачем так редки гости в их доме и без малого не звучит прекрасная музыка отца! Вот о чем с 53-го года шепталась вся Москва: круг художественной элиты круг его семьи. Его папа, его кумир носит клеймо стукача? Два человека из близкого окружения композитора Александра Локшина посажены по его доносу?!

В утопическом мире добра и чести, где прожил свои 14 лет математический вундеркинд Саша Локшин, ученик знаменитого московского диссидента, словесника и историка 2-й матшколы Анатолия Якобсона, не было и не могло быть ничего страшнее.

Естественно, я был потрясен. Мой житейский навык был равен нулю. Почему эти люди так считают? Должен ли я страшиться этих людей? Как все было на самом деле? Чтобы отозваться для себя на крайний вопросительный мотив, мне понадобилось 35 лет.

Якобсон ещё не раз говорил с Сашей, пытаясь прошибить сыновнюю слепоту и озарить новым знанием об отце Через немало лет стало известно, что преподаватель собирался каким-то образом взять его из семьи, усыновить и вырастить в хорошего человека. Было в этом замысле, на мой современный точка зрения, нечто мичуринское, а может быть, более того лысенковское, напишет Саша сквозь тридцать лет в книжке Гений зла.

Чтобы разобраться размах личной трагедии, помножим ее на трагедию страны. Мы увидим, что это общая драма, не обошедшая никого, по схеме аккурат шекспировской. Увидим не мирные московские квартиры и усыпанные листвой бульвары, не журналистские бичевания и более того не этапы и лагеря а огромную гладиаторскую арену, где любой бьется с каждым. Причем не на бытие, а как раз на конец. Пепел Павлика Морозова стучал в сердце любимому учителю, в силу того что что обожаемый преподаватель диссидент и рыцарь совести также воин на этой арене, потому как никто не остался в стороне.

Жернова

В день похорон Сталина Сашин папа, композитор Александр Лазаревич Локшин, оплакивал другую конец, в которой бредовое состояние страны отразилось кратко и ужасно, подобно тому как на момент откинули черный платочек с зеркала в доме покойника. Прокофьев имел дерзость приказать долго жить в единственный день с отцом народов. Его гроб с одним цветком герани провожала подруга жизни в молчании и одиночестве.

Локшин в эту пору как раз добился библейского возраста трагедии тридцати трех лет. Шостакович называл его гением. Одиночество смерти одного гения выглядит как будто эпиграф, прелюдия к жизни другого.

Гонимый властью и официальным музыковедением как формалист (изгнан из консерватории в 1941 году, в 49-м по полной программе, в самых опасных формулировках высечен в докладе Хренникова, ни разу не выпущен за рубеж на воплощение в жизнь собственных сочинений, лишен работы), в начале 50-х Александр Лазаревич Локшин терпит новое, самое страшное крушение. Он становится изгоем посреди своих. Ему не подают руки.

Прогрессирует застарелая тяжкая немочь. В 1987 году, не оправившись от инсульта, полузабытый гений Александр Локшин умер в возрасте 67 лет.

Дирижеры (за исключением Рудольфа Баршая) делают картина, что такого композитора ни в жизнь не было. Несколько ближайших друзей и благоверная пытаются сорвать заговор молчания. Композитор Борис Тищенко написал Саше Локшину: Я неизменно любил Александра Лазаревича и ни в жизнь не верил слухам. Хочу припомнить, как мы с Шостаковичем пришли на воплощение в жизнь Реквиема А. Л. в Зал им. Чайковского. Д. Д. оглядел полупустой зал и сказал: Неужели на восьмимиллионную Москву не нашлось восьмисот дядя, чтобы послушать гениальную музыку Локшина?.

Через год после этого смерти композитора прямодушный Геннадий Рождественский первым предъявил Татьяне Борисовне Алисовой-Локшиной ультиматум: Пока вы не докажете мне, что ваш супруг не виновен в арестах и не назовете истинного стукача, я исполнять Локшина не буду.

Жизнь композитора Александра Локшина попала между жерновами эпохи и была размолота ими в кровавую кашу. Сорок лет одиночества. Немота проклятия. Проклятие немоты. Чужой. Какой титанической силой должна иметь личность в больном и уязвимом теле, чтобы в этом мраке продолжать писать музыку, которую искушенные называли гениальной?

Заклинания насчет злодейства и гения клубились, нагоняя туману и ничего не объясняя.

Час террора

Мы познакомились в начале 90-х. В тот конец дня у Локшиных были гости. Точнее, гость. Насупленный старикан в синем свитере стихотворец и профессор математики из Америки. Александр Сергеевич Есенин-Вольпин.

Когда Алик освободился в 1953 году, он пришел к нам в здание без предварительного звонка и с порога кинул Шуре в лицо: Сколько тебе заплатили за то, чтобы ты меня предал?. Шура ответил сильно спокойно: Я тебя не предавал. Алик привел неопровержимый, с его точки зрения, довод: Ведь мне же на допросе предъявили мои вирши. А я отлично помню, как ты их записывал. Тогда Шура взял из тумбы стола вирши Алика и сказал: Вот они, забирай и больше ни при каких обстоятельствах в этом месте не показывайся. (Из воспоминаний Т. Б. Алисовой-Локшиной.)

Татьяна Борисовна дружила с Аликом Вольпиным с эвакуации. После войны она привела его в компанию московских интеллектуалов, где в особенности популярны были двое закадычных друзей Шура Локшин и Миша Меерович, одаренные музыканты и короли застолий, где Шура хватал философской страстью, а Миша кипучим весельем. Оба на волне борьбы с космополитизмом и формализмом исключены из консерватории. На бытие зарабатывали, обслуживая в четыре руки танцплощадки.

Говорили в этом кругу вольно и крамольно, не опасаясь дружбан друга, в особенности в подпитии, что случалось не так уж нечасто. Жили до поры в своем микрорежиме, как бы не замечая привычной угрозы, как не замечают давления атмосферного столба.

Алика новую достопримечательность принялись тянуть по разным дружеским домам и ресторанам, затем шлялись по крышам каких-то сараев, вспоминает Татьяна Борисовна, и до утра декламировали из общеобожаемого Бодлера, а кроме того кое-что близкое, о чем и в текущее время припомнить ужасно.

А в 49-м Вольпина арестовали.

Спустя сорок единственный год дома у Локшиных Александр Сергеевич читал родное знаменитое подражание Ворону Эдгара По:

Как-то ночью, в час террора,

Я читал в первый раз Мора,

Чтоб Утопии незнанье

мне не ставили в укор

От великого отца Есенин-Вольпин унаследовал не только дар, но и размах, если разрешено так выразиться, отвязанности. Эта и другая безудержная антисоветчина в сороковые-роковые ходила по Москве в списках. А пожелания Сталину скорее подохнуть Алик горланил, как здравицы на первомайской демонстрации. Лубянским следователям было о чем побеседовать с Александром Сергеевичем под голой лампочкой Ильича.

В тот самый вечерок в квартире друзей юности другие лампы уютно рассеивали усилие. Бывший Алик прожил большую бытие и пришел сюда в знак примирения. Возможно, он жалел, что не застал бывшего Шуру на этом свете. Говорили, что он простил своих стукачей. В Америке лубянское электричество не так режет глаза. Философ и стихотворец Александр Сергеевич владеет математической логикой и ладно знает историю, в которой было немало слабых духом, что в историческом контексте завсегда скорбь, но не вечно вина. Как и в человеческом.

О той истории ни Локшины, ни Вольпин не упоминали. Когда Татьяна Борисовна с сыном Сашей на пару минут вышли, я спросила: Вы по-прежнему верите, что донес Локшин?. Есенин-Вольпин насмешливо глянул поверх очков: Я проблему закрыл. Поговорите с Верой Прохоровой.

Невозвращенец

Прошло двенадцать лет. Разочарованный, очевидно, в моем безучастии, Саша Локшин пропал, и меня отнесло от них достаточно неблизко. А Вера Ивановна Прохорова один раз мелькнула, и крайне более того ослепительно. Это было на записи Старой квартиры. Была она идеально обворожительна. Вспоминала о своем сказочном детстве в доме деда владельца Трехгорки Николая Прохорова. О прекрасной здоровущий семье, о том, как мужественно встречали революционные удары ее мама и тетки урожденные Гучковы; о лагерях, сквозь которые прошли все домочадцы и она сама единственная, кто выжил.

В кромешной сталинской мгле ее повести бриллиантовыми огнями вспыхивали имена друзей и знакомых: Рихтер, Нейгауз, Шебалин, Ведерников, Фальк, Нагибин, Асмус, Пастернак Очень уморительно рассказывала, как штаб Жириновского выселял ее из квартиры. Ни злобы, ни обид, ни слез по утраченному. Отличная, дивно остроумная крепкая старушка, светлая башка, великое жизнелюбие и благородство.

Для нее нет ни малейших сомнений в том, что сдал аккурат добрый дружбан Шура, которому доверено было уймище самых тайных и крамольных мыслей.

Впрочем, не вытравленная лагерем дворянская честь покуда удерживает от публичной огласки имени друга. Хотя из уст в уста это имя передается всей Москве. Да так, что Юрий Нагибин транслирует легенду о предательстве аж по римскому радио, а художница Татьяна Апраксина, сердечно сблизившаяся с семьей Локшиных в последние годы жизни Александра Лазаревича, получает чуть-чуть ли не прямой запрет Рихтера выставлять портрет Локшина на своих вернисажах: в противном случае Ленинградская консерватория уберет из своего зала портрет Шостаковича ее работы

За эти годы Саша Локшин написал в защиту отца книжку Гений зла, совершив, я думаю, сыновний геройский поступок. По своей воле, стремясь постичь все тайные пружины и сплетения судеб, Саша сошел в ад в прошлое страны, откель, как выяснилось, нет возврата. Было ему, когда он начинал сооружать свой бастион, рядом сорока. Лучший, что ни на есть творческий мужеский возраст. Двенадцать лучших лет жизни одаренный ученый отдал расшифровке страшных иероглифов, от прикосновения рассыпающихся в ядовитый прах. Он как бы не замечает, что на дворе XXI столетний период, что все другое и люди другие, а посреди них его благоверная и сын; и в этой жизни есть местоположение всему и дикому богатству, и голоду, и войне, и смерти, и страху сделаться заложником и взвиться на воздух но нет больше места страху доноса и ночного ареста. По крайней мере, тут и сегодня.

Его сумасшедшая схватка за истину оплачена тяжелой ценой: исследователь превратился в очевидца. Вот он сидит передо мной, пятидесятилетний джентльмен, оттуда, где оба мы родились, но я ни в жизнь не жила. А он отправился, как казалось ему, на раскопки, но вышло на ПМЖ. Город Страха не отпускает от башмаков и пальтецо до око и улыбки. Потому что лица, как и лацканы, отражают время. Он пишет имена на ладони и кивает на телефон. Невозвращенец, прикоснувшийся к трупу Дракона и отравленный его ядом.

Месть

Книжка Гений зла переполнила чашу терпения Веры Ивановны. Она публикует в Российской музыкальной газете статью Трагедия предательства: Итак, имя доносчика Александр Лазаревич Локшин. Потом имя сексота без всяких сослагательных оттенков прозвучало по телевизору.

Вере Ивановне 85 лет. Она преподает британский в инязе. Живет на вузовскую зарплату: на окнах мешковина, диванчик с лысой обивкой, непарные чашки По стенам фотографии прехорошеньких мордашек: внучатые племянники, своей семьей Вера Ивановна так и не обзавелась. Высокая, прямая, в черном. Ноль быта, груда книг, могучая память. Пожалуй, более того чересчур для такого почтенного возраста.

Шуру жутко занимала философия предательства. Он немало говорил о злодействе у Шекспира, проводил аналогии между Яго и КГБ. В своей ненависти к режиму он был чудовищно откровенен, до такой степени, что вызывал жуть. Но и ответную откровенность! Порой Вера совсем забывала об осторожности. Позже на следствии все ее слова были ей зачитаны. Все? Все. Причем те, которые звучали только наедине с Шурой. Например, шакалы. Все разговоры с ним больше двенадцати (странная точность) были сугубо политическими и очень интересными. Таких разговоров она не вела ни с кем. Даже с самыми близкими? Ни с кем. Возможно, потому как, что Шура был необычайно умен и выразителен в своей ненависти. Хотя оставлял ощущение смертельно запуганного человека. Видимо, органы здорово поработали с ним. С его болезнью каталажка для него была бы равносильна смерти. Своих-то причин сажать Веру у Шуры не было. Да, он был гений. Но не надобно считать, что гений не может быть злодеем.

Локшин и Прохорова не были в особенности близки. К ней в обиталище он попал посредством пианиста Анатолия Ведерникова и произвел на всех сильное ощущение своей незаурядностью. Только Рихтер сказал: Зачем тот самый дядя бывает у тебя? Он скверный джентльмен, он тебя посадит. На допросах Локшин не присутствовал, зато ей устроили очную ставку с его сестрой и матерью (с которыми она была еле-еле знакома), а ещё с Мишкой Мееровичем. Грязный тип, сквернослов и похабник, я отказала ему от дома и просила Шуру ни в жизнь его не приводить. Это впечатляет: о чем вообще вещать, когда злодей пал настолько невысоко, что послал вместо себя старуху-мать, едва живую сестру после этого тяжелейшей операции и ближайшего друга?!

Вообще говоря, в обвинительном заключении Веры Ивановны непочатый край странностей, но эта самая несообразная. Конечно, отсидев шесть лет в тайшетском Озерлаге, примерзая ночью к нарам, будешь мстить любому, на кого падет хоть тень тени. А тут тебе и Рихтер, и шакалы Но каким бы гением зла ни был предатель он всего только азбучный советских времен стукач. Никакой этакий демонической силой, чтобы править следствием, он не обладает. Уж как-нибудь, сочиняя свои протоколы, лубянские мудрецы обходились без советов своих осведомителей кого и куда активизировать. Близкие люди Локшина как фигуранты следствия скорее наводят на дума о запугивании и совершенно иезуитской обработке самого композитора, которого, без сомнения, держали на мушке.

Разумеется, наилучшим оправданием для Локшина был бы лагерь. Встрой ли со своей третью желудка он пережил бы его, но был бы зато посмертно реабилитирован, и отпрыск Саша прожил бы другую существование.

К несчастью, к нему применили другие меры. С ним играли, как киска с мышкой. Точно так же мучили и в конце концов убили Булгакова. Вера Ивановна сокрушалась, что наше поколение ничего не знает об ужасах Большого стиля и потому что не может раскусить очевидных вещей.

Кое-что мы все же знаем. Например, краем уха слышали о сумбуре вместо музыки и понимаем, что означали в 49-м году такие, в частности, формулировки (касательно к тому же композитора-еврея):

Эстетски усложненная, модернистская сюита Локшина не удовлетворяет требованиям научно-объективного, партийного критерия талантливости. Сказалось пагубное воздействие формалистического окружения Серьезные указания ЦК ВКП(б) не восприняты им с должной глубиной (Павел Апостолов об Алтайской сюите).

Как в родное время Мандельштам (и тот же Булгаков), затравленный Локшин в какой-то момент сдается и обращается к образу вождя. Пишет на вирши Сергея Острового Приветственную кантату Сталину. Не без ужаса заметил я, что становлюсь суетным Ничто мне в текущий момент так не требуется, как совершенный неуспех, и только этой ценой я смог бы сберечь в себе то, что оправдывает толк моего пребывания

Масштаба неуспеха Локшин недооценил. В том же 49-м на III пленуме Союза композиторов Хренников объявляет кантату холодной и ложной, очень сумбурной, шумной и беспомощной. В сущности, это вердикт.

Лыко, как ни чудно, также идет в строку: потому что и стучал, чтоб замолить грехи.

Кстати, и замолил, торжествует Вера Ивановна: а то с чего бы ему, такому гонимому, прямо следом за разгромом дали внезапно трехкомнатную квартиру?

Чтобы разделаться с формальностями, поясним. Жилье досталось Локшину не следом, а годом раньше, хлопотами его учителя Н.Я. Мясковского, и не квартирка, а светелка в коммуналке. В этой комнате с Локшиным поселились хозяйка, мамаша и сестра с открытой формой туберкулеза.

Кессонная хворь

Лет десять обратно мне выпала фортуна познакомиться и, смею считать, подружиться с грязным типом, которому Вера Ивановна Прохорова отказала от дома. И о котором Юрий Норштейн написал: Рассматривая фотографии Мееровича, поражаюсь красоте его уха. Какой дюжий аппарат! Какая чуткая антенна! Казалось, приникни к его уху и услышишь музыку, дремлющую в его могучей голове. Мир его душе....

Душа Михаила Александровича Мееровича была до того же мощным аппаратом и чуткой антенной, как и его знаменитое ухо. Воплощенная верность, прикол и на редкость ясный мелодический дар.

Ближайший дружбан Локшина, из тех драгоценных друзей, что хранят преданность до гроба и за гробом, Меерович ни секунды не сомневался в кристальности своего Шуры. В последние годы жизни рядом с Локшиным появился ещё единственный эдакий дядя художница Татьяна Апраксина: С первого взгляда я угадала в Александре Лазаревиче вожделенный мной людской шедевр, безусловный подлинник. В нем было нечто, чего я раньше нигде не встречала, я бы назвала это печать чистых мыслей.

Были и другие люди, чья приятельство оказалась сильнее маниакального бреда, охватившего страну. Их чуткие антенны негусто что меняют в масштабе общей трагедии, но образуют пускай ничтожно малый, но квант надежды. Если бы не они, я не смогла бы включиться в эту зыбкую защиту. Потому что в различие от Есенина-Вольпина Вера Ивановна Прохорова свою систему аргументации вынашивала и выстраивала долгие годы, начиная с главного аргумента лагеря. Аргумента, бесспорно дающего право на высшую меру мести, без всякого обжалования.

Не мне ее судить. Не нам вообще судить их всех, клейменных и отравленных Временем.

Теперь самое важное. Ни подвижническая битва сына за отца, ни моя статья, ни приятельство друзей ничего не доказывают. И не могут привести доказательства. Потому что в кромешности времени, может быть, было все. Вера Ивановна Прохорова права: никаким усилием воображения не воссоздать в эти дни гнет ужаса, размозживший людей не снаружи, а изнутри, как кессонная хвороба. Можно доверять или не питать доверие. Отрекаться или не отрекаться. Каяться или нет. Прощать или мстить до самой смерти. Нельзя только упускать из памяти, что в анамнезе у всех у нас кессонная хвороба, пострашнее лучевой или СПИДа.

Если бы Шура был жив, мы бы выпили с ним бутылку водки, сказал Вольпин. Было студено и сыро. Троллейбус долговременно не шел. Не жди, иди домой.

Ничего, ответил я, я вас посажу.

И окаменел.

Этот отрывочек из книжки Гений зла говорит о многом.

Что касается настоящего стукача, имя которого всенепременно хотел услыхать Геннадий Николаевич Рождественский, то Локшины его нашли. И приперли к стенке. Но, хотя соблазн был велик, мы не станем утрясать гражданских казней. Человека, тот, что изгадил бытие отца и сына, уже нет на свете. Сын решил на тот самый раз за отца, понимая, что тот одобрил бы: пора прекратить тот самый круг. И выплыть из трясины. На воду чистых мыслей.

Так же читайте биографии известных людей:

Александр Лосев Aleksandr Losev

На днях, после тяжелой операции, ушел Саша Лосев бессменный солист группы Цветы. Один из самых интеллигентных, красивых и в то же время болевых..
читать далее →

Александр Майкапар Aleksandr Maykapar

К настоящему времени в Лондоне английской фирмой "Olympia" выпущено пять компакт-дисков Александра Майкапара с записью старинной русской музыки на..
читать далее →

Александр Малинин Aleksandr Malinin

Александр Малинин записал одиннадцать дисков, вышедших огромными тиражами. Рекордное их количество было продано в 1993 году, благодаря чему в 1994..
читать далее →

Александр Марцинкевич Aleksandr Marcunkevsch

Они исколесили всю Россию и добрую половину Европы. Правда, не в кибитке, как в былые времена кочевали их предки, а побывали с официальными..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий