Известные люди

»

Андрей Лазарчук

Сейчас стало модно строчить предисловия в манере "я и автор". Тут существенно правильно вынести пропорцию: первое не должно перевешивать второго. Это тяжело, потому как что пишешь все одинаково о себе - о своем видении, о своем восприятии... Следует понять свою образ. Предисловие задает интонацию. Подход. Дает свежеиспеченный уголок зрения. Прочитав идеальное предисловие, читатель должен заблаговременно иметь слабость ещё не начатый роман. Предисловие - это блик, отброшенный книгой на первые страницы. Автор предисловия - зеркало, отразившее (и исказившее) испускаемый книгой свет.

Представьте себе зеркало, замечательно сознающее, сколь оно несовершенно, сколь искажено возникающее в нем отображение. Тема для романа...

Впрочем, если одни зеркала ограничиваются тем, что принимаются самозабвенно проклинать родное несовершенство, то другие все-таки имеют смелость отражать... Вы думаете, это я о себе? Нет, это я уже об авторе. Автор - это потому что также зеркало. Автор создает книги - отражения мира, в котором он живет. И также - отражения неизбежно искаженные.

Тот, кто сотворил свойский мир, также создал отображение чего-то. Интересно, чего как раз... Мы-то можем только гадать, так как видим это - также искаженное - отображение в идеально невозможном ракурсе - изнутри.

А если ещё учитывать, что совершенных отражений не бывает...

Зеркало, отраженное в зеркале, отраженном в зеркале. Коридор зеркал, уходящий в бесконечность. А в центре - вы, читатель этой книги.

И в настоящий момент вам уже никуда отседова не покинуть.

# # # #

Миры рождаются по-разному.

Одни возникают в затмевающей явь грандиозной вспышке вдохновения. Истинная их бытие коротка - таковый мир чуть успевает кинуть тусклый отблеск на бумагу - и погибает.

Другие миры строятся продолжительно и старательно: от аксиом к теоремам, от теорем - к их следствиям, загромождая бумагу трупами подлежащих и сказуемых.

Третьи миры рождаются от великой тоски. Просто взлетает как-то раз разрываемая скорбью и печалью личность в сырое небосклон...

"Почему мир несовершенен, Господи?.."

Бог знает - почему; знает, но не говорит.

И суть человеческая, так и не дождавшись ответа, возвращается в стан, стоящее в очереди за молоком.

Мир рождается в миг воссоединения души с телом. Мир, вероятно, ещё менее идеальный, чем мир истинный. Пусть так. Но одному-единственному человеку в нем дано не сделаться подонком. Или он может уклониться от летящей в него пули. Или способен постичь несовершенство своего мира...

А мир, осознавший близкое несовершенство, рождает следующий.

И так - до бесконечности.

Андрей Лазарчук совсем не собирался делаться Создателем Несовершенных Миров. Когда он писал "Тепло и свет", "Середину пути" и другие притчи,- а это было адски давнехонько, в начале восьмидесятых,- он только выплескивал из себя скопившуюся в душе тягостную накипь обыденности. Она была невероятно мерзка, эта накипь. Она заполняла, топила в себе произвольный снова созданный мир. Она чувствовала себя в своем праве.

Но в рожденном мире тут же появлялся дядя, к которому эта мерзость не липла. Рыцарь. Мастер. Творец. Он не пытался вступить в борьбу с накипью. Он несложно был способен ее осмыслить, заметить - и отделить от мира. И его мир не то чтобы очищался - он чувствовал себя чище...

Невозможно возродить погибший в ядерном пламени мир, но не возбраняется сформировать в глубоком подземном убежище искусственное Солнце, которое будет разгораться от любви одного человека к другому. Разве для тех, кто остался в живых, мир не станет от этого хоть негусто прекраснее?

Когда-то давнехонько Лазарчук написал об этом повесть "Тепло и свет".

Он уже тогда знал (собственно, он знал это всегда), что джентльмен не в силах осилить несовершенство мира. Провозглашение этой цели - неизменно дезинформация. Пусть прекрасная, как Царствие Небесное, нехай логичная, как Утопия, нехай научная, как Коммунизм,- но все-таки искаженная версия фактов.

И не биться с несовершенством мира - немыслимо. Антиутопии ни в жизнь не рисуют грядущее - только настоящее. То настоящее, которое необходимо завернуть в рулон и насовсем замуровать в прошлом. То настоящее, с несовершенством которого должно биться. То настоящее, которое не имеет будущего.

Андрей Лазарчук не писал ни утопий, ни дистопий. Это было для него лишено интереса. Действие его рассказов вечно происходят между прошлым (которого нет у утопий) и будущим (которого лишены антиутопии), в том настоящем, которое ни в жизнь не станет ни беззаветно светлым, ни безнадежно мрачным.

Вот расклад "Мумия". Наше время. Много лет обратно черное колдовство оживило мумифицированного Вождя. Мумия, не способная существовать сама по себе, поддерживает родное наличие за счет жизненных сил детей, которых приводят в кремлевский офис на экскурсии - обязательные и жуткие, как похороны.

Гротескна ли в этом настоящем мысль "Ленин и сейчас живее всех живых"?

В этом мире властвует диктатура мертвенных суеверий. Поразительно, но от той диктатуры, которая так продолжительно царила в нашей действительности, она отличается какими-то мелочами. Атрибутикой. Лексикой. Списком запрещенных книг. И все! Ужас несказанных слов - тот же. Голодный паек на ребенка - тот же. Талант, скрываемый либо уничтоженный,- тот же.

Страшно.

Но действительность страшнее.

В той действительности злое волшебство победило. Но в ней же существует и волшебство доброе...

В нашей действительности чудес не бывает.

Никаких.

В нашей действительности все рационально. Рациональны отрада, влюбленность, появление на свет, кончина... Иррационален только опасение темноты. Страх тот самый собрался из боязни себя, ужаса перед слепотой и вечного испуга перед неведомым. Мозг неспособен сладить с этим страхом, потому что ум также рационален.

У Лазарчука есть расклад "Из темноты". Жуткий водоворот иррационального страха втягивает в себя людей, соединяет их, как пузырьки на поверхности воды. Слившись, как эти пузырьки, в нечто единое, люди становятся вратами, посредством которые Ужас прорывается в мир.

Выбирай.

Первое - кончина. У тебя не будет больше страха перед темнотой. Ты сам станешь ее частью.

Второе - одиночество. Уничтожь свою влюбленность, забудь своих друзей, живи единственный в ночи вечного, сводящего с ума кошмара.

Третье. Пропусти Ужас в мир. Освободись от него. Утешься тем, что ты сделал это не единственный (единственный ты не смог бы соорудить это), и живи дальше. Тем больше что с ужасом, находящимся за пределами тебя, разрешается сражаться.

Четвертого не дано.

Герой рассказа принимает на себя одиночество. Он не спас свой мир - Ужас нашел прочий стезя. Но в настоящий момент в Ужас не возбраняется было палить, потому что Ужас стал рациональным.

Стоит ли дрейфить того, что позволительно осмыслить?

По-настоящему страшна только темень.

Государство изобрело гениально азбучный метод приневолить себя бояться: оно стало превращать привычное в иррациональное. Самые невероятные кошмары, ворвавшиеся на страницы романов Дика из наркотического бреда, бледнеют перед искусством правительств превращать бытие в ад. Лишите быт человека логики - и его разрешается хватать голыми руками. Извратите его прошлое - и он готов палить в собственных детей. Скажите, что мир построен на лжи,- и он поверит вам.

Роман "Опоздавшие к лету" также построен на лжи. Колдовской садик - мираж, Полярная звездочка - морок, правдива только великая неправда войны и смерти. В какую неправда доверять? Идти ли всю дорогу на Север, прикрепив на бушприте Полярную ввезду, или рубить шашкой картонные танки?

Что есть истина? Что есть вера? Правда ли то, во что не возбраняется питать доверие?

Каждый пролет гомерического Моста разрешается потрогать руками, но если само туловище твое перестает наличествовать для пуль, взглядов и прикосновений - как доверять своим ощущениям? Кинопленка беспристрастна и правдива, покуда она не проявлена и не смонтирована, но, извлеченная из камеры, она тотчас начинает лгать.

Неужели это сплошной важный закон? Или же эта дезинформация - необходимое обстоятельство существования человека? Или - Государства?

Но мир сам по себе не знает лжи, а мужчина способен эту дезинформация распознать - какая бы она ни была изощренная. Государство же существует только благодаря лжи. То, что джентльмен нуждается в опеке свыше,- ложь; отвергнув опеку Бога, мужчина не нуждается больше ни в чьей. То, что среда нуждается в упорядочении,- ложь; Государство разрушает упорядоченность жизни, меняя законы по своему желанию.

Ложь - естественное состояние Государства.

В одном из миров, созданных Андреем Лазарчуком, существует Голем - рассудок, порожденный Государством, ублюдочное дитя социальных потрясений двадцатого века. Он существует, но он не тварь божья - это кибернетический интеллект, воплощенный не в металле и полупроводниках, но в колоссальной бюрократической системе.

Смыслом существования Голема является преобразование лжи бумаг в искаженная версия фактов реальности. Начав родное наличие в мире, где неправда была безыскусна и наивна, он придал лжи глобальную стройность и монументальную величественность. Мир Голема превратился в мир тотальной лжи - лжи мыслей, слов, поступков, лжи смерти и забвения. Мир диктатуры лжи, где дезинформация в принципе нельзя приметить - потому как не на что опереться при этом, помимо как на другую искаженная версия фактов. Человек, тот, что не может быть, не определив для себя каких-то основополагающих истин, вынужден принимать в качестве таковых искаженная версия фактов.

И джентльмен перестает быть человеком.

Или несложно перестает быть.

...Мы живем в Мире Великой Тоски.

В нем есть все - краса и порок, золото и кончина. В нем бездна несовершенства, которое - помните? - порождает такие же несовершенные миры. Может быть, в нем есть Бог.

Но если Он есть, то мир свой Он создал, не летая над бездною во тьме. Он создал его, стоя в очереди за молоком.

# # # #

Есть авторы, чья творческая эволюция изумительно нетрудно прослеживается. Вот простенькая базовая мысль, от которой автор оттолкнулся в своем первом произведении. Вот во втором произведении эта мысль повернута под немного иным углом и приобрела очертания концепции. В третьем она парадоксально подана. В четвертом - вывернута наизнанку... Автор как как будто отмечает новым произведением произвольный шаг своего взросления.

Ярчайший образец автора такого рода - ранние братья Стругацкие. Это уже затем они начали перепрыгивать сквозь ступеньки, воплощать в повести и романы одну задумку из десяти...

Невозможно гутарить о Лазарчуке, не упомянув Стругацких. Стругацкие построили наполненный смыслом фундамент всего творчества Лазарчука. Они создали социально-психологическую фантастику, смоделировав многие предельные ситуации взаимоотношений личности и социума. И в какой-то степени закрыли эту тему.

Но они так ни в жизнь и не принимались - не решились? - смоделировать проблему взаимоотношений личности с реальностью как таковский. Проблему человека, которого имеющаяся действительность не устраивает. И тот, что в силах сформировать явь новую.

Они так и не решились осознанно сделаться Творцами Миров.

Лазарчук пришел к этому уже на втором шаге своего пути.

А первостепеннный его шаг был совершенно строевым. В когорте так называемых "молодых фантастов", которых так удачно мариновали на семинарах Союза писателей в восьмидесятых годах, его имя без малого не выделялось. Рассказы, которые удавалось издать в то время, свидетельствовали о профессионализме - нечасто еле-еле больше того. "Гран-при", полученная на зарубежном конкурсе фантастического рассказа,- только ленивый тогда не получал таких премий, благо конкурсов было как собак нерезаных... Буква "л" в алфавите устроилась где-то посередке, а потому как в бесконечных перечнях "талантливых, но, к сожалению, чуть-чуть публикующихся" авторов Лазарчук занимал центристские позиции.

"Тепло и свет" он написал приблизительно в это время. Повесть эта помечена той же романтичной отвлеченностью, что и метафорические "Сказки", писавшиеся тогда же и раньше. Пройдет негусто времени - и творимые им миры приобретут осязаемость и конкретность.

А покуда он предпринимал первые попытки издать книгу.

Сборник "Сад огней", предложенный Красноярскому книжному издательству в 1986 году - всего десять лет вспять! - рубили смачно и под корень. Рубили массово - четыре разгромные внутренние рецензии! Рубили с идеологически выдержанных позиций: упрекали в излишней отвлеченности ("В абстрактной стране живут герои рассказа "Середина пути"...") и чрезмерной привязанности к реализму ("Спрашивается, в какой стране платят за диссертации, не имеющие смысла - ни прикладного, ни теоретического? В нашей, социалистической, вынуждены мы признать..."). Рецензенты держимордствовали и развлекались вовсю. Естественно, книжка была отвергнута.

В 1987 году он предложил тому же издательству свежеиспеченный сборник. На тот самый раз в сборнике обнаружилась "философия, чуждая нашим национальным традициям", герои рассказов нежданно оказались "безродными", а их поступки - "антигуманными". Книга не пошла.

В 1988 году родился роман "Опоздавшие к лету". Первый том его, предложенный в то же самое Красноярское книжное издательство, кроме того был отвергнут - на тот самый раз по соображениям эстетическим. Внутренний отзыв писал тоненький стилист. Оцените, попробуйте на вкус: "...соединение устойчивых клишированных формул с неопределенным, размытым контекстом"... "...история строительства стратегического моста становится не столь шифром к символике, сколь замещает собой героев"... "...уж очень навалом риторики вперемешку с допинговой взвинченностью отдельных эпизодов"...

Теперь его рукописи ошеломленно читают и обсуждают на Всесоюзных семинарах ("Семинары дали мне всё", скажет Лазарчук позже в одном из интервью). Ольга Ларионова высказывается в том смысле, что если бы ей дали новую манускрипт Стругацких и новую манускрипт Лазарчука, то она не знала бы, что ей впитывать текст в первую очередность. В узких кругах его уже великолепно знают. Любители фантастики, окольными путями добывшие рукописи его рассказов, приносят их в местные журналы. Кое-что более того удается издать! Рассказ "Из темноты", к примеру, как обухом по голове появляется в полутолстом региональном журнале "Днепр". И с тех пор, кажется, так нигде и не переиздавался...

Проходит ещё пара лет - и у Лазарчука без малого в то же время выходят первые две книги - немного эклектичный сборник "Тепло и свет" и - в серии "Новая фантастика" - начальный том романа "Опоздавшие к лету".

Это была реально новая фантастика. Сильная социально-психологическая проза, сравнимая по мощи с лучшими произведениями Стругацких - но значительно больше свободная. Стругацкие сильнее привязаны к действительности. У них ни в жизнь не возникало желания обратить героя в призрака, лишить его телесности, оставив обнаженную душу,- они в таких случаях совершенно комфортно обходились голограммами. У Лазарчука же это получилось несложно и конечно. В его прозе трезвая философичность поздних Стругацких целиком уживалась с мрачным восторгом Данте, идущего по кругам Ада, и пессимистичными апориями Дика...

(Кстати, с прозой и идеями Филипа Дика Лазарчук знаком довольно рядом - ему принадлежит, пожалуй, оптимальный из опубликованных в России переводов знаменитого "Убика".)

Уже тогда Лазарчук начал опасную игру с реальностью.

Точнее - с реальностями.

Но об этом - в предисловии ко второму тому.

# # # #

Роман писался не так уж и долговременно - пять лет. За это время из мощного дебютанта Лазарчук превратился в на практике всеми признанного лидера отечественной интеллектуальной фантастики. Единственный приз, тот, что его миновал,- "Старт", приз за лучшую дебютную книгу. Ну да не очень-то и хотелось. Зато:

опубликованная в 1991 году новелла "Священный месяц Ринь" получает читательский приз "Великое кольцо";

опубликованному в 1993 году рассказу "Мумия" присуждаются премии "Бронзовая улитка", "Интерпресскон" и "Лунный меч", а роману "Иное небо" - премия "Странник";

опубликованный в 1994 году роман "Солдаты Вавилона" опять приносит Лазарчуку премию "Бронзовая улитка";

"Опоздавшие к лету" получают в 1994 году в Новосибирске на конкурсе неизданных фантастических произведений "Белое пятно" начальный приз - как наилучший неопубликованный роман.

И - чуть вспоминается на фоне всех этих лауреатств - скромная премия "За демилитаризацию общественного сознания", присужденная ему за повесть "Мост Ватерлоо"...

Лазарчуку становятся одинаково тесны условности реализма и традиционной фантастики. Он может строчить реалистические романы о сотворении миров и роли человека в структуре мироздания. Он создает каноны новой литературы. Его проза стала уже излишне сложной для традиционной аудитории фантастики. И в то же время прочий аудитории у него нет. Впрочем, поди, и не надобно...

Но иной раз мне становится досадно, что русский писательский истеблишмент прозу Лазарчука на практике не замечает. Обида эта совсем бессмысленна. В конце концов, тот самый истеблишмент давнехонько уже интересуется не столь литературой, сколь окололитературной и околополитической возней. Аналитических способностей теоретикам этой тусовки хватит только на констатацию того, что Лазарчук пишет фантастику,- да и то вывод тот самый они сделают только в одном случае - если удосужатся вскрыть эту книгу. Что уже само по себе маловероятно. "Ширпотреб-с..."

Это не ярлык. Это карма. Все, кто пишет "не-реализм", попадают под эту крышку с надписью "Недолитература". Истеблишмент читает реалистического Пьецуха ("Роммат" - это реализм!) и снисходительно дает "Букера" Пелевину. Мкумачового "Букера". Мкрасного - чтобы, не дай бог, не возомнил о себе.

Что ж это я переживаю-то? Из-за кого? Из-за литераторов, вершиной философской мысли которых является трибуна какого-нибудь съезда, а пределом карьерных устремлений - кресло в Думе?

Сам удивляюсь - как я не устал оскорбляться? В недавно опубликованной беседе Андрея Измайлова с Борисом Стругацким сызнова были повторены слова Ричарда Фримена о том, что о жанре детектива судят по его отбросам, тогда как о всех прочих жанрах - по их достижениям, и заново было сказано, что детектив в этом смысле не одинок. Фантастика всецело разделяет его горестный триумф.

Впрочем, мне не досадно за покойных Немцова, Охотникова и Гамильтона, одинаково как и сегодня здравствующих Казанцева, Медведева и Ван Вогта. Мне оскорбительно за Стругацких, произведения которых не понимают второстепенные литературоведы, берущиеся о них строчить,- а литературоведы высшего класса либо считают это делом ниже своего достоинства, либо (как прекрасный исследователь А.Зеркалов) некогда начав, в конце концов отступаются - негде печатать такие работы... Мне неприятно за Вячеслава Рыбакова, тот, что ни в жизнь в жизни не сумеет мало-мальски достоверно обрисовать какой-нибудь "сопространственный мультиплексатор", но воспринимается критиками так, словно он пишет книги о роботах. Мне неприятно за Андрея Столярова, тот, что сам вынужден подводить литературоведческую базу под то ориентация, в котором он работает,- оттого что знает, что ни единственный профи за это не возьмется. Не потому как, что эта проблема ему не по плечу, а оттого, что чрезмерно навалом чести - сравнивать какого-то Столярова, скажем, со Стриндбергом...

И, конечно, мне досадно за Андрея Лазарчука.

А с иной стороны... Какое это имеет значимость? Если вы держите эту книгу в руках - значит, роман "Опоздавшие к лету" все-таки выпущен, и у каждого читателя - будь он хоть снобом, хоть, напротив, фанатичным почитателем Берроуза - есть прекрасная вероятность самому дать оценку философские концепции автора. В любом случае, сам факт выхода magnum opus Андрея Лазарчука значит значительно больше, чем чей-то заносчивый снобизм.

# # # #

Материал написан в 1996 годe как предисловие к первому тому романа Андрея Лазарчука "Опоздавшие к лету" (издание в серии "Русская фэнтези" издательства "Азбука").

Так же читайте биографии известных людей:

Андрей Лупан Andrey Lupan

Молдавский советский писатель.
читать далее →

Андрей Платонов Andrey Platonov

Повести "Котлован", "Ювенильное море", роман "Чевенгур" смогли увидеть свет только в конце 80-х гг. и получили мировое признание.
читать далее →

Андрей Упит Andrey Upit

Упит разоблачал городскую буржуазию и мещанство, в пьесах "Зов и эхо" (1911), "Один и многие" (1914) создал первые в латышской драматургии..
читать далее →

Андрей Жариков Andrey Zharicov

Лауреат литературных премий.
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий