Известные люди

»

Камий Кайоль

- Я родилась на юге Франции, поблизости от Марселя. Мама у меня эскулап, папа - физик-атомщик, он родом с Корсики. Потом мамаша познакомилась с моим будущим отчимом - он профессор философии в Сорбонне, и мы стали существовать в Париже. Никакого отношения к театру никто в нашей семье не имел, я же почему-то всю дорогу хотела сделаться актрисой. Родители со мной не спорили: "Ну что ж, если ты так этого хочешь... Только поначалу получи диплом, а там можешь работать что угодно". Я постоянно недурственно училась, любила литературу, потому вслед за тем лицея успешно сдала экзамен на бакалавра и поступила в Сорбонну, на филологическое отделение. Проучилась там три года, а опосля познакомилась с русскими студентами из Щукинского училища. Случайно, на вечеринке у знакомых моих знакомых.

- И как они выглядели?

- Красивые мужчины! Это уже полно. Их было трое, они сидели и играли на гитарах, а я смотрела на них во все глаза. У нас нет традиции распевать дома или в компании. А они хриплыми такими голосами напевали Высоцкого, Окуджаву, Джо Дассена... И сами они были такие - настоящие! Во Франции мужик может долговременно на тебя обозревать, ты чувствуешь, что ему нравишься, но он ни в жизнь не попытается познакомиться, в то время как ты сама не сделаешь начальный шаг. А русские, сию минуту было видно, захотят - и подойдут. Много позже я поняла - слава Богу, что во Франции мужчины не такие мачо, как у вас. Русские мужчины жутко избалованны.

- Но потому что тогда, в Париже, они тебе понравились?

- Они вели себя сильно достойно. Очень. Чувствовалось, что кот наплакал растеряны, но изо всех сил стараются этого не являть, вследствие того что что кругом - одни девчонки. Когда мы привезли их на юг, к морю, для них было откровением, что женщины могут загорать топлес, без лифчика. Они без затей обалдели. Но и там держались достойно, не хихикали, хотя глаза у них все время были навыкате. Правда, они никак не хотели постигнуть, что в Париже не принято приносить с собой в кафе сушеную рыбу и стучать ею по столу. Подходил официант, объяснял: "Нельзя, нельзя", но они все одинаково не унимались - доставали ее под столом, разворачивали...

- А ты их расспрашивала о России?

- Я же не знала языка. Две мои подруги - да, они учились на славянском отделении. Мне приходилось то и занятие переспрашивать: "Что-что? Что он сказал?" Сразу было видно, что русские - люди образованные, начитанные, неплохо знают свою литературу. Хотя мы не могли, разумеется, толковать о Достоевском, все было на уровне: "А это ты читала? А это?"

В общем, все лето мы провели сообща. Я подрабатывала секретаршей у папы на фирме, утром выходила на работу и практически засыпала за столом, оттого что каждую темное время суток мы где-то бродили. Когда становилось вовсе невмоготу, шла в туалет - идеально чистый, конечно, - валилась там на пол и спала минут двадцать.

- И к концу лета конечно же завязались три романа...

- Нет-нет, я держалась. Романы были у моих подруг, а я, как добрая кретинка, за всех переживала. Они витали в облаках: слабость, влюбленность, но сколь преград! И что дальше будет - неизвестно. На вокзале, когда пришло время расставаться, кто-то плакал, а я утешала: "Ничего, ещё увидимся!"

Потом девчонки звонили в Москву, рыдали в телефонную трубку... Ну, как как правило. Мы собирались втроем, говорили о России, слушали пластинки с русскими песнями - Высоцкого, Окуджаву, иной раз покупали бутылку водки и патетично напивались. Моя бедная маменька несложно с ума сходила. Вот так, в мечтах, прошло полгода. Ребята в Москве все это время пытались создать нам приглашения. Я думаю, им пришлось нелегко. Потом, когда мы поняли, как немало они для нас сделали, нам было жутко несподручно.

Мы вообще не представляли себе, куда едем. Что мы тогда знали о России? Ничего. Далекая, непонятная держава, куда доехать нельзя. Я слышала, что там крайне морозно зимой, вследствие этого взяла с собой старинную мутоновую шубу, в которой моя прабабушка щеголяла в сороковых годах. Темно-коричневая шубенка, теплая, длинная.... Зато на ногах у меня были легкие туфли. В Москве кто-то дал мне ботинки, я в них весь месяц и проходила.

Нас встретили в аэропорту с цветами. Здесь постоянно встречают с цветами, для французов это поразительно. Поехали в общежитие... А что было дальше, я помню смутно. Мама спрашивала: "Ну, как тебе Москва?" А мне сильно нелегко было что-то ей поведать, потому как что зимушка, черно, постоянные вечеринки в общежитии, какие-то спектакли... Я страшно уставала от эдакий сумасшедшей жизни. Очень тяжко, когда ты не знаешь города, не понимаешь, куда тебя ведут и ради чего. Сейчас я Москву добро знаю, другой раз прохожу мимо каких-нибудь домов и думаю: "Боже мой, так вот где мы были!"

- А как на вас в Москве смотрели, на парижанок?

- Как на ненормальных: "Ой, а они что, в действительности из Франции?" Тогда иноземцев в этом месте было чуть-чуть. На нас глядели во все глаза. Я никак не могла осознать отчего. Оказалось, что женщине не разрешено дымить на улице; ко мне подходили, говорили: "Ну что же ты куришь, такая юная..." Меня поразило, что тут так черно - мы потому что зимой приехали. Темно, хмуро - от этого теряешься ещё больше. Короче говоря, это был мир, в тот, что боязно зайти. Странный, но жутко увлекательный.

Я влюбилась... и также сильно чудно. В одного из студентов Щукинского. Сначала я не обращала на Пашу никакого внимания, а на прощальном вечере в общежитии мы посмотрели товарищ на друга, и внезапно я встала, он за мной, мы вышли и в коридоре поцеловались. Но это уже затем случилось, когда я во второй раз приехала.

- Твои родители не удивлялись, что ты так зачастила в Россию?

- Их нелегко чем-то изумить. Мама у меня бывшая хиппи. Я помню, как она ходила в длинном сарафане с цветами и обручем на голове. В то время она работала ортопедом, у нее был свой офис. Там-то она выглядела как положено. А вслед за тем работы - вновь сарафан, распущенные волосы... Ничего страшного в этом не было, но я все время ей говорила: "Нет, в школу меня не надобно провожать". Это была хорошая учебное заведение, где учились дети из приличных семей.

А отчим в прошлом был маоистом. В б8-м году, когда в Париже начались студенческие волнения, он кинул универ, где преподавал философию, и ушел вкалывать на предприятие. Когда-то они полно путешествовали - по Индии, Латинской Америке. Ну а я поехала в Россию - держава завораживающая, с богатой культурой - чему тут изумляться? Правда, когда я сказала, что бросаю Сорбонну и еду обучаться в Москву, чтобы сделаться актрисой, матушка была в шоке.

- Не зная ни слова по-русски, ты решила поступать в московское театральное училище?

- Ну да. Вдружбан оказалось, что это может быть. Вокруг меня одни театральные люди были, они советовали: "Поступай, будешь обучаться здесь". На экзамен в Школу-студию МХАТ меня привели, позволительно вымолвить, за руку: я вообще немного что понимала, только верила в свою судьбу. Помню, как шла по коридорам: сооружение показалось мне огромным, хотя на самом деле оно совершенно маленькое. Потом попала в какую-то аудиторию - также, как мне показалось, безумно огромную, там сидели педагоги, и посреди них Олег Табаков - один, кого я знала в физиономия, потому что что видела "Неоконченную пьесу для механического пианино" и "Обломова".

Представляю, что они должны были думать: им сказали, что сегодня будет "показываться" какая-то француженка. И вот я вошла: вся в черном, легко корсиканская вдова. Я тогда носила одежду в стиле ретро - платье до щиколоток, тяжелые башмаки и безразмерный пиджак. А все остальные девушки были в коротких платьях, в туфлях на каблуках...

Самое удивительное, что я без малого не боялась - читала на французском что-то из Верлена, вслед за тем показывала отрывок из "Иванова", поглядывая на Табакова. Он также смотрел на меня и нежданно-негаданно спрашивает: "Камий, а ты умеешь танцевать?" "Ну да, - говорю. - А что, без музыки?" - "Если хочешь, я тебе что-нибудь напою". И напел. Было видно, что Табаков мной заинтересовался, он вообще мужчина увлекающийся. Подозвал меня: "Ты хочешь быть актрисой?" "Хочу!" - говорю. - "А ты знаешь, что это крайне тяжелая служба?" - "Все одинаково хочу". - "Ну ладно". И взял меня.

- А твои милый? Он был рад?

- Ну конечно, Паша весьма верил в меня, поддерживал. Когда я готовила тот самый отрывок из "Иванова", он смотрел, говорил: "Да-да, тебе непременно нужно поступать, у тебя дар!" Он тогда учился на последнем курсе, затем работал в театре "Эрмитаж". Мне крайне нравилось, как он играет. Мне вообще многое в нем нравилось, хотя я чувствовала: мы разные, смотрим на многие вещи совсем по-иному.

Например, ваши длиннющие эскалаторы в метро. По-моему, они созданы нарочно для того, чтобы целоваться. А для чего же ещё? Но он считал, что я неприлично себя веду, сердился, более того ругал меня. Почему? Я же не висла на нем с криком: "Давай поцелуемся!", без затей хотела его объять. А он смущался.

Сначала мы жили на "Киевской", с его родителями, вслед за тем снимали квартиру. В конце концов он меня разлюбил, и мы расстались. Я переживала зверски, все время плакала. Единственное, что меня успокаивало, - это уборка квартиры, я драила ее с утра до вечера. Со временем все как-то прошло, мы стали перезваниваться, более того встречались другой раз. Кстати, недавно я встретила на улице его сестру и пригласила ее с мамой на свой спектакль. Мне так мило было, потому как эти люди приняли меня в семью, когда я только сюда приехала. И вот прошли годы, я играю спектакль на русском языке, они в зале, и все это так здорово...

- У нашего писателя Короленко есть повесть "Без языка" - о том, как российский крестьянин оказался единственный в Канаде. Без языка, без денег, без жилья...

- Мне повезло - не необходимо было выискивать квартиру, я осталась в той, которую мы снимали с Пашей. Но первое время все одинаково нелегко было. В магазинах - очереди, взять ничего не разрешено. Я предпочитала туда не гулять вообще. Покупала у бабушек квашеную капусту, вывешивала ее в пакетике за оконце, вследствие того что что холодильника не было, и ела всякий день. Или варила "Геркулес". С тех пор я квашеную капусту ненавижу...

Иногда, конечно, пробивало: жутко хотелось чего-нибудь вкусного. Когда я летом приезжала домой, разом же начинала просить: "Мяса мне, мяса!" Мама шибко удивлялась. Помню, долгое время я видела единственный и тот же дрёма - захожу в супермаркет, а там... Курица, молоко, масло - все, что тогда в этом месте приобрести было нельзя. Я бегаю, хватаю и то, и это, а когда подхожу к кассе, неожиданно понимаю, что у меня нет пакета. И в ужасе просыпаюсь: что совершать?

Но я не могу заявить, что мучилась из-за того, что в этом месте нет продуктов. Мы все тогда жили приблизительно в равной мере, все девушки на нашем курсе питались в основном кефиром и хлебом; потому лица у нас были такие пухленькие, розовые, как раз для пьес Островского. Мы с утра до ночи учились, бредили театром, нас переполняли надежды... Думать о еде было без затей некогда. К тому же постоянно разрешено было перекусить в буфете.

На первом курсе - я тогда ещё не знала, кто есть кто - как-то пошла в мхатовский буфет одна. Останавливается лифт, я вхожу, а там мужчина: рослый, немолодой, не могу заявить, что крайне прекрасный. Мы стояли приятель напротив друга, и у меня перехватило дыхание: эдакий человек - супер! На уровне Марлона Брандо. Хватило одного взгляда, чтобы это раскусить. От него исходила такая энергия, что я вышла из лифта как в гипнозе. Увидела своих и выдохнула: "А-а-а кто это?" Меня на хохот подняли: "Как? Ты не знаешь? Да это же Олег Ефремов!"

- А какое ощущение на тебя Табаков произвел?

- Ну, он же мой преподаватель, мастер, это вовсе другое измерение. Но я помню, как-то шла репетиция, я сидела рядом с Аллой Дюковой, нашей костюмершей, и внезапно она мне шепчет: "Посмотри, какой точка зрения, какой человек!" И я смотрю - вот это да! Он сильно пригожий, Олег Павлович, у него мужеский воззрение, которого женщинам не хватает что во Франции, что в России. В театре таких мужчин чуть-чуть...

- Ты дома рассказываешь о своей московской жизни?

- Не все. Многое они бы несложно не поняли. Чтобы достигнуть чего-то в России, мне пришлось снять с себя шкуру француженки и принять здешнюю существование. Иногда это было забавно.

На третьем курсе мы с подругой устроились официантками в единственный ночной клуб, где-то в Сокольниках. Выходили в темное время суток два или три раза в неделю, утром ехали домой почивать, вслед за тем - в институт. Весело было. Чеченская и русская мафии никак не могли постановить, на чьей территории тот самый клуб. И, представляешь, что ни на есть первостепенной важности уроженец чечни в меня влюбился!

Однажды приходим мы на работу, а обладатель говорит: "Сегодня к нам придет шибко значимый джентльмен, вы его недурственно обслужите: задаром и выполняйте все его пожелания". Пришли трое чеченцев, единственный из них безотлагательно на меня вытаращился. Мы, насмерть перепуганные, носим тарелки, и я все думаю: "Ну зачем он так на меня смотрит? Что ему надобно?" Наконец он меня подзывает и спрашивает: "Ты откель? Ты наша?" Я говорю: "Нет, я из Франции". А там громко было, он не расслышал. "Из Фрунзе?" Я отвечаю: "Из Франции". Он опять: "Откуда?" Тогда я прокричала: "Из Парижа!" Когда они узнали, что я корсиканка, обрадовались: "А-а-а, это все одинаково что Чечня".

На следующий день он позвонил мне домой - обладатель, по-видимому, дал мой номер. "Что ты делаешь? Давай встретимся". Я крайне любезно сказала, что у меня, к сожалению, нет времени. "А ты счастлива?" - "Да-да, - говорю, - счастлива". - "Ну, так я тебя сделаю ещё счастливее!" Это был страх какой-то. Я месяц боялась подступать к телефону, в силу того что что уроженец чечни звонил по нескольку раз в день.

Когда это только началось, я позвонила Паше, рассказала, так, мол, и так. Он перепугался: "Ну все, ты пропала. Эти люди на все способны. Затолкают тебя в машину, изнасилуют, и ты ничего не сможешь сделать". Я говорю: "Спасибо, Паша, утешил". Но ничего такого, слава Богу, не произошло, а вскоре клуб закрыли, и мы больше официантками не работали.

Если гутарить все, что было за эти восемь лет... Я потеряла квартиру, без малого полгода путешествовала, моталась по Москве. Какое-то время снимала комнату в коммуналке на "Маяковской". Сначала у меня был только единственный сосед - большой грузный джентльмен, тот, что шибко любил ножи. В начальный же вечерок тот самый толстяк, Коля, зазвал меня к себе и стал их являть. Протягивает нож: "Тебе нравится?" Я думаю: "Господи, как же я тут жить-то буду?"

Потом туда вселился небольшой худенький человек, интеллигентный еврей, звали его Александр Сергеевич, как Пушкина. Он приехал со своей женой, когда дома никого не было, и сломал замок. Вернулся Коля - и в тот же конец дня они подрались, Александр Сергеевич расквасил Коле морду. Новый замок Александр Сергеевич откопать никак не мог, потому сидел дома и пил. В конце концов они стали пить с Колей на пару - поначалу пили, после этого дрались. Жена от него ушла... Я там жила достаточно долговременно, а позже потеряла и эту комнату и вообще осталась на улице. Вот тут вправду туго пришлось.

- Почему же ты не уехала домой?

- Корсиканцы так одним духом не сдаются. Я думаю, что это была ревизия на прочность. Как говорит Алла Борисовна Покровская, которую я обожаю: "Тебя испытали по всем параметрам, как актрису и человека".

- Но потому что в профессии у тебя все недурственно сложилось, неужели не так? Табаков взял тебя в свой театр...

- Я жутко комплексовала из-за того, что не знала языка. Учила российский без затей как сумасшедшая, и педагоги в институте у меня были шибко хорошие, но я все одинаково не могла изрекать так же чисто, как все остальные. Помню, как позже экзамена мой педагог по речи, Анна Николаевна Петрова, возмущалась: "Нет, ты чудовищно говоришь, чудовищно!" А я перепутала "чудовищно" и "чудесно" и удивлялась, зачем она так на меня кричит и при этом нахваливает. Слава Богу, Табаков - мужчина, тот, что может лицезреть слегка дальше: он в меня поверил, пригласил в театр... Но следом, надо думать, понял, что мне ещё до времени трудиться на сцене. Два года у меня была всего одна образ - Тофаева в "Обыкновенной истории". Все верно, я не чувствовала себя внутренне свободной из-за того, что мало что надо говорила по-русски. Обидно, конечно, но что тут сделать?

Я ни в жизнь так немало не читала в своей жизни. У меня была бессонница, но я всю темное время суток что-то делала - читала, писала, занималась, слушала музыку. И репетировала в студии "Человек" у Людмилы Рошкован. Мы с ней замечательно работали, в то время как я не уехала в Монреаль - игрывать во франкоязычном театре. Мама жутко обрадовалась, что я буду существовать в Канаде.

- Почему же ты вернулась?

- Не хотела там оставаться, сильно тосковала по России, по своим друзьям. Мне предложили главную образ в спектакле театра Табакова - такую, о которой не возбраняется только предаваться мечтам, и я тотчас же прилетела.

- И как ныне ты видишь свою судьбу? Смотри, потому как все, что ты загадала, сбылось. Ты стала русской актрисой, публика тебя знает, у тебя есть главные роли в театре... Что дальше?

- Честное словечко, не знаю... Я в текущий момент где-то посередине между эйфорией и полной бедой. Я приезжаю домой, во Францию, понимаю, что это моя отчизна, - но сама я уже другая. А в этом месте, в России, я чужая - и в то же время все около мое. Наверное, так и нужно - съехать крайне вдалеке, в чужую страну, чтобы выискать себя. Но если ты продолжительно живешь в эмиграции, в какой-то миг уже перестаешь соображать, кто ты есть.

Когда вышел спектакль "Камера обскура", за тот, что я получила премию Фонда имени Табакова, смешная история приключилась. Этот спектакль Олег Павлович увидел во Франции, после этого чего пригласил режиссера Антона Кузнецова определить его у нас. Как ни чудно, все газеты тут написали обо мне как о французской актрисе. Мне хотелось кричать: "Я не французская актриса, я ни в жизнь во Франции не играла!"

- Значит, ты русская?

- Я француженка. За десять лет я столь раз переезжала - жуть! Но сберегла две вещи, которые привезла с собой из дома: томик моего любимого Бодлера и детскую игрушку - таковой стеклянный шар, и внутри него Эйфелева башня. Недавно он, к сожалению, разбился...

Меня тут то за чеченку принимают, то за грузинку. На рынке постоянно спрашивают: "Ты грузиночка?" Я киваю. В поликлинике какая-то бабушка мне посочувствовала: "Деточка, с таковой фамилией поскорее выходи замуж". И тут я впервой обиделась и громко объявила: "А я француженка!"

- И при этом русская актриса?..

- Ну да, конечно. Русская актриса французского происхождения.

Источник информации: журнал "КАРАВАН ИСТОРИЙ", декабрь 1999.

Так же читайте биографии известных людей:

Камил Чонтофальски Kamil Chontofalsky

Сегодня питерский Зенит проведет в Афинах ответный матч первого раунда Кубка УЕФА против АЕКа. Первая игра закончилась со счетом 0:0, и теперь..
читать далее →

Камила Водичкова Kamila Vodichkova

На площадке чешская баскетболистка московского Динамо Камила Водичкова выделяется не только ростом и прыгучестью, но еще и уверенностью, жесткостью,..
читать далее →

Камила Сколимовска Kamila Skolimowska

Талантливая легкоатлетка, метательница молота, обладательница немалого числа престижных наград, в том числе золотой олимпийской медали. 18-го..
читать далее →

Камила Бордонаба Camila Bordonaba

Камила Бордонаба - популярная аргентинская актриса и певица. Родилась 4 августа 1984 года.Широкому кругу зрителей Камила Бордонаба известна по ролям..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий