Известные люди

»

Джек Лондон

Не потому как ли, что когда-то близкий папа отказался считывать его сыном? Или поэтому, что матушка девушки, которую он любил, также не пожелала величать его "мой сын"? А может быть, потому что, что собственного сына, о котором он так страстно мечтал, ему не дал Господь?

Он родился в той части мира, где люди максимум позволяли себе грезить о сытном ужине, паре крепких башмаков и крыше, которая не протекает. А он оказался неисправимым фантазером и, работая на консервной фабрике, мечтал сделаться великим писателем, покорить море и приневолить сушу считаться с его существованием.

Его рабочий день длился 10 часов, платили ему 10 центов в час. Он вел жесткий учет денег: 5 центов истрачено на лимоны, 6-на молоко, 4 - на хлеб. Это - за неделю. Мать следила, чтобы, умываясь, он экономно расходовал непотребный обмылок: по-другому чем ей, скажите на милость, мыть посуду? Отчим, Джон Лондон, недавно угодивший под поезд, лежал на топчане, покрытом лохмотьями, ничем не напоминающими простыни, и клял судьбу: это ж надобно так неудачно угодить в аварию, чтобы остаться калекой, но при этом - калекой живым?! Теперь вот Джеку приходится кормить всю ораву: свою матушка Флору, двух сводных сестер (его, Джона, дочерей), самого Джона... А мальчишке всего 13, и ибо, похоже, у него есть башка на плечах. Читал бы книжки, ходил бы в эту свою библиотеку в Окленде - глядишь, из него и вышел бы прок... Чертова фатум! И Джон, кряхтя, поворачивался на прочий бок, чтобы невзначай не повстречаться взглядом с Джеком. Он любил своего пасынка и без малого простил Флоре, что она родила его невесть от кого...

Болтали, что его папа - именитый профессор астрологии, ирландец, м-р Чани. Болтали ещё, что он ни в жизнь не был женат на его матери, хотя и жил с ней в меблированных комнатах на Первой авеню в Сан-Франциско, и как раз благодаря ему она какое-то время также занималась астрологией, а попутно - спиритизмом... Болтали ещё, что, забеременев, Флора в первую очередь открыто заявила профессору, что вряд ли дитя от него: он уж очень стар (Чани в ту пору было примерно пятидесяти), а когда он отказался признать ребенка, предприняла попытку самоубийства. Был жуткий скандал: газета "Кроникл" вылила на мистера Чани не единственный ушат грязи, хотя никто более того не удосужился обследовать, впрямь ли эта особа неудачно выстрелила себе в висок, или (что больше вероятно) без затей расковыряла кожу на голове, чтобы начать сочувствие соседей... Маленький Джек тем не менее появился на свет крепким и здоровым младенцем с добро поставленным голосом. Он хотел существовать, хотел есть и орал как резаный. А Флора совсем не знала, чем ему подсобить, оттого что была полностью и на сто процентов поглощена перспективой грядущего брака с Джоном Лондоном, вдовцом и крайне достойным человеком. Младенцу, чтобы тот оставил ее в покое, нашли кормилицу - негритянку Дженни. Сердце Дженни было до того же огромно, как габарит бюста. Она пела маленькому белому мальчику негритянские песни, расчесывала его локоны и любила с той нежностью, на которую не была способна его взбалмошная мамаша. Став взрослым, Джек простил Флору и не забыл Дженни. Он помогал им обеим, считая себя сыном и той, и прочий.

И отчима, Джона, он также любил. С ним было здорово гулять по полям, ничего не говоря дружбан другу, но все понимая. С ним было здорово колесить на базарчик реализовать картошку - в те счастливые, но одним духом канувшие в небытие годы, когда Джон был целиком преуспевающим фермером, а Флора со своей разрушительной энергией ещё не успела вписать пару рацпредложений в хозяйство и тем решительно его разорить. С ним разрешено было удить рыбу на набережной или охотиться на уток: Джон более того подарил Джеку маленькое ружьецо и удочку, настоящие! С Джоном, в конце концов, разрешено было изредка прогуливаться в оклендский театр. По воскресеньям публика угощалась там незамысловатыми пьесами, сандвичами и пивом, так что это было скорее нечто среднее между пивной и храмом искусств, но маленькому Джеку все было по вкусу: отчим сажал его прямо на столик, откель было великолепно видно сцену, трепал по макушке, развесёло смеялся... Но папа! Кто он? Какой он? Почему кинул в том далеком 1876 году беспутную, но беззлобную Флору Уэллман?.. Почему ни разу не дал о себе располагать информацией, ни разу не приехал, чтобы хоть мельком кинуть взгляд на сына?..

...Однако все это было в прошлом: и походы в театр, и начальная учебное заведение, которую он успел довести до конца, и публичная библиотека, где добрая мадам Айна Кулбрит припасала для него книжки о неведомых землях и храбрых, насквозь просоленных моряках и парусах, трепещущих в ожидании ветра... В настоящем были только ненавистная консервная фабрика и служба до изнеможения. А в будущем?..

- Я буду писателем, Фрэнк, вот увидишь, - сказал один раз Джек своему школьному приятелю, с которым они совместно стреляли из рогаток по диким кошкам на Пьедмонтских холмах.

- Ну ты сказал! Писателем! - присвистнул Фрэнк.

По его разумению, с тем же успехом не возбраняется намереваться сделаться королем Англии или наследным принцем. В окрестностях их жизни не водилось ни одного живого писателя - все сплошь измочаленные работники фабрик, почтальоны, дворники да носильщики. При известной доле воображения не возбраняется было помечтать о карьере школьного учителя или врача, хотя ясно, что на приобретение любого диплома нужна такая масса денег, которую ни в бытие не получить закручиванием консервных банок. А кто еще-то есть на свете? Ах да, моряки!

Море плескалось тут же, поблизости, в трех шагах от лачуги, которую Джек называл домом. Море манило свободой, простором, синевой, и его населяли персонажи, больше похожие на героев приключенческих романов, чем на живых людей: честные рыбаки и пираты-устричники, устраивающие набеги на чужие садки... "Устрицы, устрицы, покупайте устрицы!" - с утра кричали на пристани торговки, купив их на рассвете у пиратов, "взявших" ночью сторонний улов. Эти пираты - Джек знал - имеют в день столь же, сколь он получает за немного месяцев. И уже не в основополагающий раз, чуть активный возвращаясь с завода и слыша, как пираты, ругаясь и хохоча, собираются на занятие, думал: лучше существовать не излишне открыто - так, как они, чем помереть, послушно отстояв за станком отпущенные тебе годы... Вот только где брать лодку?..

И как-то раз он узнал, что единственный из пиратов по прозвищу Француз, пропойца и буян, продает свой шлюп. Цена - 300 долларов. Джек не раздумывая сказал: "Покупаю!" - и кинулся к своей кормилице, чернокожей маме Дженни.

- Дженни, мне нужны монеты!

- Конечно, мой парнишка, - сказала она и полезла под матрац, где хранила все свои сокровища. - Сколько?

- Триста долларов, Дженни!

- Хорошо, Джек... Но это все, что у меня есть.

- Я отдам. Вот увидишь, я отдам. Очень резво, Дженни!

Ему и в голову не пришло, что пиратами "работают" взрослые прожженные мужчины, а ему ещё нет и пятнадцати, что море не только отлично, но и угрожающе, и что случись справный шторм - он ни за что не справится со шлюпом, и няня насовсем лишится своих 300 долларов, а может быть, и своего любимого мальчика. Такое простое и распространенное, в сущности, ощущение - боязнь - было ему безупречно незнакомо. Он его не испытывал ни в жизнь.

И Джек купил у Француза лодку, а вкупе с ней, как оказалось, и его подружку, шестнадцатилетнюю Мэми. Мэми влюбилась в белокурого красавца, чуть взглянула на него. И в то время как Француз пересчитывал денежки, спряталась в каюте шлюпа. Завершив сделку, за пределами себя от радости, Джек обошел родное сокровище - и обнаружил девчонку, причем прехорошенькую.

- Я буду в настоящий момент твоей, Джек, - заявила Мэми. - Можно?

- Н-н-ну ладно, - промямлил Джек. Не признаваться же этой пигалице, что он покуда не очень-то в курсе, что делают с девчонками настоящие пираты!

Однако Мэми скоро научила его этой нехитрой науке, а он, судя по всему, оказался способным учеником. И хотя за право "прописаться" в этом своеобразном коллективе и наравне со всеми грабить чужих устриц (да ещё с посторонний девчонкой!) Джеку пришлось запустить в ход кулаки - что с того! Зато за начальный же свой набег он заработал столь же, сколь за три месяца работы на фабрике. Он купил Мэми блестящую безделушку, отдал количество долга няне, а остальные монеты принес матери. И Флора, не говоря ни слова, в тот же день купила свежеиспеченный ломоть мыла.

...Джек ещё не успел толком подрасти, а его взрослая существование уже началась. Он пил виски наравне с пиратами, и более того больше их. Ругался, как они, и более того громче. Ввязывался в самые жестокие драки, где пропасть было проще, чем остаться в живых, и в одной из них потерял два передних зуба. Выводил свой шлюп в море в такие ночи, когда более того самые отчаянные оставались на берегу. Позволял Мэми радеть о себе и при всех целовал ее в губы. В общем, делал все, чтобы никто не посмел усомниться: он - натуральный человек. "Этот чувак не протянет и года, - судачили о нем старые моряки, чей актуальный навык весил больше, чем что ни на есть здоровый устричный улов. - А жаль: из него вышел бы отменный капитан". "Сопьется", - вздыхали одни. "Убьют", - качали головой другие. "Погибнет на рифах!" - предсказывали третьи. "Но его любит море, - возражали им четвертые. - И он не боится ни черта..." "Его чрезмерно любит море, - был отклик. - И он чрезмерно не боится. Таких отчаянных море забирает себе..."

Джек только заливался, слушая такие пророчества. Он вообще делал все громко, без малого напоказ. И только одному занятию предавался в полном уединении, скрупулезно следя за тем, чтобы двери в каюте шлюпа были как следует задраены, - чтению. Едва продрав утром глаза и окунув гудящую голову в соленую морскую воду, он страстно, запоем читал то, что по-прежнему припасала для него мадам Айна Кулбрит. Все новинки нью-йоркского книжного рынка, ещё пахнущие типографией томики Золя, Мелвилла и Киплинга были прочитаны вдоль и поперек и без малого выучены наизусть. Сатана Нельсон умер бы от хохота, узнай, какому экзотическому досугу предается его молодой товарищ в свободное от пьянства и разбоя время!

Но Сатана Нельсон погиб от ножа в какой-то пьяной драке, так и не успев уличить Джека в этой слабости. А Джек, не успев пропасть, ушел в настоящее большое плавание - и слава Богу, по иному сбылись бы мрачные предсказания старых моряков. Он, ни разу не выходивший в открытое море, нанялся - неслыханная наглость! - матросом первого класса на единственный из последних в мире парусников - быстроходную шхуну "Софи Сазерленд", державшую вектор движения на Корею и Японию... И будь он хоть чуть-чуть трусливее и чуть-чуть ленивее, знай он хоть на йоту меньше психологию моряков, в этом плавании ему бы не поздоровилось. "Сопляк! Ему бы гоняться юнгой! - думали матросы, не единственный год проведшие в море. - А он наболтал нечистая сила знает что, чтобы получить побольше..."Все это Джек читал в их прищуренных глазах, как в своих любимых книжках. И знал, что есть только единственный технология привести доказательства, что ты - не трепло: раскрывать губы как разрешено реже и вкалывать как не возбраняется больше. Он взлетал по вантам как птица. Он уходил с вахты последним. Он спускался в кубрик, только когда лично убеждался, что весь такелаж в порядке. И все одинаково ему простили его юность только тогда, когда "Софи Сазерленд" угодила в бесчеловечный шторм и он, задыхаясь от ветра, весь час вел судно правильным курсом - так, что более того капитан, одобрительно кивнув, постепенно отправился ужинать... После этой бури Джеку никто не сказал ни слова, но он понял, что стал своим.

Он мог бы насовсем остаться в этом мире. Он любил море, и оно любило его. Но лежа по ночам на палубе, глядя в огромное небосвод, считая звезды над головой, Джек искал посреди них свою - самую большую и яркую - и говорил ей шепотом: "Я стану писателем. Слышишь? Я стану писателем, и мой папа, кем бы он ни был, будет гордиться мной!" Это звучало не как мольба - скорее, как сговор или более того распоряжение.

Вот только он в то время как не знал, что для этого нужно работать. И вследствие этого всякий раз, возвращаясь в Окленд, Джек, утешая мамаша, обещал одуматься и устраивался на какую-нибудь тоскливую работу, за которую платили гроши - в настоящее время более того меньше, чем когда-то, оттого что грянул кризис 1893 года. Восемь тысяч предприятий Америки потерпели крах, и неунывающие острословы замечали безработных в США стало больше, чем покойников. Но ему в то время как везло, он был так молод и силен, что его забирали то на джутовую фабрику, то на электростанцию Оклендского трамвайного парка на переброску угля. Он возил уголек в кочегарку так проворно, что рабочие не поспевали за ним, и получал за это $ 30 в месяц... А опосля заново не выдерживал, срывался, уезжал, убегал, уплывал долой. Когда грянет "золотая лихорадка", он уедет в Клондайк и привезет оттуда больше, чем самый-самый удачливый золотоискатель, - "руду" для своих блистательных рассказов. Но это позже. А в то время как он нашел себе новое похождение, новое братство - братство людей Дороги. Это означало следующее: ты нигде не живешь, но кругом путешествуешь. Разумеется, без денег и билетов. Разумеется, на свой опасение и риск. Где сможешь - выпросишь милостыню или ломоть хлеба. Где не сможешь - украдешь. Зачем? А чтобы видать мир, в то время как другие умирают с голоду или от усталости, вкалывая по 15 часов в сутки. Если ты остаешься дома и при этом твоя фамилия не Рокфеллер, то иного пути Америка конца XIX века предложить тебе не в состоянии. Зато Дорога ждет тебя всю дорогу!

И Джек стал рыцарем Дороги. Он колесил по стране то на крыше вагона, то под ним, вцепившись намертво в железные выступы; умирая от холода и задыхаясь от жары; по трое суток не имея во рту ни крошки. Однажды ему несказанно повезло: он единый вечерок рассказывал байки какой-то состоятельной впечатлительной старой даме, а она за это кормила его настоящими пирожками с настоящим мясом... Травить истории Джеку было не впервой: порой он не попадал в полицейский участок только вследствие того что, что мог заговорить насмерть, наплести с три короба и на сто процентов сагитировать "копа", что он не бродяга, а без затей злосчастный, отставший от поезда.

Пирожки у дамы кончились раньше, чем байки у Джека, и она предложила ему чай с сырным пирогом. А следом спросила, кем бы он стал, если бы не роковые обстоятельства жизни (которые он только чуть-чуть припудрил выдумкой, а в основном выдал чистую правду: про отца, без малого астролога, и мамаша, без малого сумасшедшую, про устриц и пиратов, про ловлю морских котиков у берегов Японии). "Кем бы я был? - повторил Джек, уплетая пирог и прихлебывая чай из тонкой фарфоровой чашки, которую он боялся с непривычки раздавить. - Я был бы писателем. Да я им и так буду!" Дама посмотрела на него - оборванного, грязного, без передних зубов, но все-таки невероятно красивого 18-летнего мальчика - и расхохоталась от души. Откуда ей было ведать, что этим же вечером он карандашным огрызком набросает ее портрет в своей засаленной записной книжке и она станет одним из персонажей его Дороги, тем самым войдя в историю - вкупе со своими фарфоровыми чашками, сырным пирогом и легкой картавостью?

- А ты знаешь, что хорош собой? - отсмеявшись, спросила леди, чтобы сгладить неловкость.

- Знаю, - буркнул Джек.

- Откуда? - деланно удивилась леди.

- Мне мама говорила, - ответил он.

На самом деле ему говорила об этом давным-давно оставленная им Мэми. И те недвусмысленные взгляды, которые бросали на него разбитные бабенки с Дороги, и та легкость, с которой незамысловатые девчонки в порту делили с ним ложе, и то, что ему не составляло труда пробраться без билета куда угодно, если контролер был женского пола. Но напасть заключалась в том, что Джеку нравились вовсе другие девушки. Те, что носили длинные пышные юбки и скромные блузки с круглыми воротничками. Те, которые выходили из дома только для того, чтобы тронуться в церковь, колледж или универ. Те, которые не то что не говорили - ни в жизнь не слышали ругательств. Короче, Джеку нравились девушки "из хороших семей". И он, не боявшийся ни черта, ни дьявола, крайне робел более того подойти к таким девушкам. Он рассматривал их издалече, исподтишка, так же опасаясь быть застигнутым врасплох за этим недостойным занятием, как когда-то - за чтением книг. Жажда чистой любви в его мире казалась таким же аномальным явлением, как охота уяснять текст, а тем больше - сочинять. В этом мире женщины были даны мужчинам для двух насущных надобностей - удовольствия и продолжения рода. Испытывать к ним чувства было так же необычно, как боготворить кружку пива или ломоть мяса. Джеку же хотелось ими восхищаться. А девицей, которая, смачно сплюнув, тут же задирала юбку ("Эй, красавчик... Давай же, я вся горю!"), он не мог восхищаться при всем желании.

Джек заново вернулся в Окленд, закончил-таки среднюю школу (одному Богу известно, чего стоило ему, 19-летнему укротителю моря и рыцарю Дороги, очутиться в одном классе с желторотыми сопляками!), поступил в Калифорнийский вуз и полюбил студентку того же университета Мейбл Эпплгарт, девушку из интеллигентной английской семьи, с безупречным произношением и пышными волосами цвета солнца. Талию этого небесного создания Джек мог обхватить пальцами - если бы, конечно, осмелился к ней прикоснуться. Мейбл Эпплгарт играла на фортепиано и ни разу в жизни не мыла посуду... Короче, она была совершенством, и Джек понял, что пропал насовсем.

К счастью, у Мейбл был брат Эдвард, разумный чувак без чванливых замашек и с вирусом социалистических идей о всеобщем равенстве. Эдвард нашел среда Джека сильно занятным. Они часами вели серьезные беседы о бесклассовом обществе, трактовали дружбан другу постулаты коммунизма, тот, что уже бродил, аналогично призраку, не только по Европе, но и по Америке. Иногда к этим беседам присоединялась и Мейбл. Тогда Джек в особенности следил за тем, чтобы соленые словечки не вылетали у него в разгаре спора, а потому как зачастую в этих дискуссиях проигрывал...

Самым невероятным было то, что Мейбл Эпплгарт также влюбилась в Джека Лондона. Впрочем, это казалось невозможным только ему самому. На самом деле его грубая, без малого животная мужская мощь, которой она не встречала, да и не могла повстречать в интеллигентных мальчиках своего круга, влекла Мейбл кроме того неудержимо, как его - ее хрупкость, женственность и привычки настоящей леди. Воскресными днями, когда позволяли погода и время, они плавали на пару на лодке. Она читала ему невеселые вирши поэта Суинберна. Он говорил ей: "Я буду писателем!" И Мейбл стала первой, кто не удивился и не рассмеялся, услышав от Джека эти слова.

Впрочем, нет. Еще одна дама поверила в то, что он сможет строчить. Как ни необычно, это была Флора. Похоронив мужа и дождавшись в очередной раз возвращения своего блудного сына - на тот самый раз он ездил за золотом на Аляску, - она показала Джеку газету, в которой объявлялся конкурс на оптимальный расклад. И как раз Флора позволила ему забрать из семейного бюджета немного центов на бумагу, марку и пакет. (Впрочем, Джек же и пополнял тот самый скудный бюджет, в свободное от занятий время работая в прачечной, где до одури сортировал, стирал, крахмалил и гладил чьи-то сорочки, штаны и воротнички.) Он отправил свой расклад - и победил! Он заработал первые немного долларов писательским трудом! Он будет настоящим писателем, богатым человеком, и Мейбл Эпплгарт всенепременно станет его женой! Пусть она только подождет - ждала же она, покуда Джек 16 месяцев, бросив вуз, шлялся по Северу в поисках золотых гор. А потому как он, уезжая, более того не рискнул хлопотать ее руки: что мог он ей предложить, помимо своей безумной любви? Удоля Флоры, двадцать лет носящей одно и то же платье?..

Он ничего не сказал ей на прощание. Но за те полтора года, в то время как его не было, разумная Мейбл поняла: никто и ни при каких обстоятельствах не даст ей больше, чем тот самый раскрасавец без денег, роду и племени. Ни с кем ей не будет так покойно и надежно, как с ним, вспыльчивым и горячим парнем из самых низов. Никто не будет обозревать на нее так, как как будто она - сокровище из музея. И - самое главное - ничьи руки не будут притягивать ее к себе сильнее, чем его большие, шершавые, твердые и такие... такие... Дальше считать Мейбл не могла: у нее перехватывало дыхание.

Джек переболел цингой и вернулся с Севера без единого цента. Узнал, что умер отчим. Понял, что любит Мейбл ещё сильнее, чем в свое время. Почти что устроился на работу почтальоном - то есть прошел отборочное собеседование (последствия кризиса все ещё давали о себе ведать, конкурс более того на самые низкооплачиваемые должности был сильно высоким). Нужно было нетрудно повременить, покуда освободится местоположение, на которое его приняли, - и затем гоняться с сумкой на ремне по окрестностям Окленда за больше или менее сносные монеты. Джек засел писать: настал час вытряхнуть содержимое записных книжек, которые он вел ещё со времен Дороги. Все, что он увидел, узнал, перечувствовал, испытал на собственной шкуре, все люди, с которыми он плавал, бродяжничал, мыл золото, которые стали ему родными и которых он потерял насовсем, - все просилось, рвалось наружу. Он просеивал свою существование, как старатель промывает породу чтобы сыскать немного крупиц чистого золота. Нужно было бережно вынести эти крупицы на бумагу, не посеять, разыскать правильные слова... Он писал по сто страниц в день. Флора покорно молчала, приносила ему жидкий кофе. На марки и конверты уходили без малого все монеты. Журналы отвечали вежливыми отказами. Джек позволял себе заморить червячка единственный раз в неделю, на обеде у Мейбл, и то не досыта (любимая девица не должна заподозрить, что он голодает), и серьезно подумывал о самоубийстве. Как неожиданно прославленный журнал "Трансконтинентальный ежемесячник" сообщил, что его расклад об Аляске - "За тех, кто в пути" - будет опубликован! И тут же прочий журнал прислал ответ: принят ещё единственный расклад!..

На следующий день на холме, откель был виден весь Сан-Франциско, он в первый раз разрешил себе чмокнуть Мейбл Эпплгарт. И сделал ей предложение. Она, вспыхнув от счастья, ответила: "Да..." И добавила осторожно: "Но что скажет маменька?" Гнев ее матери - ничто по сравнению со штормом на "Софи Сазерленд", успокоил Джек. В течение года они будут помолвлены, а этого года ему хватит, чтобы сделаться знаменитым писателем. Когда это произойдет, ее матушка будет нетрудно счастлива, что дочка так удачно вышла замуж. Он купит махонький дом. Ее картины, книги, рояль - все это переедет туда. Он будет чиркать, она будет просматривать его рукописи на предмет грамматических ошибок... И конечно, родит ему сына. "Да", - еще раз согласилась она...

...Но все получилось чуть-чуть по-другому, чем виделось Джеку в тот явственный день с высокого холма. Его рассказы стали печатать, но покуда ещё не платили за них так, чтобы не возбраняется было есть хотя бы всякий день. За пять опубликованных вещей он получил всего рядом 20 долларов, но тем не менее успел отступиться от подоспевшей в конце концов должности почтальона. Баснословные гонорары, драки издателей за его рукописи, покупка тысяч акров земли - легко оттого, что так хотелось, возведение собственного корабля, слава нового гения новой Америки - все это было спереди, но так вдалеке, что Мейбл не сумела рассмотреть на горизонте грядущее фортуна.

- Может быть, ты все-таки пойдешь вкалывать на почту? - спросила она посредством полгода потом помолвки.

- Нет, дорогая, нет! Тогда я не смогу сделаться писателем! У меня несложно не хватит времени, понимаешь?.. Прошу тебя, подожди ещё негусто, будь любезен!

И тогда Мейбл Эпплгарт заплакала. Она плакала и говорила то, что не следовало говорить: что его рассказы ей совсем не нравятся, они грубо сделаны, что язык его коряв, неотесан и что он пишет только про страдания и конец, тогда как в жизни есть ещё и влюбленность... Она его любит, любит... Но он, Джек, никакой не сочинитель, а несложно фан.. фанта... Она так и не смогла выговорить до конца это словечко, оно утонуло в ее слезах и всхлипах.

Их помолвка неспешно сошла на нет. Просто застыла, как застывает влага на морозе... Нет, он ещё продолжал души не чаять ее. Ездил на велосипеде по 40 километров в день, чтобы только ее узреть. Писал ей письма, страстные, как и положено. Но не пошел действовать на почту и не кинул свои "фантазии" сравнительно писательского труда, и как черт из табакерки заметил, что в Сан-Франциско немало женщин, и многие из них красивы, умны, изысканны, неплохо воспитанны и совсем не стесняются его, мальчишку с оклендской набережной...

Последнюю попытку жениться на Мейбл Эпплгарт он предпринял в самом начале нового, XX века.

- Что ж, превосходно, - студено сказала мамаша Мейбл. - Но мой супруг, папа Мейбл, как вам, должно быть, известно, умер. Так что я ставлю условие: либо вы живете тут, в этом доме, либо я живу с вами в вашем этом... как его? Окленде. Моя дочка - истина потому что, Мейбл? - не бросит меня на старости лет одну.

- Правда, маменька... - прошептала Мейбл, понимая, что ее единственной, самой настоящей в жизни любви подписывается смертный вердикт.

- Но мадам Эпплгарт, я ещё не зарабатываю столь, чтобы содержать эдакий обитель, как ваш... А что касается Окленда, то моя мама, Флора... Я сомневаюсь, что вы уживетесь с ней... - И в то время как Джек произносил эти слова, он понял, что и его единственная, самая настоящая влюбленность рушится, летит ко всем чертям и никто ей уже не в силах поддержать. Выдержать постоянное наличие этой женщины, которая станет стоять во главе им - им, которым возглавлять нельзя! Нет, эта бытие будет не счастьем. Она будет кошмаром, не прекращающимся ни на момент... Еще, чего доброго, ему заново укажут на необоснованность его фантазий и отправят вкалывать на почту или в прачечную... да хоть в руководство! Главное, ему не дадут сделаться писателем... Вот если бы Мейбл сказала сегодня, что она уйдет с ним, несмотря ни на что... Мейбл, ну же, Мейбл!..

- Конечно, маменька... Я завсегда буду с тобой...

Джек Лондон вскоре женился на подруге Мейбл Эпплгарт, Бесси. Не оттого, что любил ее, а потому что, что она любила его рассказы. Бесси родила ему двоих детей - к сожалению, девочек, а потому что он так мечтал о сыне! И отца своего он не нашел, хотя всю существование ждал, что как черт из табакерки из небытия возникнет некто и скажет: "Здравствуй, я твой папа!" Что же до профессора астрологии Чани, то в молодости Джек написал ему вежливое сообщение - и получил вежливый ответ: нет, нет и ещё раз нет, профессор крайне сожалеет, но не имеет ни малейшего отношения... Через немного лет Джек развелся с Бесси и женился на Чармиан - не вследствие того что, что не мог без нее существовать, а оттого, что ему наскучила Бесси. К тому же Чармиан была не в образец отчаянней, чем пресная Бесси, и чем-то напоминала ему Флору. Но сына Чармиан ему также не родила. Он собрался было разлучиться и с Чармиан, но нежданно вся эта затея, именуемая "жизнью", показалась ему пустым и неинтересным делом. И, став великим, настоящим писателем, знаменитым, богатым и всеми обожаемым, на 41-м году жизни Джек Лондон покончил с собой, приняв смертельную дозу морфия.

А Мейбл Эпплгарт так и не вышла замуж. И больше никого ни при каких обстоятельствах не полюбила. Чармиан как-то раз встретила ее на публичных чтениях "Мартина Идена": тоненькая дама сидела в пятом ряду, слушала историю своей любви и плакала.

Так же читайте биографии известных людей:

Джек Уильямсон Jack Williamson

Американский писатель-фантаст, один из классиков мировой научной фантастики.
читать далее →

Джек Чалкер Jack Chalker

В 1958 Джек Чалкер вступил в Вашингтонскую ассоциацию научной фантастики. В 1960 году начал издавать любительский научно-фантастический журнал..
читать далее →

Джек Николсон Jack Nicholson

Джек Ни'колсон (англ. Jack Nicholson, настоящее имя Джон Джо'зеф Ни'колсон, англ. John Joseph Nicholson) (род. 22 апреля 1937) культовый..
читать далее →

Джек Демпси Jek Dempsi

Начало было многообещающим. Помимо силы Кид Блэк обладал горячим темпераментом и упорством, - ведь в его жилах текла смешанная ирландская и..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий