Известные люди

»

Дина Рубина

Мы договорились, что я не буду задавать вопросов' типа: "Почему ты десять лет обратно уехала в Израиль?" и "Трудно ли там быть русскоязычным писателем?" Мы ещё решительно условились, что я не заикнусь на предмет ее творческих планов, потому что что - ну, сколь позволительно об этом? Честно говоря, я вообще едва уговорила ее вручить мне беседа - она их ненавидит и предпочитает присылать журналистам письменные ответы на их вопросы ("хватит, я уже намучилась в своей жизни со всякими корреспондентами, которые лепят Б-г знает что, а я вслед за тем бегаю по судам и отдуваюсь за то, чего не говорила"). В конце концов, я пообещала, что мы будем гутарить только о том, что ей любопытно, а это означало, что будет разговорчик о творчестве, его влиянии на бытие и, напротив, - о влиянии жизни на творчество.

Поскольку как раз это интереснее всего ДИНЕ РУБИНОЙ, автору больше 20 книг прозы на русском языке и с десяток переведенных на иностранные, лауреату нескольких литературных премий, популярнейшей в России и Израиле писательнице, которая вот уже год работает в Москве.

- Так отчего ты все-таки не любишь одаривать беседа? Тебя пугают только возможные неприятные последствия?

- Не только. Моя специальность - словечко. Соответственно, и касательство к этой субстанции нимало иное, чем у людей других профессий. Писатель живет словом, составляет из него мир, как из материальных частиц. У меня вообще сложные отношения с этой субстанцией. Особенно когда передо мной на стол ставят эту дьявольскую записывающую штуку, и все, произнесенное тобой, все оговорки, досадные длинноты, неизбежное косноязычие устной речи записываются навеки и совершенно, как будто тот самый мычащий, запинающийся, мучительно подбирающий ненароком подвернувшиеся слова джентльмен и есть - я.

- А тебе не кажется, что во всех беседа ты не тот дядя, тот, что есть на самом деле?

- Безусловно. Всегда. Потому что утром я не уверена, что вечером не буду чувствовать и полагать по-другому. Писатель завсегда дядя вариантный. Это неотъемлемое свойство профессии. И всякий уважающий себя сочинитель ни в жизнь новую дума не пишет набело.

- То есть ты боишься окончательного слова?

- Совершенно в аккурат. Боюсь всего затвердевшего. Это гигантская ответственность перед совершенно произнесенным словом. Возможно, тут опасение генетического посыла, ибо мы уже сколь десятков веков тащим на горбу свои каменные скрижали. Эта ее влюбленность к слову... В 9-м классе на школьном вечере она два часа со сцены наизусть читала рассказы Чехова. Не на спор, не по заданию учительницы литературы, а нетрудно оттого, что обожала этого писателя и восхищалась его языком.

- Я в текущий момент перечитала твое эссе "Под знаком карнавала", и там есть такая мысль, что в твоем "небезоблачном" существовании в Израиле тебя держит на плаву то, что все это - карнавал, и ты сама участник этого карнавала. Но на карнавале не разрешено без маски.

- Да, конечно. Это вообще моя любимая задача.

- Какая аккурат?

- Маска как авторский прием. Кстати, самыми изысканными и дорогими масками на венецианском карнавале были заказанные знатными жителями Венеции маски с изображением лица заказчика. Понимаешь? Какая-нибудь знатная венецианка держала на длинной ручке перед своим лицом именную маску, в точности повторяющую ее же физиономия. В этом есть какой-то сакральный толк - когда перед собой ты выставляешь себя же - застывший неизменный слепок. Дубль лица. Двойник-представитель...

- Как в романе "Вот идет Мессия". Там целых две героини, и обе - конечно, ты.

- И обе, конечно, не я. Меня вообще ужасно интригует тот самый прием. Даже в том романе, тот, что я сегодня пишу, - наименование ему дала Марина Москвина - "На солнечной стороне улицы", - также использовано нечто похожее. Понимаешь, наше мучительное время, требующее от человека подчас безупречно противоположных реакций, нельзя полно отобразить без некоего оппонента - возражающего, противостоящего, резонерствующего... Кроме того, "уход за ширму" - это вообще свойство моего характера, если только я не имею занятие с сильно близким мне человеком.

Я лично на себе когда-то это испытала - сопротивление всякому, кто незваным гостем пытается пробраться на ее терра инкогнита. Мы росли в одном городе. В 15 лет, опубликовав свой начальный расклад в популярнейшем тогда журнале "Юность", Дина безотложно стала нашей ташкентской знаменитостью. Я восхищалась ее рассказами, и, судя по ним, она была не только талантливым, но и сильно открытым человеком. На основе этого опрометчивого заключения я решила, что обязательно должна познакомиться с Ддругой. Она тогда училась в Специальной музыкальной школе при Консерватории, а я - в музыкальном училище. У нас было как собак нерезаных общих знакомых, и я рассудила, что коли мы - "люди одного круга", то могу увидаться с Ддругой так вот запросто, не ища никаких специальных поводов. "А что? - думала я.- Нам весьма более того есть о чем побеседовать. И мы наверное понравимся товарищ другу". "В конце концов, - убеждала я сама себя, - приезжали же дворяне к своим соседям, легко представлялись. А дальше общались себе как ни в чем не бывало!" ( Как нетрудно додуматься, я была начитанным ребенком.) И вот я пришла в школу. По лестницам сновали чопорные девицы в коричневых формах и коричневых же чулках (в этом элитном спецзаведении были полувоенные порядки). Моя подружка толкнула меня локтем и прошептала: "Вот твоя Рубина по лестнице спускается". Я увидела смуглую, худенькую, весьма симпатичную девочку, похожую на испанку. - Кто тут меня спрашивал? - достаточно недружелюбно и нимало не "по-дворянски" спросила она.

- Ну, я, - нежданно оробев, выдавила я.

- Ну, и что тебе нужно?

- Да ничего, - и ощущая каждой своей клеткой, что тут никто не рад моему приходу, попятилась, поскользнулась на лестнице и громко свалилась под смешки пробегавших первоклашек...

Своим падением враскоряку я наверное доставила им пару приятных минут....

А подружились мы сквозь немного лет, когда обе уже учились в консерватории. Как-то невзначай встретились в курилке под лестницей. Нас кто-то представил, но я сказала, что мы уже знакомы. Под смех окружающих я в лицах поведала грустную историю нашей встречи, а Дина, которая, между прочим, смеялась громче других, заявила, что я все выдумала, в силу того что что она дядя, на самом деле, мягонький и пушистый...

- Мы уже как будто все про тебя знаем: про папу - художника, про маму - учительницу истории, про мужа Борю, сына Диму и дочка Еву. О них ты писала во многих своих рассказах и повестях. Нам известны ваши отношения и характеры твоих близких, более того про свою собачку Кондрата ты написала в абсолютно замечательном, на мой точка зрения, эссе "Я и ты под персиковыми облаками". Но у меня чувство, что есть области жизни, которых ты в своей прозе ни при каких обстоятельствах не касаешься. Так ли это и зачем?

- Я хочу тебя откорректировать насчет этого "знаем-знаем все про вас". Это также обманка. Представление действующих лиц моих повестей, романов, рассказов, совпадающих по именам и статусу с моими близкими, ещё не есть приглашение в мою реальную бытие. Существует уйма вещей, которые я предпочитаю не выставлять на обозрение. Есть темы, болезненно для меня важные, - в частности, предмет вины, - с которыми я предпочитаю расправляться при помощи "посторонних" героев, которые выглядят абсолютно "сочиненными" - как героиня в "Высокой воде венецианцев".

- То есть писание - это технология освободиться от собственных комплексов, проблем и переживаний?

- Это схема жизни писателя.

- А на какую тему ты ни с кем ни при каких обстоятельствах не разговариваешь?

- Я и в прозе на практике ни при каких обстоятельствах не касаюсь интимных сфер своей жизни, - то, что любят действовать многие писатели. Я и в быту, с близкими, довольно затворенный мужчина. Темы, на которые временами со мной беседует дочка, бывают для меня причиной некоторой оторопелости. Я ни при каких обстоятельствах с мамой эти темы не обсуждала.

- А ты поддерживаешь эти разговоры?

- Смущенно поддерживаю. Потому что уклоняться от ответов было бы нечестно. В конце концов, это моя дочка, и я хочу, чтобы она оставалась близким мне человеком.

- А зачем она другая, не такая как ты?

- Потому что она - израильский ребятенок, а там принято беспрепятственно обмениваться мнениями по всякий, самой интимной теме. Там на уроках все это обсуждают.

Вообще, поразительно - как эти новые люди смелы, раскованы в общении и главное - как беспрепятственно они называют все своими именами. Но это ещё и черта языка. Иврит - весьма смысловой язык. Он не любит туманностей.

- Влияют ли твои собственные произведения на твою существование?

- Еще как! У меня более того есть эссе на эту тему - "Послесловие к сюжету"... Убеждена, что тот самый мир создавался определенным замыслом, и, сообразно, внутри этого замысла существует бесчисленное многообразие ходов и поворотов, мистических переплетений тем. Более того, мне кажется, все литературные произведения, которые только ещё должны быть написаны, уже существуют. Часто испытываю чувство, что я не сочиняю то или иное словечко или момент, а угадываю то, что уже написано.

- Хочу узнать ещё вот о чем. В "Высокой воде венецианцев" твоя героиня - ты или не ты, в общем, смертельно больна раком легких, в романе " Вот идет Мессия" твой личный наследник тебя убивает. Ты сама говоришь, что словечко материально. И тебе не жутко?

- Очень ужасно. Очень! Когда писала "Венецианцев", без затей тряслась от ужаса. Была уверена, что заболею, потому как что проживаю всю историю так вещественно, так осязательно. Очень вживаюсь в шкуру героя, в любое его физическое состояние. Могу весьма вспотеть, если пишу о жаре, более того если занятие происходит зимой, в моей холодной иерусалимской квартире. Могу, напротив, застыть жарким израильским летом, если пишу, как герой ждал кого-то на остановке в морозец. Я вообще сильно внушаема моими собственными героями. Всегда обливаюсь слезами в особенно патетических местах собственных сочинений, при том что в жизни вовсе не слезлива. Пишу и реву белугой. Очень забавно, согласись...

Просто мои герои для меня (во время работы над вещью) - значительно больше реальны, чем каждый активный натуральный джентльмен со своими идиотскими проблемами...

- Ты непочатый край ездишь по разным странам. Как, на твой точка зрения, меняется поведение еврея в новой ситуации?

- Ты имеешь в виду стереотипы поведения бывших наших сограждан? Это зависит от той страны, куда еврей приехал существовать, от того - как он воспринимает ее коренных обитателей и себя - в новом качестве. От того - сколь он знаком с историей этой новой для него страны, а главное - сколь он знаком с историей своего народа в этой стране.

Бывает, он становится невероятным, сверхъестественным патриотом "новой родины" (в данном случае я имею в виду не Израиль. В Израиле все-таки имеет местоположение некая романтика слияния со своими национальными корнями). Впрочем, и в Америке есть романтика той гигантской доли участия евреев в строительстве, да и, прямо скажем, в открытии этой страны. Так что евреи - "новые американцы" при всем пиетете к современной Америке все-таки чувствуют себя имеющими право на все те гигантские возможности, которые предоставляет Америка. Евреи, уехавшие в Германию, нимало по-другому выстраивают свои отношения с этой страной. У них другие права и обязанности. И тот самый неизменный надзор, тот, что проводится в своих взаимоотношениях, постоянная ревизия всех доводов "за" и "против" в отношении к немцам...

Все-таки это - дополнительная эмигрантская драма, что бы всякий из них не говорил.

- Как ты можешь охарактеризовать своего российского слушателя?

- Он крайне всякий. Например, провинциальный слушатель - он шибко признательный, он не избалован, он хочет общения с писателем. В периферии в зал набивается публика, там несут книги на подпись, все, что угодно, несут для автографа, единственный раз мне дали на подпись проездной квиток, и я размашисто расписалась, сколь площадь позволяла. Это трогает страшно, хотя и смешит. Москва - град циничный, тертый, не мною сказано - "Москва слезам не верит".

- Я извиняюсь, конечно, но лично была на твоем творческом вечере в Доме литераторов и не только не заметила ни одного свободного места, но и наблюдала огромную толпу людей, которая тут же на месте расхватала твои ни капельки не дешевые книги и несла их тебе поставить подпись...

- Ну вот, я обидела москвичей.

- Да никого ты не обидела. Это легко стереотип, что в глубинке люди добрые, а в Москве циничные. Ладно, не будем об этом. Будем о приятном. Кстати, о чем тебе интереснее всего толковать?

- Самая моя любимая предмет в жизни - это задача путешествий. Я готова ехать куда угодно, для чего угодно, на какой угодно срок. Что любопытно - свои деловые поездки я абсолютно не воспринимаю как путешествия. Если в таковой поездке попадаю в Вашингтон или Нью-Йорк, Берлин или Гамбург и мне говорят: "Как, вы не были ещё в таком-то музее? А не хотите ли туда сходить? А может, поедем, погуляем в таком-то парке?", я, если это может быть, уклоняюсь...

В таких моих концертных скачках у меня чудовищная нагрузка, чудовищное расписание. Я не могу понимать это как блаженство.

А задача путешествий в моей жизни неразделимо связана с мужем, тот, что диковинно подходит мне в качестве попутчика. Это потому что также большое фортуна. Большое фортуна, оттого что как художник он обладает удивительной способностью понимать всякий неизвестный град, любую незнакомую среду сквозь какое-то художническое чувствование: свет, рассеянный в воздухе, неповторимый в каждом другом месте, архитектура пространства, вид людей, ширина или, напротив, теснота улиц. Я всю дорогу возвращаюсь нагруженная благословенным "медом впечатлений", тот, что не возбраняется продолжительно беречь в записных книжках, как мед столетиями хранится в кувшине, и с ним ничего не случается. Вот это то, что - я уверена - в аккурат сохранится в моей жизни, - прекрасным, ярким, как фрески в Равенне, как фаюмские портреты, как фильмы Феллини. Это и есть тот "торжество, тот, что постоянно с тобой".

- То есть путешествия - это то, для чего стоит существовать?

- То, с целью чего стоит существовать, реализовать книги, приобретать книги, строчить книги...

Это колоссальный импульс к жизни - не только к творчеству, но и к жизни вообще. Потому что с возрастом у меня с этим делом неважно - с импульсом к жизни. Ко многому привыкаешь, и к жизни привыкаешь - она надоедает. Все ситуации повторяемы. И тот самый сюжет, и тот, и третий - все это уже было. Ново только одно - турне.

Послесловие

Поставив последнюю точку в беседа, я уже было собралась отправлять его в редакцию, но как черт из табакерки что-то меня остановило. Что-то подсказывало мне, что я уже где-то читала у Дины ее соображение о путешествиях, но, кажется, немного иное. Перелистав немного ее книг, в конце концов, нашла то, что искала - эссе "Я - офеня", где со всей искренностью Дина пишет о себе следующее: "А у меня ещё и нрав "оседлый". Даже думка о скором отъезде приводит меня в страшное раздражение. Когда я уезжаю, а позже возвращаюсь, я длительно привыкаю к собственному дому, продолжительно вспоминаю - куда подевала нужные бумаги и вещи...

Почему-то каждый отбытие, любая, более того краткосрочная, отлучка у меня - "прервалась связь времен".

Вот уж истинно: "Маска, я тебя не знаю".

Так же читайте биографии известных людей:

Дина Дурбин Deanna Durbin

Дина Дурбин - известная на весь мир американская киноактриса, звезда Голливуда 1940-х годов. Родилась 4 декабря 1921 года. Настоящее имя - Эдна Мэй..
читать далее →

Дина Корзун Dina Korzun

Лауреат премии Ника за лучшую женскую роль (1998, за фильм Страна глухих)Лауреат приза за лучшую женскую роль на кинофестивале в Салониках (2001, за..
читать далее →

Дина Кастор Deena Kastor

В 2001 году Дина Кастор дебютировала на марафонском забеге, проходившем в Нью-Йорке. Она стала четвертой самой быстрой американкой. В 2002 году она..
читать далее →

Дина Верни Dina Verni

Что заставило спеть блатные песни баронессе и хозяйке художественной галереи, жене французского скульптора Майоля, женщине, дружившая с Пикассо и..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий