Известные люди

»

Йохан Хейзинга

Сегодня чуть-чуть кто вспомнит фамилии первых нобелевских лауреатов по литературе. Самую первую, в 1901 году, получил полузабытый, точнее - без малого позабытый в настоящий момент, французский стихотворец Сюлли-Прюдом. А в следующем, 1902 году, она была присуждена Теодору Моммзену - столпу немецкой исторической науки да, пожалуй, и всей европейской. За его "Римскую историю". Это не стало исключением в истории литературной нобелианы. Второй раз лауреатом-нелитератором стал в 1953 году Уинстон Черчилль за мемуары о Второй важный войне, имеющие все признаки исторического исследования.

Но работа Моммзена был образцом. Изумительно фундированный, лишенный малейшей эмоциональности, с скрупулезно проверяемыми фактами, подчеркнуто критично относящийся к любым сомнительным изложениям современников, сходный на перекрестный допрос честнейшего следователя, отбрасывающего все ненужное. Этот работа был торжеством взвешенности, беспристрастности.

На следующий год вслед за тем получения Нобелевской премии Моммзен ушел в мир другой. И, может быть, сообща с ним в ХIХ веке осталась та наука, которая утверждала: "История - это факт". Нет, ответил ему столетний период ХХ: "История - это интерпретация". И сам себе задал вопрос: "А где ее границы?"

Ведь факт основывается на источник. Но исторический источник - это всего только след, причем неполный, того, что произошло в прошлом. Следовательно, в действительности история имеет занятие не с фактами, а с их неполноценными, в сущности, следами. Из чего, в свою очередность, следует, что объективизм в духе Моммзена - это всего только одна из интерпретаций. Возможны и другие.

Иными словами: если мы отказываемся от строгого следования (пускай и с долей критичности) за хрониками прошлого, то должны вручить себе волю. Но при этом придерживаться, как говорил единственный из реформаторов исторической науки Марк Блок, "закону честности, тот, что обязывает историка не выдвигать никаких положений, которые не разрешено было бы проверить". Итак, первое обстоятельство сформулировано - интеллектуальная честность.

И все же более того этого негусто. Никто не может смыться от себя, от своего мира. Личность историка накладывает отпечаток на то, что он пишет. Одиноко стоящий от всех Арнольд Дж. Тойнби, изобретатель истории человечества как истории цивилизации, теперь крайне популярной, был не несложно верующим христианином. Для него Христос - Спаситель - был единственным по-настоящему заслуживающим внимания персонажем всей человеческой истории. Цивилизационная история Тойнби, изложенная в многотомном "Постижении истории", что бы в ней ни анализировалось, - исламский ареал или Поднебесная, цивилизация Майя или несостоявшаяся северохристианская цивилизация, - подчинена одной идее: Христос - вот один, кто заслуживает того, чтобы произвольный отдельный джентльмен учился у него.

Русский антипод Тойнби - Лев Гумилев - рассматривает историю (может быть, сам того не сознавая) исходя из своего длительного лагерного опыта. История для него - одна большая Зона, откель нестись способны только яростные пассионарии. Побег пассионария из Зоны - это и походы Чингиз-Хана, и расширение московской династией территории своего обитания.

Ни Тойнби, ни Гумилев не грешили супротив фактов. Но их интерпретации навязывали единственную, неповторимую трактовку истории. В этих трактовках нет уязвимых мест. В них надобно без затей питать доверие. Кстати, и Тойнби, и Гумилев, будучи, вестимо, антимарксистами, аккурат в этом, в изумительной "подогнанности", непробиваемости своих интерпретаций, поразительно схожи со своим главным идеологическим врагом - Карлом Марксом.

Этот стезя, быть может, и не совершенно ложный, но архаический. Что если сходить вовсе иным путем?

В 1915 году в Голландии вышла объемистая книжка негусто кому до того знакомого исследователя Йохана Хейзинги "Осень Средневековья". Книга имела подзаголовок: "Исследование форм жизненного уклада и форм мышления во Франции и Нидерландах в ХIV и ХV веках". Если и были в ХХ веке вправду грандиозные открытия, то они содержались как раз в этой книге. Все предыдущие и последующие интерпретации касались, по преимуществу, социальных, экономических, политических подвижек в истории человечества. В этой истории действовали герои, полководцы, короли, вожди восстаний, финансовые махинаторы, организаторы остроумных засад, авантюристы - да кто угодно.

Плюс - "народные массы". То пассивно плывущие по волнам исторического процесса, то - по прочий версии - активные творцы истории.

И как снег на голову нашелся дядя, которому все это было легко неинтересно. Как неинтересно что-либо интерпретировать в том или ином духе.

Нашелся джентльмен, выведший на начальный проект уклад жизни и формы мышления. То есть то, что потом получило суперпопулярное сегодня наименование - ментальность. Не Хейзинга придумал тот самый термин - он появился капельку позже во Франции, в начале 20-х годов ХХ века. Но Хейзинга был первым, кто занялся ментальностью впритирку, кто показал, как откопать подход к ее изучению.

Самое интересное, что формального исторического образования Йоган Хейзинга не имел. Историком он стал невзначай, когда судьбина заставила его сходить преподавать историю в одной из голландских школ. Но аккурат это, быть может, придало ту свежесть взгляда, что ввела его в цифра истинных первооткрывателей нового. Причем там, где, казалось, ничего нового вскрыть запрещено.

При этом за его спиной уже стоял бастион важный культуры. И ещё два качества, о которых он сам говорил: "Мудрость и Доброта". Его книгу переиздают постоянно на всех языках. И спорят о ней по этот день. Значит, она ни чуточки не устарела. Как и то новое, что вписал Хейзинга в познание истории и культуры.

Как сделаться мудрым и добрым

Йохан Хейзинга родился в 1872 году в небольшом городе Гронинген, что на севере Голландии. Несколько поколений его предков были протестантскими священниками менонитского толка. Но при этом, как писал выдающийся российский христианский мыслитель С. Аверинцев, открывший Хейзингу для России: "В ходе духовного развития Хейзинги это унаследованное христианство подверглось сильной секуляризации, утеряв всякие конфессиональные черты и превратясь в дополнение (и в корректив) к традиции классического гуманизма".

С самого начала своей жизни Хейзинга был абсолютным гуманитарием, не интересовавшимся тем, что называется точными или естественными науками. Хотя его папа (биографы Хейзинги почему-то неотступно подчеркивают тот факт, что он страдал от благоприобретенного сифилиса) занимался химией и биологией. В гимназии Хейзинга увлекся семитскими языками - ивритом и арабским. Знавшие его фиксировали, что он всю дорогу работал без спешки и суеты, при этом не ставя перед собой никаких целей. Он изучал только то, что ему было занятно само по себе. В своей автобиографии "Мой стезя историка" (все-таки историка!) он говорит, что не был усердным читателем.

Усердным - с точки зрения академического процесса, как это представляет себе обыватель, в том числе остепененный и обремененный званиями и дипломами. При этом с юности за Хейзингой закрепилась слава человека, тот, что до срока встает и все успевает. Хотя его любимым занятием были без затей одинокие прогулки, во время которых так славно думается. Он ценил свои мысли и старался легко разобраться то, что парит в воздухе.

Нидерланды конца ХХ века были сравнительно бедной страной. Остаток заокеанских колоний не приносил доходов развалившейся империи. Земля была худородной, а быт тех лет - это быт, запечатленный в "Едоках картофеля" Ван-Гога. У семьи Хейзинги не хватило денег, чтобы отрядить сына в Лейденский универ, где он смог бы продолжить исследование семитских языков. Пришлось ограничиться университетом в Гронингене, где была профессия "Голландская филология". Почему-то в эту филологию было включено штудирование санскрита.

Юный Хейзинга был подчеркнуто аполитичен. Даже не читал никаких газет. Настоящая бытие, полагал он, пребывает в душе человека. Искусство Хейзинга почитал выше жизни, точнее - ее высшей ступенью.

После Гронингена он продолжил обучение в Лейпциге, где изучал славянские языки, а ещё литовский и древнеирландский. Опять-таки, с точки зрения обывателя, занятия пустые. Его диссертация называлась: "О видушаке в индийской драме" (видушака - шут), для чего ему понадобилось прочесть на санскрите большинство древнеиндийских пьес. В работе Хейзинга показал глубокое различие восточного понимания смешного от европейского.

После защиты диссертации он не нашел работы по специальности, и ему пришлось сходить обычным гимназическим учителем истории в Харлеме. Он по-настоящему занялся историей, только начав ее сказывать. "О критическом фундаменте я не беспокоился. Более всего мне хотелось вручить активный рассказ", - вспоминал он. Эту живость он перенес и в свои работы. Живость, а не беллетризованность. Не ненароком академические историки завсегда относились к нему с подозрением. "Роскошная вещь, - сказал об "Осени Средневековья" единственный из них, - только не думайте, что это похоже на историю". Другой фиксировал, что Хейзинге "вечно не хватало солидной методологической базы". Но следом того как мир ознакомился с трудами Хейзинги, история как разбор ментальности сама стала методологией. Это факт.

Вероятно, в нем был какой-то свет, потому как когда освободилось местоположение на кафедре истории в Гронингене, он подал документы и был, вопреки сопротивлению университетской общественности, но по настоянию своего учителя, зачислен на кафедру без единой публикации по истории. За время преподавания с 1904 по 1915 годы он на практике не опубликовал ничего. С точки зрения классических университетских традиций - без малого нонсенс. Зато он удачно женился на дочери одного из почтенных гронингенских бюргеров, занимавшего в то же время рослый пост в местном самоуправлении.

Потом Хейзинга признавался, что в эти годы в его сознании произошел разрыв с Востоком. И сближение с европейской историей. Прежде всего, с поздним Средневековьем. Он сам рассказал, что во время одной из прогулок его осенила идея: позднее Средневековье - не провозвестие будущего, а отмирание уходящего в прошлое. Уходила в прошлое история, начавшаяся от республиканского Рима. Пересказывать то, что вышло из-под его пера, - совсем бессмысленно. Просто уяснять текст тот самый контент - блаженство. Впервые читатель мог осмыслить чувства и мысли других, уходящих, людей. Людей давнехонько минувшей эпохи. Это опосля начнут разыскивать определение ментальности как связи между временем и пространством в восприятии отдельного индивидуума, а кроме того кодов и знаков этой связи.

А тогда, в начале 20-х, - свежий разворот. Ни разу не побывав в Америке, Хейзинга написал книгу о ней, видя в ней предстоящее. Осень Средневековья - томительное и сладостное увядание. Современная Америка - кипучий старт в предстоящее.

В это время он уже переехал из Гронингена и стал преподавать в Амстердамском университете. На монеты голландского правительства он едет в США и пишет вторую книгу об этой стране. Ему предлагали остаться там, но он вернулся на родину. Общественное признание росло. Он был более того одним из свидетелей на свадьбе принцессы Юлианы и немецкого финансиста Бернарда, ставшего нидерландским принцем.

Удивительно, но когда пишутся эти строки, принц Бернард все ещё жив, находится в полном сознании, а на троне Голландии - его дочка Беатрис.

В 1938 году ещё одна интеллектуальная новация - книжка "Homo Ludens" - "Человек играющий". В сущности, это была первая в гуманитарном знании полноценная книжка той сферы, что следом стала именоваться "культурологией". Сегодня, когда в культурологи идут преимущественно люди, ленивые умом, это понятие оказалось жутко дискредитированным. Но Хейзинга показал, как сквозь культуру, точнее, сквозь ее малую доля - сквозь игру, разрешено узреть мир и войну, политику и поэзию, флирт и спорт - да что угодно. Это была и великолепная развлекуха ума. Хейзинга как никто соответствовал образу Магистра игры из "Игры в бисер" Германа Гессе. Да и история для него - не столь наука, не столь искусство, сколь загадочная и прекрасная развлекуха в бисер, где только честность, мудрость и доброта имеют роль.

Его первая подруга жизни скончалась, он женился вторично. Интеллектуальный статус Хейзинги в Европе был необычайно высок, хотя и в довольно узких кругах. Тем не менее, для своей страны он был одним из интеллектуальных и моральных лидеров. В Европе же и в Америке его идеи расходились как горячие пирожки. Причем сверх меры многие не только не ссылались на Хейзингу как на первоисточник своих упражнений, а, скорее, стремились побольнее уколоть его как пускай и блистательного, но непрофессионала. Он не обижался и никому не отвечал на упреки.

Начавшаяся Вторая мировая битва выкинула любопытную штуку с историей Голландии. Страна была оккупирована без малого без боя. Но Гитлер каким-то странным образом по-своему уважал голландцев. Он более того говорил, что если бы немцы обладали качествами голландцев, то они были бы непобедимы. Вероятно, имея в виду потрясающую жизнестойкость обитателей "нижних земель". Но в самый-самый канун войны нация была, в сущности, расконсолидирована. К примеру, усиливалось движение за упразднение монархии.

Успевшая перебраться в Англию королева Вильгельмина взяла на себя образ объединителя народа. Чуть ли не каждый день она обращалась к соотечественникам по радио с призывом не сдаваться, беречь свою гордыня. "Бабушка" для голландцев стала таким же символом стойкости, как Де Голль для французов или Черчилль для англичан. И позже войны Вильгельмина, а ещё ее наследницы - Юлиана, а потом Беатрис - стали ферментом в процессе национальной консолидации.

Нет слов, были и коллаборационисты. Голландцы служили более того в эсэсовских частях. Но и сопротивление не прекращалось. Хейзинга не участвовал в нем, но оставался гуманистом, не желающим сдавать своих позиций. И таким он был для всех антинацистов. В конце концов, Лейденский универ, где к тому времени (с 1932 года) ректорствовал Хейзинга, был закрыт, а сам он оказался в лагере для интернированных. В качестве заложника. Нацисты знали, кого забрать. Но не знали его самого. Он оставался историком. 3 октября 1942 года он выступил перед интернированными с лекцией. Это случилось в годовщину снятия осады Лейдена испанцами, состоявшегося в 1574 году. Он говорил о свободе, мужестве, стойкости. А в конечном итоге - о доброте и мудрости. Это была его ментальность. Это была его культура.

Немецкие ученые, одинаково как и оставшиеся на свободе ученые-гуманитарии оккупированной Европы, не побоялись обозначиться в его защиту. Он был освобожден из лагеря интернированных и сослан на жительство в небольшую деревушку под Арнемом. Там он мог сделаться свидетелем попытки десанта англичан и поляков завладеть арнемский мост - одну из ключевых европейских транспортных переправ. Попытки героической, безобразно организованной и безуспешной.

Он был уже немолод. Он прекратил принимать пищу и умер от истощения 1 февраля 1945 года. Я думаю, он не хотел обременять собой никого. Кажется, в этом также были мудрость и доброта.

Культура как профессионализм жизни и истории

"Когда Гийом де Маршо в первостепеннный раз увидел свою неведомую возлюбленную, он был поражен тем, что она надела к белому платью лазурно-голубой чепец с зелеными попугаями, потому что зеленый - это цвет новой любви, голубой же - цвет верности". Никто до Хейзинги не писал историю таким образом.

Но он идет ещё дальше. Он завершает историю трубадура так: "Поэту было, скорее всего, лет шестьдесят, когда знатная юная особа из Шампани, Перонелла д'Армантер, будучи лет восемнадцати отроду, послала ему в 1362 году свой основополагающий рондель, в котором она предлагала близкое сердце лично ей не знакомому поэту и просила его вступить с нею в любовную переписку. Послание воспламенило бедного больного поэта, ослепшего на единственный око и страдающего подагрой..."

Хейзинга не пишет, что это было время чумных эпидемий, когда народ Европы сократилось с 73 до 45 миллионов дядя. Он не пишет о массовых восстаниях тех лет - к примеру, о парижском бунте под руководством купеческого старшины (Прево) Этьена Марселя. Он не пишет о создании Бургундии с нынешней Голландией в ее составе. Он не пишет о "Золотой булле", ослабившей политическая элита в Священной Римской империи, и последствиях этой буллы.

Обо всем было написано до него. Лион Фейхтвангер в романе "Успех" высмеивал таких "ученых", что годами исследуют чучело слона от хобота до хвоста, а следом, во второй половине жизни, - от хвоста до хобота. История до Хейзинги находилась подчас в таком состоянии. Впрочем, подчас она в таком состоянии и нынче.

Хейзинга не пишет о чумных эпидемиях. Зато он пишет об отношении в это время людей к смерти. И исследует "Пляски смерти", получившие популярность в ту эпоху. Он пишет о культуре, под которой понимает все зримые, дошедшие до нас в слове, в изображении, в иных материальных остатках времени свидетельства человеческой души, человеческих представлений. Возможно, не без влияния Хейзинги единственный из персонажей пьесы самого культурного американского прозаика ХХ века Торнтона Уайлдера "Наш городок" восклицает: "В Вавилоне жили два с половиной миллиона джентльмен. Что мы о них знаем?" О том, что они думали, как и кому молились и зачем молились, как любили и с чем умирали.

Культура и есть ментальность. Для Хейзинги не бывает "ментальностей плохих" и "ментальностей хороших". Они все вписываются в культурное пространство. Это ныне термин "ментальность" применяется для оправдания разных гадостей: "Дескать, что совершать - ментальность у нас такая". Особливо этим любят грешить российские политики, ни в жизнь о Хейзинге не слыхавшие.

История может служить оправданием для культуры, но не может сделаться словом защиты или обвинения для политики или политической публицистики. Опасность, по Хейзинге, там, "где политический заинтересованность лепит из исторического материала идеальные концепции, которые предлагаются в качестве нового мифа, то есть как священные основания мышления, и навязываются массам в качестве веры". Наверняка он имел в виду нацистскую Германию. Но его слова применимы ныне чрезмерно ко многим историческим интерпретациям.

Оказывается, что самая прагматичная вещь, которая есть в истории, - это культура. Она противостоит мифам, предубеждениям, ведущим к заблуждениям, а от заблуждений - к преступлениям.

Еще в одной своей знаменитой работе - "В тени завтрашнего дня", написанной в канун войны, Хейзинга заметил: "Культура может зваться высокой, более того если не создала техники или скульптуры, но ее так не назовут, если ей не хватает милосердия".

Он отдавал себе рапорт, что культура никого и ничего спасти не может. Войны прошлого Хейзинга рассматривал как форму игры, более того в крайностях своих соприкасавшуюся с культурой. Но он никак не мог разобраться стареющего Освальда Шпенглера, воспевавшего войны как неотъемлемую доля человеческого бытия вообще. Он с грустью и иронией замечал, что войны перестали быть игрой более того в той малейшей степени, что были, как ему казалось, в прошлом.

Слово "История" традиционно имело шесть значений. Во-первых, история как происшествие. Во-вторых, как повествование. В-третьих, как ход развития. В-четвертых, как существование общества. В-пятых, как все прошлое. В-шестых, как особая, историческая наука.

Йохан Хейзинга положил начало размышлениям над седьмым значением. История как культура. А в широком смысле, культура и ментальность - понятия единые. Для его истории. Значит, история и есть ментальность.

Понять, в каком мире жил Гийом де Маршо, какие знаки, коды он применял и знавал, - это значит осознать ментальность Осени Средневековья. Когда-нибудь и к нам, к нашим знакам и кодам будет выискивать ключ предстоящий историк. И с благодарностью, учась, он будет перечитывать книги Хейзинги. Ибо если история - это культура, то Йохан Хейзинга был подлинный "Homo Istorikus". Не многие из числа "Homo Sapiens" способны подняться до этого.

Так же читайте биографии известных людей:

Йохан Эдлунд Johan Edlund

Йохан Эдлунд (швед. Johan Edlund; родился 9 марта 1971) шведский певец, гитарист и клавишник, лидер готик-метал группы Tiamat.
читать далее →

Йохан Урб Johann Urb

Йохан Урб - популярный американский актер родом из Эстонии. Родился 24 января 1977 года.Широкому кругу зрителей известен по ролям в таких фильмах и..
читать далее →

Йоханна Сигурдардоттир Johanna Sigurdardottir

Исландский политический деятель.
читать далее →

Йоханнес Йенсен Johannes Vilgelm Jensen

Проучившись три года в Виборге, Йоханнес поступает в Копенгагенский университет, где изучает медицину и естественные науки, однако больше..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий