Известные люди

»

Алексей Толстой

Толстой Алексей Константинович - прославленный стихотворец и драматург. Родился 24 августа 1817 г. в Петербурге. Мать его, куколка Анна Алексеевна Перовская, воспитанница графа А.К. Разумовского, вышла в 1816 г. замуж за пожилого вдовца графа Константина Петровича Толстого (брата известного художника-медальера Федора Толстого ). Брак был несчастлив; между супругами резво произошел открытый разрыв. В автобиографии Толстого (сообщение его к Анджело Де-Губернатису при I т. "Сочинений" Толстого) мы читаем: "Еще шести недель я был увезен в Малороссию матерью моей и моим дядей со стороны матери, Алексеем Алексеевичем Перовским, бывшим позднее попечителем Харьковского университета и известным в русской литературе под псевдонимом Антона Погорельского. Он меня воспитал и первые мои годы прошли в его имении". Восьми лет Толстой, с матерью и Перовским, переехал в Петербург. При посредстве друга Перовского - Жуковского - хлопчик был представлен также восьмилетнему тогда наследнику престола, в дальнейшем императору Александру II, и был в числе детей, приходивших к цесаревичу по воскресеньям для игр. Отношения, таким образом завязавшиеся, продолжались в течение всей жизни Толстого; супруга Александра II, императрица Мария Александровна, кроме того ценила и персона, и дар Толстого. В 1826 г. Толстой с матерью и дядей отправился в Германию; в памяти его в особенности грубо запечатлелось посещение в Веймаре Гёте и то, что он сидел у великого старика на коленях. Чрезвычайное ощущение произвела на него Италия, с ее произведениями искусства. "Мы начали", пишет он в автобиографии, "с Венеции, где мой дядя сделал значительные приобретения в старом дворце Гримани. Из Венеции мы поехали в Милан, Флоренцию, Рим и Неаполь, - и в каждом из этих городов рос во мне мой энтузиазм и влюбленность к искусству, так что по возвращении в Россию я впал в настоящую "тоску по родине", в какое-то безысходность, вследствие которого я днем ничего не хотел есть, а по ночам рыдал, когда сны меня уносили в мой потерянный рай". Получив хорошую домашнюю подготовку, Толстой в середине 30-х годов поступил в цифра так называемых "архивных юношей", состоявших при Московском главном архиве министерства иностранных дел. Как "студент архива", он в 1836 г. выдержал в Московском университете экзамен "по наукам, составлявшим вектор движения бывшего словесного факультета", и причислился к русской миссии при германском сейме во Франкфурте на Майне. В том же году умер Перовский, оставив ему все близкое крупное состояние. Позднее Толстой служил во II отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии, имел придворное звание и, продолжая зачастую колесить за рубеж, вел светскую существование. В 1855 г., во время крымской войны, Толстой хотел сформировать особое добровольное ополчение, но это не удалось, и он поступил в цифра охотников так называемого "стрелкового полка Императорской фамилии". Участия в военных действиях ему не пришлось принять, но он чуть не умер от жестокого тифа, унесшего возле Одессы значительную количество полка. Во время болезни ухаживала за ним благоверная полковника С.А. Миллер (урожденная Бахметьева), на которой он позднее женился. Письма его к жене, относящиеся к последним годам его жизни, дышат таковой же нежностью, как и в первые годы этого крайне счастливого брака. Во время коронации в 1856 г., Александр II назначил Толстого флигель-адъютантом, а после этого, когда Толстой не захотел остаться в военной службе, егермейстером. В этом звании, не неся никакой службы, он оставался до самой смерти; только короткое время было он членом комитета о раскольниках. С середины 60-х годов его некогда богатырское самочувствие - он разгибал подковы и свертывал пальцами винтообразно зубцы вилок - пошатнулось. Жил он вследствие этого большей частью за рубежом, летом в разных курортах, зимой в Италии и Южной Франции, но подолгу живал кроме того в своих русских имениях - Пустыньке (примерно станции Саблино, под Петербургом) и Красном Роге (Мглинского уезда, Черниговской губернии, близ города Почепа), где он и умер 28 сентября 1875 г. В личной жизни своей Толстой представляет собой исключительный образец человека, тот, что не только всячески уклонялся от ше

дших ему навстречу почестей, но ещё должен был выдерживать весьма тягостную для него борьбу с людьми, от души желавшими ему добра и предоставлявшими ему вероятность выдвинуться и добиться видного положения. Толстой хотел быть "только" художником. Когда в первом крупном произведении своем - поэме, посвященной душевной жизни царедворца - поэта Иоанна Дамаскина - Толстой говорил о своем герое: "Любим калифом Иоанн, ему, что день, почет и ласка" - это были черты автобиографические. В поэме Иоанн Дамаскин обращается к калифу с эдакий мольбой: "простым рожден я был певцом, глаголом вольным Бога славить... О, отпусти меня, калиф, дозволь дышать и распевать на воле". Совершенно с такими же мольбами встречаемся мы в переписке Толстого. Необыкновенно мягонький и нежный, он должен был составить весь припас своей энергии, чтобы отступиться от близости к Государю, которому, когда он захворал под Одессой, по немного раз в день телеграфировали о состоянии его здоровья. Одно время Толстой поколебался было: ему показалось привлекательным быть при Государе, как он выразился в письме к нему, "Бесстрашным сказателем правды" - но легко придворным Толстой не хотел быть ни в каком случае. В его переписке ясно отразилась удивительно-благородная и чистая личность поэта; но из нее же видно, что изысканная его персона была лишена силы и тревоги, мир сильных ощущений и мук сомнения был ему чужд. Это наложило печать на все его творчество. Толстой начал чиркать и печатать сильно раньше времени. Уже в 1841 г., под псевдонимом Краснорогский, вышла его книга "Упырь" (Санкт-Петербург). Толстой позже не придавал ей никакого значения и не включал в собрание своих сочинений; ее только в 1900 г. переиздал собственный приятель его семьи, Владимир Соловьев. Это - фантастический расклад в стиле Гофмана и Погорельского-Перовского. Белинский встретил его весьма приветливо. Длинный промежуток времени отделяет первое, мимолетное явление Толстого в печати от действительного начала его литературной карьеры. В 1854 г. он выступил в "Современнике" с рядом стихотворений ("Колокольчики мои", "Ой стоги" и др.), разом обративших на него участливость. Литературные связи его относятся ещё к сороковым годам. Он был добро знаком с Гоголем, Аксаковым, Анненковым, Некрасовым, Панаевым и в особенности с Тургеневым, тот, что был освобожден от постигшей его в 1852 г. ссылки в деревню благодаря хлопотам Толстого. Примкнув ненадолго к кружку "Современника", Толстой принял участие в составлении цикла юмористических стихотворений, появившихся в "Современнике" в 1854 - 55 годах под известным псевдонимом Кузьмы Пруткова (см.). Весьма тяжко обусловить, что аккурат в этом месте принадлежит Толстому, но понятное дело, что его вклад был не из маловажных: юмористическая жилка была шибко сильна в нем. Он обладал даром сильно тонкой, хотя и добродушной насмешки; многие из лучших и наиболее известных его стихотворений обязаны своим успехом как раз иронии, в них разлитой (в частности "Спесь", "У приказных ворот"). Юмористически-сатирические выходки Толстого супротив течений 60-х годов ("Порой веселой мая", "Потом богатырь" и др.) много повлияли на дурное касательство к нему известной части критики. Видное местоположение занимают юмористические пассажи и в цикле толстовских обработок былинных сюжетов. Никогда не стесняясь в своих юмористических выходках посторонними соображениями, тот самый, по мнению многих из своих литературных противников, "консервативный" стихотворец написал немного юмористических поэм, до сих пор не включаемых в собрание его сочинений и (не считая заграничных изданий) попавших в печать только в восьмидесятых годах. В ряду этих поэм особенной известностью пользуются две: "Очерк русской истории от Гостомысла до Тимашева" ("Русская Старина", 1878, т. 40) и "Сон Попова" (ib., 1882, 12). Первая из них представляет собой юмористическое обозрение без малого всех главных событий истории России, с постоянным припевом: "Порядка только нет". Поэма написана в намеренно-вульгарном тоне, что не мешает некоторым характеристикам быть весьма меткими (в частности об Екатерине II : "Madame, при вас на диво строй процветает, - писали ей учтиво Вольтер и Дидерот, - ли

шь надобно народу, которому вы мамаша, скорее вручить свободу, скорей свободу дать". Она им возразила: "Messieurs, vous me comblez", и немедленно прикрепила украинцев к земле"). "Сон статского советника Попова" ещё больше комичен. - Написанные в народном стиле стихотворения, которыми дебютировал Толстой, в особенности понравились московскому славянофильскому кружку; в его органе, "Русской Беседе", появились две поэмы Толстого: "Грешница" (1858) и "Иоанн Дамаскин" (1859). С прекращением "Русской Беседы" Толстой становится деятельным сотрудником Катковского "Русского Вестника", где были напечатаны драматическая поэма "Дон-Жуан" (1862), исторический роман "Князь Серебряный" (1863) и строй архаически сатирических стихотворений, вышучивающих материализм 60-х годов. В "Отечественных Записках" 1866 г. была напечатана первая доля драматической трилогии Толстого - "Смерть Иоанна Грозного", которая в 1867 г. была поставлена на сцене Александринского театра в Санкт-Петербурге и имела здоровый фарт, несмотря на то, что соперничество актеров лишало драму хорошего исполнителя заглавной роли. В следующем году эта драма, в прекрасном переводе Каролины Павловой (см.), также с большим успехом, была поставлена на придворном театре лично дружившего с Толстым великого герцога Веймарского. С преобразованием в 1868 г. "Вестника Европы" в общелитературный журнал, Толстой становится его деятельным сотрудником. Здесь, помимо ряда былин и других стихотворений, были помещены остальные две части трилогии - "Царь Федор Иоаннович" (1868, 5) и "Царь Борис" (1870, 3), стихотворная автобиографическая повесть "Портрет" (1874, 9) и написанный в Дантовском стиле расклад в стихах "Дракон". После смерти Толстого были напечатаны неоконченная историческая драма "Посадник" и разные мелкие стихотворения. Меньше всего выдается художественными достоинствами чрезвычайно-популярный роман Толстого "Князь Серебряный", хотя он, вне сомнения, пригоден как читка для юношества и для народа. Он послужил ещё сюжетом для множества пьес народного репертуара и лубочных рассказов. Причина эдакий популярности - доступность эффектов и внешняя занимательность; но роман немного удовлетворяет требованиям серьезной психологической разработки. Лица поставлены в нем уж очень схематично и одноцветно, при первом появлении на сцену тотчас получают известное освещение и с ним остаются без дальнейшего развития не только на всем протяжении романа, но более того в отделенном 20 годами эпилоге. Интрига ведена весьма искусственно, в без малого сказочном стиле; все совершается по щучьему велению. Главный герой, по признанию самого Толстого - лик человеческий абсолютно бесцветное. Остальные лица, за исключением Грозного, сработаны по тому условно-историческому трафарету, тот, что установился со времен "Юрия Милославского" для изображения древнерусской жизни. Толстой хотя и изучал старину, но большей частью не по первоисточникам, а по пособиям. Сильнее всего отразилось на его романе воздействие народных песен, былин и лермонтовской "Песни о купце Калашникове". Лучше всего удалась автору фигура Грозного. То безграничное негодование, которое овладевает Толстым любой раз, когда он говорит о неистовствах Грозного, дало ему силу порвать с условным умилением перед древнерусской жизнью. По сравнению с романами Лажечникова и Загоскина, ещё меньше заботившихся о реальном воспроизведении старины, "Князь Серебряный", представляет собой, и все-таки, шаг вперед. Несравненно интереснее Толстой как стихотворец и драматург. Внешняя форма стихотворений Толстого не неизменно стоит на одинаковой высоте. Помимо архаизмов, к которым более того эдакий ценитель его таланта, как Тургенев, относился сильно сдержанно, но которые не возбраняется оправдать для их оригинальности, у Толстого попадаются неверные ударения, недостаточные рифмы, неловкие выражения. Ближайшие его друзья ему на это указывали, и в переписке своей он не раз возражает на эти целиком благожелательные упреки. В области чистой лирики лучше всего, сообразно личному душевному складу Толстого, ему удавалась легкая, грациозная грусть, ничем определенным не вызванная. В своих поэмах Толстой является поэтом описательным по преимуще

ству, самое малое занимаясь психологией действующих лиц. Так, "Грешница" обрывается как раз там, где происходит перерождение недавней блудницы. В "Драконе", по словам Тургенева (в некрологе Толстому), Толстой "достигает без малого Дантовской образности и силы"; и в действительности, в описаниях сурово выдержан Дантовский манера. Интерес психологический из поэм Толстого представляет только "Иоанн Дамаскин". Вдохновенному певцу, удалившемуся в монастырь от блеска двора, чтобы отдаться внутренней духовной жизни, строгий игумен, в видах полного смирения внутренней гордыни, запрещает предаваться поэтическому творчеству. Положение высоко-трагическое, но заканчивается оно компромиссом: игумену является видение, позже которого он разрешает Дамаскину продолжать слагать песнопения. Вэтого ярче поэтическая индивидуальность Толстого сказалась в исторических балладах и обработках былинных сюжетов. Из баллад и сказаний Толстого особенной известностью пользуется "Василий Шибанов"; по изобразительности, концентрированности эффектов и сильному языку - это одно из лучших произведений Толстого. О писанных в старорусском стиле стихотворениях Толстого разрешено воспроизвести то, что сам он сказал в своем послании Ивану Аксакову: "Судя меня достаточно сурово, в моих стихах находишь ты, что в них торжественности страсть сколько и излишне всего ничего простоты". Герои русских былин в изображении Толстого напоминают французских рыцарей. Довольно тяжко распознать подлинного вороватого Алешу Поповича, с глазами завидущими и руками загребущими, в том трубадуре, тот, что, полонив царевну, катается с ней на лодочке и держит ей такую речь: "...сдайся, сдайся, девушка личность! я люблю тебя царевна, я хочу тебя достать, вольной волей иль неволей, ты должна меня души не чаять. Он весло родное бросает, гусли звонкие берет, дивным пением дрожащий огласился очерет..." Несмотря, и все-таки, на немного условный манера толстовских былинных переработок, в их нарядном архаизме запрещено отрицать крупный эффектности и своеобразной красоты. Как бы предчувствуя свою близкую кончину и подводя результат всей своей литературной деятельности, Толстой осенью 1875 г. написал стихотворение "Прозрачных облаков спокойное движенье", где, между прочим, говорит о себе:

Всему настал финал, прийми ж его и ты

Певец, державший стяг во имя красоты.

Это самоопределение без малого совпадает с тем, что говорили о Толстом многие "либеральные" критики, называвшие его поэзию типичной представительницей "искусства для искусства". И, тем не менее, зачисление Толстого только в разряд представителей "чистого искусства" разрешено принять только с значительными оговорками. В тех самых стихотворениях на древнерусские сюжеты, в которых всего сильнее сказалась его поэтическая индивидуальность, водружен неблизко не единственный "стяг красоты": тут же выражены и политические идеалы Толстого, тут же он борется с идеалами, ему не симпатичными. В политическом отношении он является в них славянофилом в лучшем смысле слова. Сам он, истина (в переписке), называет себя решительнейшим западником, но общение с московскими славянофилами все же наложило на него яркую печать. В Аксаковском "Дне" было напечатано нашумевшее в родное время стихотворение "Государь ты свойский батюшка", где в излюбленной им юмористической форме Толстой изображает петровскую реформу как "кашицу", которую "самодержец Петр Алексеевич" варит из добытой "за морем" крупы (своя якобы "сорная"), а мешает "палкой"; кашица "крутенька" и "солона", расхлебывать ее будут "детушки". В старой Руси Толстого привлекает, и все-таки, не столичный отрезок времени, омраченный жестокостью Грозного, а Русь Киевская, вечевая. Когда Поток-богатырь, проснувшись вслед за тем пяти-векового сна, видит раболепие толпы перед царем, он "удивляется притче" такой: "если князь он, иль царь напоследок, что ж метут они землю пред ним бородой? мы честили князей, но не этак! Да и полно, уж взаправду ли я на Руси? От земного нас Бога Господь упаси! Нам писанием велено жестко признавать только небесного Бога!" Он "пытает у встречного молодца: где в этом месте, дядя, сбирается вече?" В "Змее Тугарине" сам Владимир провозглашает таковый тост: "за древнее русское вече, за вольготный, за честный славянский народонаселение, за колокол пью Новграда, и если он более того и в прах упадет, нехай трезвон его в сердце потомков живет". С такими идеалами, нимало не отзывающимися "консерватизмом", Толстой, тем не менее, был в середине 60-х годов зачислен в разряд писателей откровенно-ретроградных. Произошло это поэтому, что, оставив "стяг красоты", он бросился в борьбу общественных течений и крайне чувствительно стал задевать "детей" Базаровского типа. Не нравились они ему главным образом в силу того что, что "они звона не терпят гуслярного, подавай им товара базарного, все чего им не взвесить, не смеряти, все кричат они, надобно похерити". На борьбу с этим "ученьем грязноватым" Толстой призывал "Пантелея-Целителя": "и на этих людей, монарх Пантелей, палки ты не жалей суковатые". И вот, он сам выступает в роли Пантелея-Целителя и начинает помахивать палкой суковатой. Нельзя вымолвить, чтобы он помахивал ею осмотрительно. Это не одна добродушная ирония над "материалистами", "у коих трубочисты сущность выше Рафаила", которые цветы в садах хотят сменить репой и полагают, что соловьев "скорее истребити за бесполезность надо", а рощи направить в места "где б жирные говяда кормились на жаркое" и т. д. Весьма обширно раздвигая понятие о "российской коммуне" Толстой полагает, что ее приверженцы "все хотят загадить для общего блаженства", что "чужим они немногое считают, когда чего им необходимо, то тащут и хватают"; "толпы их все грызутся, только свой откроют форум, и порознь все клянутся in verba вожакорум. В одном согласны все лишь: коль у других именье отымешь да разделишь, начнется вожделенье". Справиться с ними, в сущности, не трудно: "чтоб русская держава спаслась от их затеи, повесить Станислава всем вожакам на шею". Все это вызвало во многих враждебное касательство к Толстому, и он вскоре почувствовал себя в положении писателя, загнанного критикой. Общий нрав его литературной деятельности и потом посыпавшихся на него нападок остался давний, но отпор "крику оглушительному: сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли вымыслы ваши в свой столетний период позитивный!" он стал одаривать в форме менее резкой, легко взывая к своим единомышленникам: "дружно гребите, во имя прекрасного, супротив течения". Как ни характерна сама по себе баталия, в которую вступил стихотворец, считавший себя только п

евцом "красоты", не следует, при всем при том, преувеличивать ее роль. "Поэтом-бойцом", как его называют некоторые критики, Толстой не был; значительно ближе к истине то, что он сам сказал о себе: "двух станов не воин, но только гость случайный, за правду я бы рад вознести мой добрый клинок, но спор с обоими - досель мой жребий секретный, и к клятве ни единственный не мог меня привлечь". - В области русской исторической драмы Толстому принадлежит одно из первых мест; в этом месте он уступает только одному Пушкину. Исторически-бытовая драма "Посадник", к сожалению, осталась неоконченной. Драматическая поэма "Дон-Жуан" задумана Толстым не только как драма, для создания которой автор не должен перевоплощать свою собственную психологию в характеры действующих лиц, но кроме того как произведение лирически-философское; между тем тихий, добродетельный и без малого "однолюб" Толстой не мог проникнуться психологией постоянно ищущего смены впечатлений, безумно-страстного Дон-Жуана. Отсутствие страсти в личном и литературном темпераменте автора привело к тому, что суть дон-жуанского типа абсолютно побледнела в изображении Толстого: аккурат страсти в его "Дон-Жуане" и нет. На начальный проект между драматическими произведениями Толстого выступает, таким образом, его трилогия. Наибольшей известностью продолжительно пользовалась первая доля ее - "Смерть Иоанна Грозного". Это объясняется в свое время всего тем, что до недавнего времени только она одна и ставилась на сцену - а сценическая постановка трагедий Толстого, о которой он и сам так заботился, написав специальное наставление для нее, имеет большое важность для установления репутации его пьес. Сстоимость, в частности, где к умирающему Иоанну, в осуществление только что отданного им приказа, с гиком и свистом врывается гурьба скоморохов, при чтении не производит и десятой доли того впечатления, как на сцене. Другая причина недавней большей популярности "Смерти Иоанна Грозного" содержится в том, что в близкое время это была первая попытка вывести на сцену русского царя не в обычных до того рамках легендарного величия, а в реальных очертаниях активный человеческой личности. По мере того как тот самый заинтересованность новизны пропадал, уменьшался и заинтересованность к "Смерти Иоанна Грозного", которая ныне ставится нечасто и вообще уступила первенство "Федору Иоанновичу". Непреходящим достоинством трагедии, кроме сильно колоритных подробностей и сильного языка, является чрезвычайная стройность в развитии действия: нет ни одного лишнего слова, все направлено к одной цели, выраженной уже в заглавии пьесы. Смерть Иоанна носится над пьесой с первого же момента; любая частность ее подготовляет, настраивая мысля читателя и зрителя в одном направлении. Вместе с тем каждая сцена обрисовывает перед нами Иоанна с какой-нибудь новой стороны; мы узнаем его и как государственного человека, и как мужа, и как отца, со всех сторон его характера, основу которого составляет крайняя нервность, быстрая смена впечатлений, переход от подъема к упадку духа. Нельзя не заприметить, при всем при том, что в своем усиленном стремлении к концентрированию действия Толстой смешал две точки зрения: фантастически-суеверную и реалистическую. Если автор желал изготовить узлом драмы осуществление предсказания волхвов, что царь всенепременно умрет в Кириллин день, то незачем было придавать первостепенное роль стараниям Бориса побудить в Иоанне гибельное для него беспокойство, которое, как Борис знал от врача, будет для царя смертельно кроме всяких предсказаний волхвов. В третьей части трилогии - "Царе Борисе" - автор как бы окончательно забыл о том Борисе, которого вывел в первых двух частях трилогии, о Борисе косвенном убийце Иоанна и без малого прямом - царевича Димитрия, хитром, коварном, жестоком правителе Руси в царствование Феодора, ставившем выше всего свои личные интересы. Теперь, помимо немногих моментов, Борис - идеал царя и семьянина. Толстой не в состоянии был отделаться от обаяния образа, созданного Пушкиным, и впал в психологическое возражение с самим собой, причем ещё существенно усилил пушкинскую реабилитацию Годунова. Толстовский Борис прямо сентиментален. Чрезмерно сентиментальны и дети Бориса: молодой Ксении, датский королевич,

скорее напоминает юношу эпохи Вертера, чем авантюриста, приехавшего в Россию для выгодной женитьбы. Венцом трилогии является срединная ее пьеса - "Федор Иоаннович". Ее всего ничего заприметили при появлении, немного читали, чуть-чуть комментировали. Но вот, в конце 1890-х годов, было снято запрещение становить пьесу на сцене. Ее поставили в первую очередь в придворно-аристократических кружках, далее на сцене Петербургского Мкрасного театра; позже пьеса обошла всю провинцию. Успех был небывалый в летописях русского театра. Многие приписывали его удивительной игре актера Орленева, создавшего образ Федора Иоанновича - но и в периферии кругом нашлись "свои Орленевы". Дело, значит, не в актере, а в том замечательно благодарном материале, тот, что дается трагедией. Поскольку исполнению "Дон-Жуана" помешала противоположность между психологией автора и страстным темпераментом героя, постольку родственность душевных настроений внесла чрезвычайную теплоту в изображение Федора Иоанновича. Желание отступиться от блеска, оставить в себя так знакомо было Толстому, бесконечно-нежное ощущение Федора к Ирине так рядом напоминает влюбленность Толстого к жене. С полной творческой самобытностью Толстой понял по-своему совершенно по-другому освещенного историей Федора - понял, что это нисколько не слабоумный, лишенный духовной жизни дядя, что в нем были задатки благородной инициативы, могущей вручить ослепительные вспышки. Не только в русской литературе, но и во всемирной всего ничего сцен, равных, по потрясающему впечатлению, тому месту трагедии, когда Федор спрашивает Бориса: "царь я или не царь?" Помимо оригинальности, силы и яркости, эта сцена до эдакий степени свободна от условий места и времени, до эдакий степени взята из тайников человеческой души, что может сделаться достоянием всякой литературы. Толстовский Федор Иоаннович - единственный из мировых типов, созданный из непреходящих элементов человеческой психологии.

Так же читайте биографии известных людей:

Алексей Фатьянов Aleksey Fatianov

Выдающийся русский поэт-песенник.
читать далее →

Алексей Арбузов Aleksey Arbuzov

В начале 1930-х годов Арбузов переезжает в Москву, посещает занятия в театральной школе и вскоре становится заведующим литературным отделом театра..
читать далее →

Алексей Атеев Aleksey Ateev

Российский писатель-фантаст и автор мистических детективов, член Союза журналистов России и Союза писателей России. Живёт в Магнитогорске.
читать далее →

Алексей Евтушенко Aleksey Evtushenko

Фантаст, поэт, карикатурист, автор и исполнитель собственных песен. Более двадцати лет проработав журналистом, решил полностью посвятить себя..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий