Известные люди

»

Анна Павлова

Быстротечное время неизменно безжалостно к прекрасному в любых его формах и видах: краски на картине с годами блекнут и стираются, слова в старинных книгах бесследно исчезают в омуте беспамятности новых поколений. Но всего безжалостнее время к прекрасному в танце, в искусстве движений, жестов, мимики..

В одном из древних мифов ослепительно и живо описываются страдания юной девушки, которая хотела свершить свой танец живущим всю дорогу, ибо это было то, единственное, в чем она была неподражаема, единственное, что умела! День и темное время суток не отходила искусная танцовщица от святилища в храме, простирая руки к священному огню.

И, в конце концов, смилостивившись, сама Повелительница муз с улыбкою ответила на ее жаркие мольбы, что это может быть будет только в том случае, если барышня вложит в танец свою душу. И, может быть, тогда она и сама станет Музой танца!

____________________________________________

Не знаю уж, что там было дальше, в присказке - легенде, но 12 февраля 1881 года, в Петербурге родилось хрупкое создание, которому под силу стало как раз таким образом обессмертить искусство движения, танца, искусство балета. Звали создание - Анна Павлова.

О подлинной жизни ее известно немного. Она сама написала прекрасную книгу, но книжка эта больше касалась трепетных и ярких секретов ее искусства, в котором было немало импровизации, чем самой ее биографии. Ее супруг и импрессарио Виктор Дандре также написал о ней прекрасную и выразительную книгу, где трепетал отблеск живого чувства и боль сердца, ошеломленного внезапной потерей дорогого и любимого существа. Но и эта книжка только малый штрих к тому загадочному, что было, сверкало, переливалось в Анне Павловой, что было самою ее сутью, ее дыханием, - Вдохновение, что жило во всей ее творческой натуре! О ее пути сложилось полно легенд. Начиналось все с самой первой: о рождении в семье петербургской прачки Любовь Федоровны Павловой и отставного солдата Матвея ( помимо имени о бедном отце неизвестно ничего!) маленькой хрупкой семимесячной девочки, которая чуть-чуть выжила, и то только вследствие того что, что заботливая бабуля кутала ее на протяжении нескольких месяцев в теплую вату и поила молоком из рожка.

Но сказка это чудно опровергается последующими штрихами биографии Павловой: бабуся Анечки имела двухэтажную дачу в Лигово аристократическое дачное предместье северной столицы, где селилась на летние сезоны театральная и артистическая богема, аристократы и разбогатевшие чиновники; театральные представления в Мариинском, на которые водила Анечку матушка и, в конце концов, год учебы в императорском балетном училище, за тот, что также нужно было уплатить немалые финансы. Все это делал подлинный папа девочки состоятельный купец второй гильдии Лазарь Поляков. Маленькую Анечку Павлову, несмотря на оплату, придирчивые педагоги с трудом приняли в балетный класс: у нее была сгорбленная поясница, малокровие. Часто повышалась температура, девчонка кашляла, вообщем, была чересчур хрупка, как нежный цветочек, нисколько не для суровой школы балета.

Педагоги сдались только на ее усиленные просьбы. Она кружилась в детском вальсе и умоляла строгую комиссию уже не словами, нет, а жестами, мимикой, всем своим маленьким детским тельцем, всем существом.

Седоусый жесткий Мариус Петипа немного раз внимательно поглядев на нее, в конце концов произнес какие то слова вполголоса, по французски, и щелкнул пальцами.

Комиссия переглянулась и вынесла позитивный вердикт, хотя и пожимали педагоги плечами: при чем тут Пушинка, легкость, ветер?! Но богу танца перечить никто не посмел.

Целое лето перед поступлением любящая бабулька отпаивала Анечку парным молоком и откармливала блинчиками. Девочка крайне боялась потолстеть и настойчиво истязала себя ходьбой на кончиках пальцев: по росистой траве, лугу, натертому воском паркету.

Она ходила, танцуя, танцуя готовилась ко сну, и просыпалась утром уже внутренне готовая к танцу, настроенная на него. Она мечтала быть такою же, как сказочная принцесса Аврора из Спящей красавицы и порхать бабочкою по сцене с малиновым бархатным занавесом, что из того, что пальцы могут быть сбиты в кровь?! Ее ничто не пугало.

В училище Анечке было тяжко не только поэтому, что ученицы нередко смеялись над ее осанкою и дали ей обидное прозвание : Швабра. Она по характеру и вообще то была крайне замкнута и тяжко сходилась с людьми. Предпочитала в редкие свободные часы сиживать на широком подоконнике с книгою в руках или чертить карандашом в альбоме. Слушать в музыкальной комнате, как кто либо из учениц играет на рояле.Заниматься языками или историей.

Ни рисунков, ни записей, ни нотных тетрадей, ни любимых своих книг Анечка никому не показывала. Только изредка беззвучно плакала во сне.

Все же, как ни необычно, строгая дисциплина балетного училища, от которой другие девочки без затей стонали, как то помогала Павловой забыться и осилить тоску по дому и близким. Она была любимою ученицей первых своих педагогов: Александра Александровича Облакова, в прошлом - характерного танцовщика, - и Екатерины Оттовны Вазем.

Строгая Вазем завсегда особенно выделяла Павлову черноглазую, худенькую, особенно беспокоилась за нее,настаивала на том, чтобы она пила рыбий жирок, и была шибко требовательна в балетной технике добивалась от ученицы твердой постановки ног пятки в вывороченном положении, с вытянутыми носками, и говорящие руки плавные, мягкие движения, в такт звукам музыки, что требовало большого внимания, но Анечка несложно с этими требованиями справлялась: ее слух был абсолютным.

Занятия в балетных и учебных классах длились по восемь с лишним часов в день.

Вставали в восемь утра, по звуку медного колокола.

Обливания холодной водой, обязательная молитва, завтрак. Уже в девять утра начинался основополагающий наука танца.

В двенадцать часов дня у воспитанников был второй завтрак кофе с белыми сухарями, потом гулянье на свежем воздухе возле часа. После вновь учеба, но уже - в образовательном классе. В четыре пополудни обед. После него - уроки музыки, репетиции, дополнительные занятия хореографией, в особенности, если предстоял императорский спектакль, с посещением театра особами царской фамилии.

В девять вечера звонил колокол, начиналась подготовка ко сну, а в половине десятого все должны были быть в постелях. Так было изо дня в день, с редким разнообразием рождественских и пасхальных каникул, когда воспитанницы и воспитанники разъезжались по домам. И девочки и мальчики занимались неизменно особняком, только занятия хореографией велись общие, но во время их учащимся категорически запрещалось изрекать приятель с другом. Приходилось усердно осваивать мимику жестов и язык взглядов. Особо живые и темпераментные ученицы, такие, как Малечка Кшесинская, сердились на такое пуританское воспитание, другой раз шутливо жаловались родным, но Анечка Павлова, неизменно погруженная в себя, как то без труда, непринужденно переносила все тяготы запрета, потому как ни с чем несравнима была для нее отрада танца, в котором она могла подчинить себе не только близкое собственное корпус гибкое и грациозное, но и дыхание зрительного зала. Оно также становилось подвластным ей!

Уже со второго года обучения маленькая Павлова познала это несказанное волшебство немалый сцены, секрет ее магии, часто участвуя в вечерних спектаклях, небольших девертисментах и вставных номерах вариациях, которые были настолько модными в балете.

Она тогда не блистала и сверх меры виртуозной техникой, той, которой с ходу покоряли публику Карлотта Гриззи, Пьетра Леньяни, Тамара Красавина, Матильда Кшесинская, Ольга Преображенская.. О, нет, техника бега на пальцах ее была не шибко точна, и вертеть тридцать два фуэте она также не могла до того темпераментно и живо, как это делала ее соученица, темноглазая Малечка, но в прыжках, арабесках, адажио, атитюдах, во всем тонком, романтическом, изящном, подвижном рисунке танца, тот, что нередко горел вдохновенной, совсем неповторимой импровизацией, было столь огня, жизни, столь трепета, что к этому нельзя было остаться равнодушным, и в этом маленькой, хрупкой Павловой не было равных!

Выпускной спектакль застенчивой молчуньи Анечки Павловой был для нее и первым в качестве корифейки то есть постоянной танцовщицы в составе труппы императорского театра. Премьера его состоялась на сцене Мариинского театра 11 апреля 1899 года. Назывался тот самый одноактный балет Мнимые дриады и был больше похож на громадный концертный номер с вариациями, танцами и адажио из разных балетов, стройно объединенных увертюрой в стиле восемнадцатого столетия.

Прошел малый изысканный спектакль до того гладко, рисунок танцев всех выпускниц был настолько безукоризнен что класс Павловой получил сразу право открытого девертисмента на сцене Мариинского то есть выпускники 1899 года могли участвовать ежевечерне в каждом из балетных спектаклей знаменитого театра!

Это было лестно ученикам, но преждле всего - это был огромный счастливый момент главного балетмейстера Мариуса Ивановича Петипа и педагогов училища, в особенности же - Павла Андреевича Гердта, у которого последние два года усердно учились Павлова, Красавина и Кшесинская.

Вступив на службу на сцене Императорского театра раннею весною 1899 года, уже 19 сентября того же года корифейка Анна Павловна* (*для благозвучия на сцене было изменено ее отчество автор.) Павлова удачно танцует небольшую партию в балете Тщетная предосторожность, далее получает сольные партии в балетах: Спящая красавица (феи Кандиды), Эсмеральда, Жизель (образ Зюльмы) в хореографии М. Петипа.

Ее выступления разом подметили и театральные критики и избалованная публика,

Павлова обладала редкою и счастливою способностью для артистки: забирать все лучшее из того, чему она до того напряженно и долговременно училась, соединять, сплавлять все взятое сообща и привносить в полученный рисунок танца что то родное, свою божию искру, свою индивидуальность, потаенный пламень своей хрупкой и ранимой души.

Если это казалось ей необходимым, естественным, она не боялась более того сорвать традиции балетного искусства, устоявшиеся, вековые. Так, репетируя большую образ в Тщетной предосторожности, Павлова взяла на себя смелость и предложила Петипа заместить обязательную в те времена для балерин короткую юбочку - кринолин на свободную романтическую юбку - тунику ниже щиколотки в духе знаменитой Марии Тальони. Придирчивый профессор Мариус немного раз чутко взглянул на танец Павловой в новой, ниспадающей складками тунике, покачал головой.. и отдал приказание заменить костюмы в спектакле. Павлова позже, в своей знаменитой книге, писала, объясняя настолько непостижимый, эпатажный шаг назад в истории искусства балетного костюма:

Я была первая в русском балете, эмансипировавшая от тю тю,( так называлась юбочка кринолин, не путать с юбкой пачкой! автор.) к громадный досаде любителей традиционного балетного искусства. Это было смелостью с моей стороны ритуал не допускал никаких вольностей с юбкой, ещё со времен самой знаменитой Камарго, любимицы Вольтера!

Конечно, юбочка кринолин была, абсолютно, академическим достижением танца: становились свободны ноги, видна была вся безукоризненная техника балерины.. Но танец в кринолине потихоньку стал как бы чересчур правильным, академически аккуратным, превращался в школьный. Все движения в нем загодя точны, определенны. Подчиниться движению неожиданного вдохновения нельзя..

А неожиданное вдохновение как раз было самой сутью таланта Анны Павловой!

Им, Божественным Вдохновением она сжигала себя, как на жертвенном огне.

Этот Дар Вдохновения, мгновенный и летучий неплохо чувствовал и улавливал в ней и Мариус Петипа и Павел Гердт и Михаил Фокин, в паре с которым она выступала хоть отбавляй лет, и тот, что поставил для нее ее бессмертного Лебедя и Стрекозу

Часто, несмотря на просьбы педагогов и партнеров, она никак не могла воспроизвести строй блистательных па, которые на ходу придумывала во время своих репетиций и занятий. Она в изнеможении падала на стул, и говорила, уставившись на потрясенного ее блистательной импровизацией Петипа: Мариус Иванович, дорогой, я так больше не могу! Давайте, я попробую по - другому? Она вскакивала, порхала мотыльком, пробовала ещё и ещё, и произвольный раз это была новая лавина движений, фейерверк, огневой всплеск, какой то портрет Души,на миг выглянувшей из глубин ее хрупкого, невесомого тела !

Рисунок ее танца ни в жизнь не повторялся!

Ей, как педагогу, затем весьма тяжело было иметь в распоряжении учениц, вследствие того что что они ни в жизнь не могли в точности воспроизвести тех ее танцевальных движений, которые она и сама могла не держать в памяти сквозь секунду другую. На все неумения учениц она молниеносно раздражалась, вспыхивала, сердилась, тут же понимала что это бессмысленно, повинно улыбалась, обнимала провинившихся, и начинала свой наука заново, все и всем терпеливо объясняя и показывая, но рисунок танца был уже неповторимо другим.

Одна из ее подруг и преданных последовательниц, Наталья Владимировна Труханова позже вспоминала с искренней горечью:

Как мне вечно было жаль, что я не могла зарисовать ее Танца! Это было что - то неповторимое. Она без затей жила в нем, по-другому не скажешь. Она была самой Душою Танца. Только вот вряд ли Душа выразима словами..!

Впрочем, студия, ученики, классы, уроки, белая палка станка, белый рояль, - все это было немало позже, уже в заграничном житье - бытье балетной звезды, затем 1911 года, а в то время как Анна Павлова продолжала немало выступать на Петербургской сцене и все чаще знатоки балетного искусства рукоплескали ей и называли ее наследницей романтической школы балета, зеркалом бессмертной Марии Тальони.

В 1902 году она получила звание второй солистки, в 1905, мятежном - балерины.

Блистательно, всю дорогу с особым пылом танцевала Павлова на сцене Мариинки, в Киеве и Варшаве любимую свою Никию в Баядерке Петипа в паре с Нижинским, и зрители с удивлением фиксировали про себя, что видят на сцене аккурат страдающую, трагически любящую, страстную индийскую девушку - танцовщицу а не некую балерину госпожу Павлову - вторую, как ее некоторое время называли в театре.(Была ещё и некая, безвестная нам, Павлова первая! автор.) Жизель Адана была поставлена Мариусом Ивановичем Петипа, по просьбе Кшесинской, сознательно с тонким расчетом на Павлову, которая одна умела созидать на сцене эфемерные, трагично романтические, бестелесные создания, словно парящие в воздухе (М. Кшесинская. Воспоминания.) Душа, упоенная ии сраженная любовью, безраздельно царила в танце Павловой. Совершенство техники, уже освоенной, отступило на второй проект.

Душа. Это было необычно, ново. Это - потрясало. Приводило в экстаз.

Восторженно говорили о новом дыхании русского балета. Искусственно - вычурная техника итальянских балерин, ангажированныхс некогда ежегодно Петербургским театром, неспешно отходила в прошлое. В балетном танце все сильнее просыпалась и начинала властвовать Магия чувств. То, что неизменно притягивает и привораживает.

Из азбучный балерины танцовщицы с заученными характерными па Павлова одним духом вырастает в великую артистку, истинную жрицу балетного искусства. Но продолжает прилежно, истово, будто новичок, обучаться у прославленного маэстро Чеккети, у Евгении Павловны Соколовой старейшего педагога Мариинского. Боится хоть на немного минут припоздниться на репетицию, Она балерина, блистающая в Жизели, и заставлявшая публику слезы лить, от танца с кинжалом в сцене безумия в роли азбучный деревенской девушки, нетрудно краснела и смущалась от всякий, малейшей похвалы или критического замечания Евгении Павловны Соколовой, сурово ставившей искусство на первое местоположение, а все прихоти частной жизни - на второе. Соколова считала, что такая талантливая балерина, как Павлова, должна целиком посвятить себя танцу, принеся все в жертву только ему. Павлова вроде впитала в себя жесткое кредо Соколовой, как будто и не замечая этой его мучительной жесткости. И никто ни в жизнь не узнал доподлинно, сколь страданий на самом деле принесло ей это, сильно выстраданное ею, правило первостепенной жертвенности искусству!

До изнеможения занималась Павлова в балетной студии, в своей новой петербургской квартире с окнами на замерзшую Неву, куда она перевезла мама и бабушку. Изнурительные экзерсисы ее были бесконечными, казалось, что балерина не отдыхает, не спит, и напрочь забывает о еде

Но нет, другой раз она не забывала о небольших удовольствиях и развлечениях.

Анна, вообще, была порывиста, вспыльчива, импульсивна, экзальтированна, могла, в частности, неожиданно велеть затянуть весь пол своей домашней студии, с огромным портретом Марии Тальони на стене, голубым бархатом, украсить цветами, и учинить в ней чаепитие для своих подруг или учениц.

Или же - за два часа до генеральной репетиции - отбыть кататься в санях на рысаках по заснеженному озеру. Молниеносно продуть крупную сумму денег в рулетку в Монте Карло, чтобы выручить впервой сделавшего ставку игрока юнца. Подарить нищенке на улице платочек со своего плеча или теплую муфту.

Анна до самозабвения любила природу и кругом, куда бы не приезжала, разводила хотя бы мелкий садик, парк, в которых вскоре беспечно щебетали яркие птицы и дивно расцветали самые нежные и прихотливые растения. Образец такого чудного райского уголка, устроенного руками балерины ее обиталище в Айви - хауз, в Лондоне, с прудами для ручных лебедей и фламинго.

Но стоило Павловой хоть ненадолго оставить обжитое местоположение, как посаженные ею цветы начинали хиреть, заболевали и увядали до срока, вроде от тоски по посадившей их легкой, любящей руке.

Характер же самой Анны Павловны ни чуточки не был легким, несмотря на всю ее воздушность и эфемерность, притягательную женственность служившую образцом для многих

Человека, которого она самозабвенно любила, тот, что был ее самым преданным и горячим поклонником, верным импрессарио и крайне заботливым мужем, - хоть и тайным - с 1911 года ! Виктора Эммануиловича Дандре, сына обрусевшего французского эммигранта, сенатора, надворного советника, члена петербургской городской думы, аристократа и успешного в те годы в России коммерсанта, Анна Павловна навалом лет мучительно терзала бесконечными перепадами своего настроения, молчаливой погруженностью в себя, притворною холодностью и всепоглощающей преданностью своей только единственно Святому для нее на свете искусству, танцу, сцене, театру, балету, публике.

Но Дандре, раз и навечно ошеломленный ее талантом, (они повстречались у случайных знакомых зимою 1904 года - автор.) силою ее искусства, прощал ей многое, неизмеримо больше возможного в отношениях мужчины и женщины, прощал ей без малого все, потому как знал истинную цену сокровищам, которые таила в себе ее Душа гениальной артистки.

Перепады же настроения обожаемой им женщины, до того мучавшие всех окружающих ее, не исключая и матери, Дандре неизменно терпеливо объяснял себе и всем около грузом невероятного эмоционального напряжения, под гнетом которого она всегда жила.

Ее упорное самоистязание в работе доходило до того, что Павлова выходила на сцену с температурою, абсолютно больная, более того и с растянутыми упражнениями связками, со сломанною ногой, как это было, к примеру, во время гастролий в США.

И представление шло постоянно, как ни в чем не бывало, Анна Павловна танцевала в полную силу, считая, что отменить спектакля из за болезни артиста воспрещено, ибо зритель пришел заприметить на сцене тот или другой образ, и он должен заприметить то, что ожидает, а внутренняя существование и драмы сердца артиста зрителя никак не должны трогать! Танец, искусство, существуют кроме жизненных тревог, оно несет прекрасное, а прекрасное побеждает тлен и суетность!

В сущности, Павлова танцевала, как дышала, она не мыслила жизни без танца, и не умела ничего иного в жизни, помимо как танцевать! Мудрое, гениально одаренное дитя, она интуитивно и несладко знала, что, вообще, столетний период тановщицы - недолог, что такое искусство неизменно резво и неблагодарно исчезает из памяти людей Быстрее чем живопись или литература, музыка или скульптура, увы!

И, быть может, чуткая к неизвестному грядущему балерина нетрудно - напросто пыталась утаить острое безысходность от осознания мимолетности времени и жизни в этих, непонятных на начальный точка зрения, пугающих, неровностях настроения, капризах, вспышках гнева, мгновенном переходе от радости к слезам и напротив! Она сама от неровности своей страдала невыразимо, оттого что окруженная людьми и заботами любимого, все одинаково чувствовала себя непомерно одинокой! Лишь в танце забывалась.

В самосжигающем, сумасшедшем ритме своей работы, где без малого ни при каких обстоятельствах не оставалось места отдыху!

Вэтого то и жил в ней, что неразгаданный в глубинах тонкой Души подсознательный опасение ухода времени - бессрочный спутник каждого истинно талантливого, творческого человека, к которому примешивался ещё и нетрудно интуитивный опасение женщины, боявшейся старости. Очень красивой женщины. И шибко сильной внутренне. И чудно - беззащитной. Как все таланты.

Так несложно. Так без труда. Так ясно. Так, по человечески, простительно. Но..

Но, увы, земные, нетворческие люди, посредственности, не лишенные подсознательной, усиленно скрытой - и поэтому - то, особенно живучей! - зависти, плотным кольцом окружавшие Павлову, где угодно, хоть на краю Земли, настойчиво считали ее эксцентричной, взбалмошной особой, мало не в себе, истово жалели преданного Дандре, одарившего ее, капризную диву, трогательной заботой и опекой, то и занятие вертели пальцем у виска при виде балерины, писали желчные мемуары, давали пространные непонимающие беседа в газетах - создавали канонический образ невыносимого гения балета, одним словом!

И аккурат с их то легкого пера, от Павловой другой раз торопливо, с осуждением, отворачивались знакомые, обладатели заграничных театров, артисты собственной труппы, предприимчивые импрессарио и более того сам С. Дягилев, чьи Парижские сезоны из за недоразумений с оплатой, которые тот счел всего навсего дамским капризом, она должна была оставить.

Увы! Мир страстей людских всегда мал и малоизменен, в могучем потоке времен, что тут позволительно сделать!

Лишь преданный Victor, - как звала его Павлова, - оставался неизменно с нею, и, невзирая ни на что, яростно и всячески защищал тайную свою супругу и Возлюбленную от косых взглядов, не жалея времени, все сильнее и сильнее погружался в дела ее маленькой труппы, вначале в десять, а вслед за тем и в шестьдесят человек; распостранял билеты, заключал контракты, нанимал артистов и костюмеров, договаривался с дирекциями театров по всему миру о ее гастролях, скрупулезно подыскивал подходящий для нее жилье на любом конце Земли, любовно обустраивал студии для занятий, в особенности, когда началась бытие Павловой за рубежом, с того самого, знаменательного для них обоих 1911 года!

Докучливым же до мелких сплетен людишкам сдержанный, изысканный аристократ, разорившийся коммерсант, - спасенный некогда любимой им артисткой от страшной долговой тюрьмы в России только огромными кабальными и долголетними контрактами и бесконечными гастролями по миру -, (* за неполных десять лет, начиная с 1911 по 1921 год, Павлова, по условиям этих контрактов, объехала больше двадцати стран мира и выступала в самых неподходящих для изысканного театрального танца условиях: на открытой сцене, под дождем, на аренах цирка, в варьете! Истинную причину бешеных турне Павловой чуть-чуть кто знал и понимал. Приписывали все ее непомерной жажде славы и денег! автор.) уже давнехонько не пытался ничего разжевывать в отклик на всевозможные немые вопросы затем очередной домашней истерики Павловой. Просто тихонько охал и разводил руками.

В его душе жила одна секрет, которую простым обывателям, было не так нетрудно осознать. Однажды, ещё в России, он увидел Анечку Павлову в танце, на сцене.

И сей же час почувствовал на своем лице дыхание Гения. Через двадцать, тридцать и более того пятьдесят! - лет он мог тонко, в подробностях, обрисовать любой нюанс ее движения в том, давнем, танце, каждую складку ее туники, мимолетную складку лба, выражение огромных васнецовских, глубоких око.

Это ли не диковина?! И надобно ли было тут ещё что то пояснять?! Ей прощалось всё. За то что она - легко была Собою. И следом, она завсегда так мило просила извинений

___________________________________________

Ему, Дандре, мужу и импрессарио великой Павловой, бесспорно, жилось нелегко в ее тени, но эту свою существование, освещенную отраженным светом маленького, хрупкого, женственного Гения танца, он ни за что бы не променял ни на какую другую, оттого что видел в ней сущий толк он потому что деятельно помогал от всего сердца Любимому им человеку. А многие ли из нас могут вот так похвастаться обретенным, пускай и в зрелые уже годы, истинным смыслом существования? Боюсь, что нет. Сознавая значимость делаемого им, Дандре перебарывал свою частую обиду, раздражение, утомленность, глухую ревность к Мордкину, Фокину, Маркову, Альджебранову партнерам Анны по танцу в труппе и более того к самому главному своему сопернику: мсье Балету; и заново устраивал во время гастролей все так, что пера на шляпке Павловой не касался и малейший ветерок мелочной житейской заботы.

Балеринам в ее крупный в те годы труппе вечно исправно выплачивались жалованье, больничные и отпуска, страховки и премии, за счет администрации (т. е Павловой и Дандре и сборов от спектаклей автор.) приобретались несчетные прекрасные костюмы и декорации, заказывались удобные номера в гостиницах и обговаривались все детали концертов, но, при всех сложностях балетного коммерциала и невероятных перепетиях неудобной, нервной гастрольной жизни, Виктор Дандре постоянно и неизменно оставался улыбчивым, подтянутым галантным педантом с нафабренными усами и мягким выражением задумчивых карих глазах, с неизменным обожанием следивших за каждым шагом обворожительной Анны Павловны. Он, казалось, не видел никого в мире, помимо нее, а она..

Ей было срвсем некогда осматриваться вспять. Она вроде бы стремилась своим обворожительным танцем околдовать весь мир. Публика кругом встречала ее овациями. Вот как писал о ней единственный из современников и многолетних партнеров по сцене, Лаврентий Новиков:

Обаяние ее личности было в такой степени велико, что в каком бы танце она не появлялась, она производила на публику неизгладимое ощущение. Этим до известной степени и объяснялся тот факт, что ее репертуар состоял из спектаклей, в которых не было ничего новаторского. Павлова не задавалась целью сформировать нечто сенсационное онас сама была сенсацией, хотя вряд ли это сознавала. К чему бы она не стремилась, она все оживляла своим обаянием и искренностью!

Ф. Лопухов, единственный из учеников балерины, вспоминал позднее:

Павлова великая художница, в силу того что что ее героини обладают каждая своей темой, говорят по своему о жизни тоскуют о ней или безгранично радуются, так, как это думает сама Павлова. Когда в текущий момент говорят Павлова, вспоминают Умирающего лебедя Михаила Фрокина, которого тот поставил только для нее, с ее удивительной манерой выразительно передать русскую грусть мечту. В конце концов, их лебедя и Павлову отождествляют. Напрасно! Павлова воспевала, отрада больше, чем горе; задача счастья, а не страдания была ее главной темой. Павлова проявила себя как великая лирическая актриса, в прошлом всего. Если выискивать сравнения в мире драгоценных камней, то ее следует признать истинным бриллиантом голубой воды! Восторги росли, а бриллиант голубой воды нисколько не мутнел с годами. Павлова оставалась все таковый же требовательной, безжалостной к себе. Интуитивно чувствуя дыхание нового времени она без устали искала свежие тропы в балетном искусстве, обновляла старые миниатюры, поставленные для нее ещё Михаилом Фокиным: Шопениану, Сильфиду, Осенние листья, Маки.

Интересовалась она и авангардным притягательным танцем талантливой американки Айседоры Дункан, не раз приезжала к ней в студию, но сама продолжала неустанно пропагандировать неувядающее искусство русского классического балета повсеместно, где только могла и где хоть слегка еле-еле позволяли условия быта!

Самозабвенно выступала Павлова в школах маленьких американских городков в далекой периферии, перед мексиканскими пастухами, жителями горных индийских деревушек. Мексиканцы бросали в знак восхищения к ее ногам свои сомбреро, индусы осыпали ее цветами лотоса, сдержанные шведы огромной безмолвно провожали ее карету до самой гостиницы, затем выступления в Королевском оперном театре, голландцы до того любили ее, что вывели своеобразный сорт тюльпанов и назвали его Анна Павлова.

Ее странную бытие в танце не возбраняется было бы прозвать подвигом. Так ее вслед за тем и назвали. Но она отнюдь не воспринимала ее как геройский поступок. Она без затей жила. Не старела ни в сорок пять, ни в пятьдесят.

Она вроде бы готова была всегда танцевать вкупе со своею труппой, обожавшей в ней все: манера одежды, шляпы, туфли, поведение, срывы, капризы, походку, манеру толковать и хохотать и трогательно оберегавшей ее, будто своего любимого звездного ребенка Ребенка. Она им и была, ребенком, очарованным с детства балетом.

Не собиралась отдавать богу душу, для нее смерти не существовало, ибо она сумела застопорить время в изящном беге по сцене, в медленном грациозном па своего неповторимого Лебедя, в романтическом кружении прозрачной Сильфиды, в медленном танце грациозно - безумной Жизели.

Даже уходя навечно, в хмурое начало дня 23 января 1931 года, в жару и горячечном бреду неожиданной, и, казалось, пустячной инфлюэнцы, грубо осложнившейся быстротечным воспалением легких, она не осознавала всей категоричности своего ухода

В своем лихорадочно пылком предсмертном воображении хрупкая Павлова всего только готовилась к очередному выходу на сцену..

Ее последние тихие слова в бреду были обращены к костюмеру собравшейся у постели труппы: Приготовьте мой наряд Лебедя! Даже и к Смерти своей Великая балерина пришла танцуя. Ведь как раз это, единственное в своей жизни занятие Анна Павловна Павлова умела действовать поистине блистательно!. Увы, ничего другого, на точка зрения простых смертных, ей даровано Небесами не было

____________________________________________

P.S. Я начала тот самый расклад с маленькой волшебной легенды. Закончу же в меру горькою былью.

Виктор Дандр вскоре позже смерти обожаемой супруги создал клуб ее памяти, учредил танцевальный конкурс, собирал материалы для музея, написал книгу.. Клуб почитателей просуществовал только два года, труппа Павловой распалась ещё раньше, конкурс удачно провалили. От магии искусства хрупкой чаровницы балета не осталось без малого ничего. Кроме пары стоптанных пуантов в демонстрационной ячейке музея в Айви хауз Доме, увитом плющом ( перевод с англ.).

Разумеется, имя Анны Павловой навечно и прочно вошло в сокровищницу мирового искусства. Этого никто ни при каких обстоятельствах не оспаривал.

Но, все чаще, читая в многочисленной прессе о бесконечных перепетиях по вопросу перезахоронения урны с прахом Павловой на ее родине, в России, в Санкт Петербурге, слыша о судьбе ее дома музея, немного раз чуть-чуть не проданного с торгов на аукционе, натыкаясь глазами на банальные, категоричные суждения разных посредственностей, (рядящихся в маску всезнайства и талантливости!) о прямо неудавшихся судьбе и творчестве гениальной лирической актрисы, воздушного эльфа русского балета, чисто бы и не оставившей миру ничего, помимо смутного воспоминания о своей стервозности и бурных истериках и капризах, я безумно сожалею о том, что время неизменно безжалостнее всего относится аккурат к самому прекрасному из искусств танцу, этому непостижимому колдовству жестов, мимики, движений, шагов и плавных взлетов рук..

Конечно, я не могу приметить воочию танца Анны Павловой, но вот странно

Дописывая эти строки, я вроде слышу и ощущаю теплый трепет ее рук - крыльев умирающего лебедя, и вижу ее лик человеческий. Изящные черты, по васнецовски глубокие, грустные глаза, орлиный профиль.Оно, это физиономия, вроде бы надвигается на меня откель - то издалече, из тумана времен, приобретая все больше ясные, отчетливые, теплые очертания..

Вот занятно, а смогу ли я обрисовать Магию ее танца, увиденного вот так вот, на краткое момент, моею душой, моим внутренним взором, ещё посредством какие - нибудь двадцать, тридцать, даст Бог пятьдесят лет! - так же, живо, ослепительно и трепетно, как это делал когда то без памяти влюбленный в Павлову Виктор Дандре?.. Удастся ли мне тогда, сквозь полно лет, вновь все вспомянуть и ясно представить?...

10-13 января 2004 года.

Макаренко Светлана.

Данный очерк совсем не является полным вариантом биографии А. П. Павловой и написан на основе материалов личного книжного собрания и архива автора.

Моменты биографии героини материала не были ни в коей мере исправлены или как - либо изменены автором.

Так же читайте биографии известных людей:

Анна Поликарпова Anna Polikarpova

26 мая на сцене Новой оперы состоится гала-концерт "Короли солнца". Украшением зрелища будут Анна Поликарпова и Иван Урбан - прославленный дуэт из..
читать далее →

Анна Нетребко Anna Netrebko

Лауреат Всероссийского конкурса вокалистов им. М.И. Глинки (I премия, Москва, 1993) и II международного конкурса молодых опрных певцов им. Н. А...
читать далее →

Анна Богалий-Титовец Anna Bogayli-Titovetz

Анна Богалий-Титовец - российская спортсменка, биатлонистка. Родилась 12 июня 1979 года.Анна Богалий-Титовец является двукратной олимпийской..
читать далее →

Анна Булыгина Anna Bulugina

Анна Булыгина - известная российская биатлонистка, заслуженный мастер спорта. Родилась 11 января 1984 года.Анна Булыгина является Чемпионкой мира..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий