Известные люди

»

Антонио Страдивари

Мастер Антонио Страдивари родился в 1644 году! Повествование перенесет вас больше чем на 300 лет обратно и больше чем на две тысячи километров на запад, в Итальянский град Кремону. И вы познакомитесь с замечательным человеком, превратившим ремесло мастера, делающего музыкальные инструменты, в подлинное, высокое искусство.

Время - 1720 год. Место - Северная Италия. Город - Кремона. Площадь св. Доминика. Раннее начало дня. Еще пустынны улицы и закрыты оконные ставни. Торговцы открывают двери своих лавок, наполненных разными товарами: кружевами, разноцветными стеклами, мозаикой. Прохожих немного - женщины в пестрых шалях с большими корзинами в руках, беззаботно напевающие, водоноски с медными ведрами, подмастерья, торопливо идущие на работу. На крыше длинного, узкого трехэтажного дома, на открытой плоской террасе, ослепительно освещенной солнцем, уже появился рослый худощавый дед в белом кожаном переднике и в белом колпаке мастера. И ранние прохожие кланяются ему и громко приветствуют: - Buon giorno, signore Antonio! Он служит им часами, точными и не отстающими вот уже пятьдесят лет. Если бы в шесть часов на террасе этого дома совместно с солнцем не появился мастер Антонио, это означало бы: либо время переменилось в Кремоне, либо мастер Антонио Страдивари болен. И он кивает им в ответ; поклон его важен и снисходителен, оттого что он богат и стар. Эта небольшая терраса на крыше дома, называемая в Кремоне seccadour, - любимое местоположение его работы. Здесь он заканчивает, покрывает лаком и сушит свои инструменты. В углу стоит раздвижная лесенка, чтобы нисходить в проем, устроенный в полу, где хранится отборное, испытанное дерево. Вдоль бревенчатой стены террасы протянуты узкие, длинные полосы пергамента. Здесь висят блестящие лакированные скрипки. Бока их греются на солнышко. В соседних домах на таких же метко террасах сушат белье и плоды - золотистые померанцы, апельсины, лимоны, а на этой террасе вместо плодов сушатся на светило скрипки. Мастер верит в светило. Когда солнышко льется по блестящему темному дереву его скрипок, ему кажется, что его скрипки зреют. Он сосредоточенно работает час, два, опосля спускается в первостепеннный этаж; там его мастерская и лаборатория. Стучат. В дверях стоит жирный мужчина в почтительной позе. Увидя его, мастер как черт из табакерки срывается с места, хватает по пути лежащий на верстаке деревянный брусок и с неожиданной легкостью и быстротой подскакивает к гостю.

- Что вы мне прислали?!

Толстяк отступает.

Мастер рассержен, и его важности как не бывало.

Он подносит к самому носу толстяка брусок.

- Пощупайте, - говорит он, - да, да, синьор, пощупайте, - повторяет он, потому как что жирный мужчина уклоняется. И длинными худыми пальцами он хватает руку толстяка и тычет в дерево. И торжествующе смотрит: - Ведь оно твердое, как железо, оно может только скрипеть, вы резво станете присылать мне дерево с пятнами и сучками.

Толстяк молчит и ждет.

- Вы по всей вероятности, ошиблись адресом, - ворчит пожилой человек, стихая, - вы хотели отрядить эту елку гробовщику, вследствие того что что это дерево поистине для гроба, эта ель росла на болоте, а позже вы, надо думать, поджаривали ее на огне, как поджаривают каштаны.

И он как снег на голову успокаивается.

- Где другие образцы?

Толстый поставщик не весьма сконфужен, он навалом лет поставляет мастеру дерево и знает его нрав. Он показывает новые образцы.

- Вот это - редкое дерево. Оно из Турции.

- Как вы его раздобыли?

Тут толстяк делает значительное выражение и подмигивает мастеру. Лицо его на тот самый раз идеально плутовское.

- Кораблекрушение... - шепчет он, - и как только я увидел это дерево, я, не торгуясь, купил его, потому как что я знаю, синьор Антонио, какое дерево вам нужно.

- А вы ещё по-прежнему ловите эту рыбку?- спрашивает мастер как бы презрительно, но вкупе с тем с любопытством.

Толстяк конфузливо улыбается и закатывает глаза.

- О, синьор, если бы вы захотели взглянуть, какие жемчуга отдало на тот самый раз море!

- Мне не нужно жемчугов, - говорит Страдивари смирно.

О его богатстве ходят в Кремоне сказки, а он скуп, подозрителен и не любит, когда его считают богатым.

Страдивари садится за столик и начинает внимательно подвергать рассмотрению дерево.

Он измеряет, пробует на ощупь пространство и выпуклость годовых наслоений, следит глазом по тонким линиям древесины, берет лупу и рассматривает малый древесный рисунок. Потом щелкает дерево ногтем, твердым, как лопатка, ногтем мастерового и безотлагательно же проворно подносит к уху, строгает и вновь подносит к уху, осмотрительно постукивая по краям. Точно добивается, чтобы дерево заговорило.

Потом направляется в соседнюю комнату.

Тяжелая, обитая войлоком ворота. Единственное высокое окошечко завешано темным полотном. На столах и полках стоят бутыли, прозрачно-янтарные, желтые, красные... Густо и остро пахнет мастикой, сандараком и терпентином. Горят небольшие лампочки, греются реторты, колбы. Отдельно на столе стоят весы самых разнообразных размеров, от средних до малых, лежат циркули, ножички, пилы, пилки, начиная с грубых до мелких игольчатых.

На стенах висят таблицы вычислений, измерений. Ни одной картины, хотя мастер и любит живопись. Картины висят в жилых комнатах мастера. Там вслед за тем работы, его глаза будут переводить дыхание на ясных, спокойных линиях и мягких красках. А тут рабочий час. Он строг более того к самому себе, Перед ним на столик какие-то торопливые отметки, словечки, кривые линии. Доступ в эту комнату закрыт для всех. Сюда никто не допускается, более того ученики.

В этой комнате мастер хранит и прячет от любопытных зрачок свои секреты - секреты лака, которым покрывает скрипки.

Целыми ночами просиживает он посреди едких запахов, смотрит на скудный свет лампочек, золотую и темно-оранжевую жидкость в пробирках и колбах, испытывает ее эластичность, прозрачность и матовость.

Так - целыми ночами.

Потом немного приподнимает штору в высоком окошке. Свет врывается в комнату.

- А, - говорит мастер, - уже начало дня.

Он прекращает работу, тушит свет, выходит, запирая ворота на тяжелые засовы, подозрительно прислушивается. Над составами лаков мастер трудится всю жизнь: одним составом он пропитывает дерево - и это улучшает звук; иной он накладывает вторым слоем - и инструмент приобретает лоск и красоту. Его скрипки то золотистые, то светло-коричневые, и вот в настоящее время, к концу его жизни, темно-красные.

Никто не знает его секретов. Днем он нечасто сюда заходит.

Вот зачем грузный джентльмен, тот, что принес дерево, с жадностью вглядывается, когда на момент открывается ворота в это логово мастера.

Но нет, в комнате темень - занавеса спущена. Страдивари опускает дерево в чан с здорово пахнущей жидкостью, ждет; вынув, длительно и участливо смотрит на невидимые в свое время и ставшие заметными извилистые тончайшие прожилки.

Лицо его начинает проясняться, он любовно поглаживает влажное дерево рукой и возвращается в мастерскую.

Уже собрались ученики. Среди них-сыновья мастера, его помощники. Омобоно и Франческо, с хмурыми ещё заспанными лицами. Они вполголоса разговаривают.

Заслышав быстрые и широкие шаги отца, любой подходит к своему верстаку и чрезмерно чутко и спешно над ним наклоняется.

Страдивари входит оживленный.

- Вот это - то, что мне нужно. Это дерево будет распевать. Вы слышите - оно поет. Франческо, - позвал он своего старшего сына, - видимо сюда, сын, послушай.

Франческо с робким видом ученика подошел к отцу. Старик приложил брусок к плечу, как словно бы это была скрипка, и стал осмотрительно постукивать концом смычка, участливо прислушиваясь к звуку и наблюдая за лицом сына.

Ученики смотрели восторженно и раболепно.

Да, у такого мастера стоит действовать. Этот сухопарый ворчун-старик знает занятие, дерево в его руках как как будто само оживает.

Но как трудна существование в мастерской Антонио Страдивари!

Бпища ученику, опоздавшему хоть на одну минуту, хоть в одно прекрасное время забывшему распоряжение мастера.

Он груб, строг и придирчив. Он заставляет приступать сызнова работу, уже доведенную до конца, если какая-нибудь маленькая пустяковина придется ему не по вкусу.

Но их не соблазняет больше легкая бытие в других мастерских. Они понимают, как многому могут тут научиться. Только у наследников мастера, его помощников Омобоно и Франческо бегают глаза, не то от завести, не то от недоумения.

Отчего он так что надо может избирать из сотни брусков единственный? Отчего так поют его скрипки? Почему они оба работают уже не над первой скрипкой, и сорта дерева те же, что у отца, одинаковы и форма и размеры, и как словно не различишь с виду, какая сработана ими, и какая отцом, но довольно прикоснуться смычком, и с первого звука все становится ясным: скрипки, сделанные ими, звучат глуше, деревяннее.

Отчего папа не расскажет им своих секретов, зачем не позволяет завертывать в его лабораторию, где проводит ночи?

Ведь немолод, не унесет же он с собою в могилу и секреты лака, и капризные цифры своих измерений! И озлобленность отражается в их глазах, мешает сосредоточиться и действовать.

- Вы можете ступать, - обращается Страдивари к поставщику, - приготовьте ещё клен для нижних дек.

И неожиданно добавляет, когда толстяк уже на пороге:

- А жемчуга принесите. Я посмотрю. Если недорого, может быть и куплю.

Страдивари направляется к своему верстаку. Все принимаются за прерванную работу.

Через всю комнату мастерской длинными рядами протянута проволока. К ней подвешены повернутые то спинками, то бочками скрипки, виолы. Выделяются своими широкими деками виолончели.

За ближащим верстаком работают Омобоно и Франческо. Немного поодаль - любимые ученики мастера Карло Бергонци и Лоренцо Гваданини. Им поручает мастер ответственные работы над деками: распределение толщин, вырезку эфов. Остальные заняты тем, что приготовляют дерево для обечаек, выстругивая прикрепленную одной стороной к верстаку пластинку, или занимаются сгибанием обечаек: нагревают в огромный печке железный инструмент и начинают сгибать им пластинку, погружая ее по немного раз в воду. Другие строгают фуганком пружину или душку, учатся живописать очертания скрипок, изготовляют грифы, вырезают подставки. Некоторые заняты починкой старых инструментов. Страдивари работает молчком, исподлобья наблюдая за своими учениками; временами его глаза с грустью останавливаются на хмурых и угрюмых лицах сыновей.

Звенят тонкие молотки, визжат легкие напильники, перемежаясь со звуками скрипки.

У окна толпятся босоногие мальчишки. Их привлекают звуки, доносящиеся из мастерской, то визгливые и грубо дребезжащие, то неожиданно тихие и мелодичные. Они стоят некоторое время, раскрыв рты, с жадностью заглядывая в оконный проем. Мерный ход пилок и тоненький молоточек, бьющий равномерно, завораживают их.

Потом им разом становится тоскливо и, шумя, прыгая и кувыркаясь, они расходятся и запевают песенку всех лаццарони - уличных мальчишек Кремоны.

Старый мастер сидит у большого окна. Он поднимает голову, прислушивается. Мальчишки разбрелись. Только единственный все поет.

Мастера привлекает нежный, чистый звук голоса.

- Вот таковый чистоты и прозрачности должны мы добиться, - говорит он, обращаясь к своим ученикам.

Начало и финал

Антонио Страдивари родился в 1644 году в маленьком городке близ Кремоны. Его родители жили раньше в Кремоне. Страшная чума, начавшаяся в Южной Италии, переходила с местоположение на местоположение, захватывала все новые области и докатилась до Кремоны. Город опустел, улицы обезлюдели, обитатели бежали куда глаза глядят. Среди них были и Страдивари - папа и мамаша Антонио. Они бежали из Кремоны в мелкий город поблизости, вернее село, и больше в Кремону не возвращались.

Там, в селе близ Кремоны, прошло ребячество Антонио. Отец его был обедневший аристократ. Он был дядя надменный, скупой, нелюдимый, любил припоминать историю своего рода. Отцовский обитель и малый городишко одним духом надоели молодому Антонио, и он решил оставить из дому.

Перебрав невпроворот профессий, он повсюду испытал неудачу. Хотел сделаться ваятелем, аналогично Микеланджело, линии его статуй были изящны, но лица были не выразительны. Он кинул это ремесло, зарабатывал свой хлеб резьбой по дереву, изготовляя деревянные украшения для богатой мебели, пристрастился к рисованию; с величайшем страданием изучал он орнаментику дверей и стенной живописи соборов и рисунки великих мастеров. Потом его привлекла музыка, и он замыслил сделаться музыкантом. Упорно учился скрипичной игре; но пальцам не хватало беглости и легкости, а звук скрипки был глух и резок. О нем говорили:" Ухо музыканта, руки резчика ". И он кинул ремесло музыканта. Но, забросив не забыл его. Он был упрям. Часами смотрел на свою скрипку. Скрипка была скверный работы. Он разобрал ее, изучил и - выбросил. А приобрести хорошую у него не хватало средств. Тогда же, будучи 18-летним юношей, он поступил учеником к знаменитому скрипичному мастеру Николо Амати. Годы, проведенные в мастерской Амати, запомнились ему на всю существование.

Он был бесплатным учеником, исполнял только черновую работу и починки и бегал по различным поручениям мастера. Так продолжалось бы долговременно, если бы не эпизод. Мастер Николо зашел в мастерскую во за пределами урочное время в день дежурства Антонио и застал его за работой: Антонио вырезал эфы на брошенном, ненужном обрезке дерева.

Мастер ничего не сказал, но с тех пор Антонио уже не приходилось разносить готовые скрипки заказчикам. Он проводил в настоящий момент весь день, изучая работу Амати.

Здесь научился Антонио знать толк, как важен отбор дерева, как достичь того,чтобы оно звучало и пело. Он увидел, какое значимость имеет сотая доля в распределении толщин дек, понял направление пружины внутри скрипки. Теперь ему открылось, как необходимо соответствие отдельных частей между собой. Этому правилу следовал он далее всю бытие. И, в конце концов, оценил важность того, что некоторые ремесленники-мастера считали только украшением, - важность лака, которым покрывается инструмент.

К его первой скрипки Амати отнесся снисходительно. Это придало ему силы.

С необыкновенным упрямством добивался он певучести. А когда добился, что его скрипка звучала так, как у мастера Николо, ему захотелось, чтобы она звучала по-другому. Его преследовали звуки женских и детских голосов: вот такими певучими, гибкими голосами должны раздаваться его скрипки. Это продолжительно ему не удавалось.

" Страдивари под Амати ", - говорили о нем. В 1680 году он оставил мастерскую Амати и начал вкалывать независимо.

Он придавал скрипкам разную форму, делая их длиннее и уже, то шире и короче, то увеличивал, то уменьшал выпуклость дек, его скрипки уже разрешается было различить посреди тысячи других. И звук у них был вольный и певучий, как звук девушки утром на кремоновской площади. Он стремился в юности быть художником, любил линию, рисунок и краску, и это осталось насовсем у него в крови. Он ценил в инструменте, помимо звука, его стройную форму и строгие линии, любил украшать свои инструменты, вставляя кусочки перламутра, черного дерева и слоновой кости, рисовал на шейке, бочках или углах маленьких купидонов, цветки лилии, плоды.

Еще в молодости он сделал гитару, в нижнюю стенку которой вставил полосами слоновую кость, и она казалась как бы разодетой в полосатый шелк; звуковое отверстие он украсил резаными по дереву сплетениями из листьев и цветов.

В 1700 году ему была заказана четера. он долговременно с любовью работал над ней. Завиток, завершавший инструмент, изображал голову Дианы, обвитую тяжелыми косами; на шее было надето ожерелье. Ниже он выточил две небольшие фигуры - сатира и нимфы. Сатир свешивал свои козлиные ножки крючком, крючок тот самый служил для ношения инструмента. Все было выточено с редким совершенством.

В иной раз сделал он карманную узкую скрипку - "сордино" - и завитку из черного дерева придал форму негритянской головы.

К сорока годам он был богат, и его знали. О его богатстве складывали поговорки; в городе говорили: "Богат, как Страдивари".

Но существование его не была счастливой. У него умерла жена; он потерял двух взрослых сыновей, а их он хотел произвести опорой своей старости, передать им секрет своего ремесла и все, чего он добился за всю существование.

Оставшиеся в живых сыновья Франческо и Омобоно хотя и работали совместно с ним, но не понимали его искусства, - только старательно подражали ему. Третий же наследник, Паоло, от второго брака, и нимало презирал его ремесло, предпочитая заниматься коммерцией и торговлей; это было и легче, и проще. Еще единственный единственный отпрыск, Джузеппе, стал монахом.

Теперь мастеру шел 77-й год. Он добился глубокой старости, большого почета, богатства.

Жизнь его подходила к концу. Оглядываясь, он видел свою семью и все возраставшую семью своих скрипок. Дети имели свои имена, скрипки - свои.

Жизнь его кончалась спокойно. Для большего спокойствия, чтобы все было чинно, как у людей зажиточных и почтенных он купил склеп в церкви св. Доминика и сам определил местоположение для своего погребения. А всюду со временем лягут его родные: подруга жизни, сыновья.

Но когда мастер думал о сыновьях, он омрачался. В это было все занятие.

Он оставлял им родное зажиточность, они построят или, вернее, купят себе хорошие дома. И зажиточность рода будет рости. Но неужели зря работал он, добился, в конце концов, славы и знаний мастера? И вот мастерство покинуть некому, мастерство может принять в наследство только мастер. Старик знал, как с жадностью добиваются его сыновья отцовских секретов. Не раз заставал он во внеурочное время Франческо в мастерской, находил оброненную им записную книжку. Чего искал Франческо? Зачем рылся в записях отца? Тех записей, которые ему нужны, он все одинаково не найдет. Они крепко-накрепко заперты на ключ. Иногда, думая над этим, мастер сам переставал разуметь себя. Ведь сквозь три года, пять лет его сыновья, наследники, все одинаково откроют все замки, прочтут все его записи. Не воротить ли им заблаговременно те "секреты", о которых все говорят? Но не хотелось возвращать в эти короткие тупые пальцы такие тонкие способы составления лаков, записи неровностей дек - весь свой навык.

Ведь все эти секреты никого не могут обучить, они могут подсобить. Не вернуть ли их в руки жизнерадостного Бергонци, тот, что переимчив и ловок? Но сможет ли Бергонци применить весь просторный навык своего учителя? Он - мастер виолончели и любит больше всего тот самый инструмент, а ему, старому мастеру, несмотря на то, что он несть числа времени и труда положил на создание совершенной виолончели, хотелось бы передать весь свой накопленный навык, все свои знания. Да и, помимо того, это значило бы обокрасть своих сыновей. Ведь как честный мастер копил он для своего рода все знания.И сейчас бросить все чужому? И дедушка медлил, не принимая решения - нехай до времени записи лежат под замком.

А в настоящий момент ещё другое стало омрачать его дни. он привык быть первым в своем мастерстве. Давно уже на кладбище лежал Николо Амати, мастерская Амати распалась ещё при его жизни, и он, Страдивари, - преемник и продолжатель искусства Амати. В скрипичном мастерстве до этого времени не было равного не только в Кремоне, но и во всей Италии, не только в Италии, но и во всем мире - ему, Антонио Страдивари.

Но только до этого времени...

Давно уже шли, поначалу сомнительные и робкие, а вслед за тем и совершенно ясные слухи о другом мастере из семьи хороших и способных, но немного грубых мастеров.

Мастера этого Страдивари недурственно знал. И в начале он был целиком спокоен за себя, в силу того что что дядя, тот, что может достичь чего-либо в скрипичном деле, в прошлом всего, должен быть человеком жизни спокойной, трезвой и умеренной, а Джузеппе Гварнери был пьяница и буян. У такого человека дрожат пальцы и слух вечно туманен. И при всем при том же...

И вот один раз...

И вот как-то раз, до срока утром, когда ещё не начиналась бытие в его мастерской, а он по обыкновению уже побывал и на секадоре, и спустился вниз - обследовать лаки, - в ворота постучались. Принесли в починку скрипку. Всю бытие Страдивари, работая над новыми скрипками, не забывал благородного мастерства починки. Он любил, когда из ломанных, старых скрипок работы хороших, средних и нимало неизвестных мастеров получались скрипки с чертами его мастерства; от верно поставленной пружины или поэтому, что он покрывал скрипку своим лаком, чужая скрипка начинала раздаваться благороднее, чем раньше, до поломки, - к инструменту возвращались самочувствие и юность. И когда заказчик, отдававший инструмент в починку, изумлялся перемене, мастер чувствовал гордыня, как эскулап, излечивший ребенка, когда его благодарят родители.

Человек, тот, что принес скрипку, не был кремонцем; он объяснил, что его владелец два года обратно проездом купил тут эту скрипку, и вот сейчас ее поломали, необходимо починить. Адрес мастера он потерял в дороге, но конечно, он попал, куда надо: все тут указывают на знаменитого мастера Антонио Страдивари.

- Покажите вашу скрипку, - сказал Страдивари.

Человек бережно достал из футляра скрипку, не переставая болтать:

- Мой обладатель - крупный знаток, он приподнято ценит эту скрипку, она поет таким сильным, густым голосом, какого мне не доводилось чувствовать до сих пор ни одной скрипки.

Скрипка - в руках Страдивари. Она - большого формата; ясный лак. И он безотлагательно понял, чьей она работы.

- Оставьте ее в этом месте, - сказал он сухо.

Когда болтун, кланяясь и приветствуя мастера, ушел, Страдивари взял смычок в руки и стал проверять звук. Скрипка, реально звучала мощно; звук был громадный, совершенный. Поломка была незначительная, и это не весьма повлияло на звук. Он стал ее подвергать рассмотрению. Скрипка сработана превосходно, хотя у нее излишне крупный формат, толстые края и длинные, похожие на складки смеющегося рта, эфы. Другая длань - прочий технология работы. Только в настоящее время заглянул он в отверстие эфа, проверяя себя.

- Да, так трудиться может только единственный мужчина.

Внутри, на этикетке, черным ровным шрифтом было обозначено: "Joseph Guarnerius".

Это была этикетка мастера Джузеппе Гварнери, прозванного Дель Джезу. Он вспомнил, что недавно с террасы видел Дель Джезу, возвращающегося домой на рассвете; он шатался, разговаривал сам с собой, размахивал руками.

Да как же таковой джентльмен может трудиться? Как может вылезать что-либо из его неверных рук? И все-таки... Он взял ещё раз скрипку Гварнери и заиграл.

Какой крупный, глубинный звук! И более того если вылезти под открытое небеса на кремоновскую площадь и заиграть перед здоровущий толпой, - и тогда вдалеке вокруг будет слышно.

С тех пор, как умер Николо Амати, его педагог, ни одна скрипка, ни у одного мастера не может сравниться по мягкости и блеску звука с его, Страдивари, скрипками! Но мощь! В силе звука он, аристократичный мастер Антонио Страдивари, должен уступить этому пьянице. Значит его мастерство не было идеально, значит нужно ещё что-то, чего он не знает, а знает тот беспутный мужчина, чьи руки делали эту скрипку. Значит, не все ещё им сделано и не полны его опыты над акустикой дерева, его опыты над составлением лаков. Свободный певучий тон его скрипок позволительно ещё обогатить новыми красками, здоровый мощностью.

Он взял себя в руки. На старости лет не нужно излишне тревожиться. И он успокоил себя тем, что звук гварнериевых скрипок резче, что его заказчики, знатные синьоры, не будут заказывать скрипок у Гварнери. Вот и сейчас он получил заказ на квинтет: две скрипки, два альта и виолончель - от испанского двора. Заказ его радовал, он обдумывал его уже целую неделю, делал наброски, чертежи, выбирал дерево, решил вкусить свежеиспеченный методика прикрепления пружины. Он набросал строй рисунков для инкрустаций, нарисовал герб высокого заказчика. Такие заказчики не пойдут к Гварнери, им не нужны его скрипки, оттого что им не нужна глубина звука. Кроме того, Гварнери пьяница и буян. Он не может быть ему опасным противником. И все-таки Джузеппе Гварнери Дель Джезу омрачал последние годы Антонио Страдивари.

Еще спускаясь по лестнице, он услышал громкие голоса, доносящиеся из мастерской.

Обыкновенно ученики, приходя, сию минуту же направляются к своим верстакам и принимались за работу. Так было заведено издавна. Теперь они громко разговаривали. Что-то видимо, случилось.

- Сегодня ночью, в три часа...

- Я сам не видел, мне рассказывала хозяйка, его вели по нашей улице...

- Что в настоящее время будет с его учениками?

- Не знаю. Мастерская закрыта, на дверях весит замок...

- Какой мастер, - говорит Омобоно, - в свое время всего пьяница, и этого давнехонько следовало дожидаться.

Страдивари вошел в мастерскую.

- Что случилось?

- Джузеппе Гварнери в эти дни арестован и отведен в тюрьму, - сказал Бергонци грустно.

Страдивари стоял как вкопанный посредине мастерской.

Втоварищ у него задрожали колени.

Так вот как кончает Дель Джезу! Впрочем, этого, реально, следовало ждать. Пусть он в настоящий момент играет на своих скрипках и услаждает слух тюремщиков. Помещение, истина, маловато для его мощных скрипок, и слушатели, пожалуй, заткнут уши...

Итак, всему наступает свой черед. Как крайне боролись все Гварнери супротив неудач! Когда умер дядя этого Дель Джезу, Пьетро, его вдова Катарина взяла на себя мастерскую. Но мастерская должна была вскоре закрыться. Это - не женское занятие, не рукоделие. Потом стали говорить: вот Джузеппе покажет. Еще Гварнери не погибли! И посмотрите, как он забьет самого старого Антонио! А в настоящее время пришел черед и ему.

Страдивари не любил этого человека не только оттого, что боялся соперничества и думал, что Гварнери превзошел его в мастерстве. Но вкупе с Гварнери Дель Джезу вошел к кремоновским мастерам дух беспокойства и буйства. Мастерская его нередко бывала закрыта, ученики распускались и увлекали за собой товарищей, которые работали у других мастеров. Страдивари сам прошел весь искус мастерства - от подмастерья до мастера, - он во всем любил строй и ранг. И бытие Дель Джезу, смутная и непостоянная, была в его глазах недостойной мастера жизнью. Теперь ему финал. Из тюрьмы в кресло мастера возврата не бывает. Теперь он, Страдивари, остался единственный. Он жестко посмотрел на своих учеников.

- Hе будем лишаться времени, - сказал он.

Зеленая гористая местность в нескольких верстах от Кремоны. И как серое, грязное пятнышко - мрачное низкое сооружение с решетками на окнах, окруженное зубчатой стеной. Высокие тяжелые ворота закрывают вход во двор. Это каталажка, где томятся за толстыми стенами и железными дверьми люди.

Днем узники сидят в одиночных камерах, на темное время суток их переводят в большую полуподвальную камеру для спанья.

Человек с всклоченной бородой еле слышно сидит в одной из одиночных камер. Он тут всего только немного дней. До сих пор ему не было невесело. Он смотрел в оконце на зелень, землю, небосвод, птиц, которые резво носились мимо окна; часами, едва слышно, насвистывал какую-то однообразную мелодию. Он был занят своими мыслями. Теперь ему стало тоскливо от безделья, и он томился.

Сколько времени придется пробыть тут?

Никто хорошенько не знает, за какое правонарушение он отбывает возмездие. Когда вечером его переводят на ночевку в общую камеру, все его засыпают вопросами. Он с удовольствием отвечает, но никто из его ответов не понимает ясно, в чем занятие.

Знают, что его ремесло - работать скрипки.

Знает об этом и девчурка, дочка тюремщика, которая бегает и играет подле тюрьмы.

Отец сказал как-то вечером:

- Этот дядя делает, говорят, такие скрипки, которые стоят больших денег.

Однажды забрел к их двору бродячий музыкант, он был этакий уморительный, а на голове у него была большая черная шляпа. И он стал игрывать.

К ним рядом потому как никто не подходит, люди не любят сюда приспевать, да и стража отгоняет всех, кто чуток ближе подойдет к их воротам. А тот самый музыкант заиграл, и она упросила отца разрешить ему доиграть. Когда стража все же прогнала его, она побежала за ним следом, вдалеке, и, когда никого вблизи не было, он как черт из табакерки подозвал ее и спросил ласково:

- Нравится тебе, как я играю?

- Она сказала:

- Нравится.

- Ты умеешь напевать? Спой мне какую-нибудь песенку, - попросил он.

Она спела ему свою любимую песенку. Тогда джентльмен в шляпе, более того не дослушав ее, положил скрипку на плечо и сыграл то, что она сегодня пела.

От радости она просторно раскрыла глаза. Ей было мило, что она слышит, как ее песенку играют на скрипке. Тогда музыкант сказал ей:

- Я буду являться сюда и игрывать тебе произвольный день все, что ты захочешь, но за это окажи мне услугу. Вот эту маленькую записку ты передашь заключенному, тот, что сидит в той камере, - он указал на одно из окошек, - это он так недурственно может работать скрипки, и на его скрипке я играл. Он ладный дядя, ты его не бойся. Отцу ничего не говори. А если ты записки не передашь, я тебе больше игрывать не буду.

Девочка бегала по тюремному двору, пела у ворот, все отбывающие наказание и стража знали ее, на нее обращали так же негусто внимания, как на кошек, лазавших по крышам, и птиц, садившихся на окна.

Случалось ей юркнуть за отцом в тюремный невысокий коридор. Пока папа открывал камеры, она смотрела во все глаза на заключенных. К этому привыкли.

Так ей удалось передать записку. Когда тюремщик во время вечернего обхода открыл ворота камеры и, крикнув: " Собирайся на темное время суток! ", прошел дальше, к следующим дверям, девчонка юркнула вовнутрь камеры и торопливо сказала:

- Человек в немалый черной шляпе обещал игрывать нередко, произвольный день, и за это он просил передать вам записку.

Она взглянула на него и подошла ближе.

- И ещё он сказал, что скрипка, на которой он играл, сделана вами синьор арестант. Это истина?

Она подняла на него ошеломленные глаза.

Тогда он погладил ее по голове.

- Тебе надобно ходить, девчурка. Нехорошо, если тебя застанут в этом месте.

Потом прибавил:

- Достань мне палочку и ножик. Хочешь, я тебе сделаю дудочку, и ты сможешь на ней игрывать?

Заключенный спрятал записку. Ему удалось ее прочитать только назавтра утром. В записке было написано: "Высокородному Джузеппе Гварнери Дель Джезу. - Любовь учеников постоянно с тобою". Он твердо сжал в руке записку и улыбнулся.

Девочка подружилась с Гварнери. Сначала она приходила тайком, и папа не замечал этого, но когда раз девчонка пришла домой и принесла звонкую деревянную дудочку, он заставил ее во всем сознаться. И, странное занятие, тюремщик не рассердился. Он повертел в пальцах гладкую дудочку и задумался.

Назавтра он зашел во за пределами урочное время в камеру Дель Джезу.

- Если нужно дерево, - отрывисто сказал он, - разрешается достать.

- Мне нужны мои инструменты, - сказал сиделец.

- Инструменты не разрешено, - сказал тюремщик и ушел.

Через день он снова зашел в камеру.

- Какие инструменты? - спросил он.- Рубанок не возбраняется, а напильник запрещено. Если столярную пилу, то не возбраняется.

Так в камере Дель Джезу оказался обрубок еловой колоды, столярная пила и клей. Потом тюремщик достал у маляра, расписывавшего тюремную капеллу, лак.

И он был растроган собственным великодушием. Покойная подруга жизни его всю дорогу говорила, что он достойный и недурной мужчина. Он облегчит бытие этому несчастному, будет реализовать его скрипки и хватать за них высокую цену, а заключенному будет приобретать курево и винцо.

"Зачем заключенному нужны денежки?"

Вот только как сбывать скрипки, чтобы никто не знал об этом?

Он задумался.

"Регина, - подумал он о дочери. - Нет, она сверх меры мала для этого, пожалуй, не справится. Ну да ладно, посмотрим, - решил он. - Пусть делает скрипки, как-нибудь да сбудем".

Трудно Джузеппе Гварнери в маленькой низкой камере трудиться свои скрипки толстой пилой, большим рубанком, но дни в настоящее время идут быстрее.

Первая скрипка, вторая, третья... Сменяются дни...

Тюремщик продает скрипки. У него появилось новое платье, он стал значимый и жирный. По какой цене продает он скрипки? Этого не знает Джузеппе Гварнери Дель Джезу. Он получает курево и винцо. И это все.

Это все, что ему осталось. Разве скрипки, которые он отдает тюремщику, хороши? Если б он мог не становить на них родное имя!

Разве лак, тот, что он употребляет, может улучшить звук? Он только глушит звук и делает его неподвижным. Кареты разрешается крыть этим лаком! Скрипка от него блестит - и только.

И все, что осталось Джузеппе Гварнери, - курево и винцо. Иногда к нему приходит девчонка. С нею он коротает часы. Она рассказывает новости, которые случаются в стенах тюрьмы. Больше она сама не знает, а если бы знала, боялась бы сказать: ей строго-настрого запрещено отцом лопотать лишнее.

Отец следит за тем, чтобы сиделец не мог обретать известие от друзей. Тюремщик боится: сейчас это - весьма величавый, дорогой для него сиделец. На нем он наживается.

В промежутках между заказами Гварнери делает из обломка еловой доски для девочки длинную маленькую скрипку.

- Это - сордино, - объясняет он ей, - ее разрешается положить в карманчик. На ней играют учителя танцев в богатых домах, когда учат танцевать нарядных детей.

Девочка сидит еле слышно и чутко слушает его рассказы. Бывает, что он рассказывает ей о жизни на воле, о своей мастерской, о своих скрипках. О них он говорит, как о людях. Случается, что он внезапно забывает о ее присутствии, вскакивает, начинает бродить широкими шагами по камере, размахивает руками, говорит мудреные для девочки слова. Тогда ей становится тоскливо, и она неприметно ускользает из камеры.

Смерть и вечная бытие

С каждым годом все труднее становится Антонио Страдивари вкалывать самому над своими скрипками. Теперь он должен прибегать к помощи других. Все чаще стала являться на ярлычках его инструментов надпись:

Sotto la Disciplina d" Antonio

Stradiuari F. in Cremonae.1737.

Изменяет зрение, неверны руки, все труднее вырезать эфы, неровными пластами ложится лак.

Но бодрость и хладнокровие не покидают мастера. Он продолжает свою ежедневную работу, раньше времени встает, поднимается на свою террасу, сидит в мастерской за верстаком, часами работает в лаборатории.

Много времени нужно ему в настоящий момент, чтобы завершить начатую скрипку, но он все-таки доводит ее до конца, и на ярлычке с гордостью, дрожащей рукой, делает приписку:

D" Anni 92.

Antonius Stradivarius Gremonensis

Faciebat Anno 1736, D' Anni 92.

Обо всем, что волновало его некогда, он перестал думать; он прошел к определенному решению: свои секреты он унесет с собой в могилу. Пусть лучше никто не владеет ими, чем возвращать их людям, не имеющим ни таланта, ни любви, ни дерзости.

Своей семье он дал все, что мог: и обеспеченность, и знатное имя.

За свою долгую существование он сделал возле тысячи инструментов, которые рассеяны по всему миру. Ему пора и передохнуть. Он расстается с жизнью постепенно. Теперь уж ничто не омрачает его последних лет. В Гварнери он ошибался. И как могло ему глядеться, что тот самый злосчастный, сидящий в тюрьме, мог чем-то воспрепятствовать ему? Хорошие скрипки Гварнери были легко случайностью. Теперь это ясно и подтверждается фактами: скрипки, которые он сейчас делает, грубые, несравнимы с прежними, тюремные скрипки недостойны кремонских мастеров. Мастер пал...

Он не хотел считать о том, в каких условиях работает Гварнери, какое дерево употребляет, как душно и черно в его камере, что инструменты, которыми он работает, скорее подходят для выделки стульев, чем для работы над скрипками.

Антонио Страдивари успокоился на том, что ошибался.

Перед домом Антонио Страдивари, на площади св. Доминика, толпятся люди.

Бегают мальчишки, заглядывая в окна. Окна завешаны темным полотном. Тихо, все разговаривают вполголоса...

- Девяносто четыре года прожил, не верится, что умер.

- Ненадолго жену пережил, сильно он ее уважал.

- А что в настоящее время будет с мастерской? Сыновья ибо не в старика.

- Закроют, точно. Паоло все продаст и капиталы в карманчик положит.

- Да куда им капиталы, и так папа достаточно оставил.

Так же читайте биографии известных людей:

Антонио Сабато мл. Antonio Sabato Jr.

Антонио Сабато-младший родился в Риме. Его папа достаточно именитый в Европе киноактер. Сабато-старший переехал в США в 1985-м, когда Антонио было..
читать далее →

Антонио Ваннек Antonio Wannek

Антонио Ваннек - популярный немецкий актер. Родился 27 июня 1979 года.На сегодняшний день фильмография Антонио Ваннека насчитывает более сорока..
читать далее →

Антонис Ван Дейк Antonis Van Deyk

Антонис Ван Дейк - фламандский живописец. Родился 22 марта 1599 года.Антонис Ван ДейкРаботал в Италии и Англии. Ученик Рубенса. Наиболее известными..
читать далее →

Антониу Алвес Antoniu Kastru Alves

Поэт Кастру Антониу Алвис известен, прежде всего тем, что боролся за освобождение негров в своей родной стране - Бразилии в середин XIX века. Он..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий