Известные люди

»

Михаил Карякин

В апреле 1941 года я закончил ФЗУ при заводе Электрик и был направлен в цех морской аппаратуры токарем 4 разряда.

22 июня 1941 года, в воскресенье, была хорошая солнечная погода, и я вышел из дома прогуляться (жил я тогда в районе Новой Деревни). Около репродуктора у железной дороги собралась большая орава народа. Шла передача, выступал министр иностранных дел В. М. Молотов. Он объявил о нападении Германии на СССР, о начале Отечественной войны. А позже обращения Сталина к народу многие взрослые и подростки решили вступить в ополчение.

В июле 1941 года мы с приятелем также решили вступить в ополчение и ступать на фронт. Что такое махаловка и что такое фронт мы абсолютно не представляли, несложно крайне хотелось пострелять. Нам не было ещё 17 лет. С большим трудом мы прошли военную комиссию и были включены в 4-ю Добровольческую Дивизию Народного Ополчения Петроградского района (по месту работы). Разместили нас в школе на Песочной улице, кормили в Медицинском Институте. Тактические занятия (атака на какую-то будку) проводились в саду Дзержинского. Обучали применению винтовки, о прочем стрелковом оружии не рассказывали. Меня включили в группу радистов и стали обучать морзянке, работе на ключе в Электротехническом Институте. Но нам с приятелем это занятие не понравилось, и мы стали проситься быстрее на фронт. Потом нас перевели в школу на Фонтанке.

В августе 1941 года в Летнем Саду нас обмундировали в хорошую форму, черные галифе, обули в яловые сапоги. Выдали и медальоны, вкладыши в которые мы тут же и заполняли. Для медальона был предусмотрен особый кармашек в гимнастерке. Наличие их вслед за тем у бойцов не проверяли, но у меня он пробыл до плена, когда пришлось выкинуть его, как и ремешок. Вооружили винтовками Мосина, патронов было вдоволь, выдали по 2 гранаты РГД-33. Получили каски, противогазы. Потом, истина, на маршах потихоньку от этого, как и от винтовочных штыков, стали избавляться. Затем нас снабдили сухим пайком (тушенка, сгущенка, сухари; причем я не припомню, чтобы пробовал сгущенку до этого), и маршем по Невскому проспекту с винтовками с примкнутыми штыками, которые из-за этого получались длиннее некоторых из нас, мы направились на Балтийский вокзал.

Когда стемнело, пассажирский поезд тронулся и пошел на запад, в сторону Эстонии. Выгрузились мы на станции Котлы. Недалеко от станции били зенитки, но бомбежки не было. Другие звуки войны до сюда не доносились. До рассвета маршем двигались до леса, колонна растянулась на полно километров, особую дисциплину в ней помогать не пытались. В лесу рассредоточились до следующего вечера. С наступлением темноты марш продолжился, причем как только мы отошли от леса, на него начался налет немецких бомбардировщиков. На второй день, близко от Нарвы, мы заняли оборону вдоль дороги и стали рыть траншеи и создавать ДЗОТы. Прошло немного дней, и мы без боя стали отдаляться в сторону станции Молосковицы.

Первый основательный махач был примерно какой-то деревни, стоящей на практике вовсе в лесу, только с нашей стороны находилось поле. Была команда вышибить немцев из этой деревни, на окраине которой стояли вражеские танки. Никакой артподготовки не было, и я не знаю, была ли в тот самый миг у дивизии хоть какая-то артиллерия; не было более того ротных минометов и сорокапяток. Нас прямо так, с винтовками, повели в штурмование посредством поле на эти танки. Немного времени пришлось мне надвигаться. Сначала немцы стреляли только из винтовок, но далее начался минометный обстрел. Я было спрятался за булыжник, а палить не мог, так как затвор винтовки был открыт, и патронник забился землей. И тут как чисто молотом меня ударило в бедро, я более того немного раз перевернулся. Санитары сделали мне перевязку и отправили в тыл (понятие это для нас уже стало условным). А деревню тогда брать так и не удалось.

На следующий день нас, раненых, погрузили в кузов трехтонки. Машина проехала чуть-чуть, до клюквенного болота у станции Молосковицы, и остановилась. Мы оказались в окружении.

Вначале к раненым приставили по 3 служивый, которые по очереди носили нас на плечах, а позже все разбежались. Осколочная ранка у меня на правом бедре была большая и рваная, но кость уцелела, оттого мне ничего не оставалось работать, как передвигаться самому, с трудом и болью.

Через 2 недели нас, группу раненых, оставили на берегу речки (как будто бы это была Вруда), с нами остался и старшина-ротный политрук. Из еды было только полмешка картошки. На второй день политрук нас покинул, сказав, уходя, чтобы мы ждали, он передаст, чтобы за нами прислали авиалайнер.

Так, голодные, мы ждали немного дней. Потом мы втроем с командиром взвода решили разведать, где мы. Только высунулись из кустов, а там в окопах немцы. Они открыли жар, а далее скомандовали Руки вверх! (Хенде хох!). Оказалось, что мы были рядом с деревней, в 15 километрах от моей родины. После этого нас погнали в поселок. Я боялся, так как нас предупреждали, что немцы раненых расстреливают, потому я старался меньше хромать. Нас поместили в гумне, куда женщины принесли молоко с хлебом и студень. Затем нас погрузили в кузов небольшого бронетранспортера и привезли в пункт сбора пленных, в бывшую финскую церковь. В ней до этого был овощной склад, и голодные пленные набросились на красную свеклу и стали есть ее влажный. Нас обыскали, сняли ремни. У кого при обыске в карманах находили патроны били. К вечеру накормили гороховым супом. На второй день пригнали крытые машины, погрузили нас в них и повезли неизвестно куда. Дорога разбита, машину кидает по ухабам. Я сиживать не мог и всю дорогу простоял на коленях, уцепившись руками за борт. Нас привезли в какой-то населенный пункт на реке Луга, там здоровых загнали в лесопилку, а нескольких раненых, в том числе и меня, в сторожевую будку, заранее перевязав.

На следующий день нас опять погрузили в машины и привезли на станцию, где-то в районе города Луга, погрузили в битком набитые теплушки и повезли на запад. Немцы дали нам по полбуханки хлеба, а крестьяне кинули капусту. От такого рациона у некоторых начался понос, а в вагоне народу было столь, что более того усесться негде. Поэтому нужду пришлось справлять в оконца.

В городе Двинске (Даугавпилс) нас выгрузили, построили, и в сопровождении немцев с собаками перегнали на прочий вокзал. Там нас поместили в открытые платформы, в которых ещё были остатки угля, и повезли в град Вильнюс, в лагерь военнопленных. В лагере свойский медик, офицер, отобрал раненых и направил нас в лазарет для военнопленных. Это был сентябрь 1941 года.

Госпиталь для военнопленных находился в центральной части Вильнюса, в 100150 м от Зеленого моста. Он был размещен в бывших казармах литовских

кавалеристов, это три одноэтажных деревянных здания с прилегающими тремя сараями. В одном блоке размещалась немецко-литовская секьюрити, в другом санчасть и столовая, а в третьем раненые. Офицеры жили особняком. В помещениях стояли деревянные топчаны, на которых мы спали. Первое время ни матрасов, ни одеял не было. Хорошо, у меня была фуфайка. Первый месяц я больше лежал на этой фуфайке на животе, другое положение причиняло боль.

Рацион был следующий: утром кипяток и 200 гр хлеба, в обед консервная банка мутной и жидкой баланды, вечерний стол кипяток. Дважды в день нас выстраивали перед блоком охраны и делали поверку. Перевязки делали систематично, гражданские медсестры.

Лагерь был окружен деревянным забором, поверху была натянута колкая проволока. В дальнейшем внутри лагеря дополнительно установили забор из колючей проволоки, для чего были задействованы рабочие поляки. Через этих рабочих раненые офицеры, у кого были капиталы (оккупационные марки, злотые, рубли шло все), покупали продукты. У меня денег, безусловно, не было, но были яловые сапоги, которые я продал поляку за буханку хлеба и полкило сала. Это мне весьма помогло.

Ворота внутреннего забора ещё не закрывались. За ними было немного сараев (бывших конюшен, в 1970-х годах они ещё были там) и плац, где немцы время от времени проводили занятия по строевой подготовке. Для уборки плаца из города пригоняли евреев, немцы относились к ним сильно погано и зачастую избивали. Через эти ворота любой день выносили зеленый ящик с нарисованным на нем красным крестом, наполненный грязными бинтами, и сжигали их на костре. Это давало вероятность вылезти посредством эти ворота, как бы для помощи в сжигании мусора (если германец, тот, что стоит у центральных ворот, не заметит). Как только мусор собирались переносить на сжигание, не возбраняется было одним духом составить рядом бараков какие-нибудь щепки и пристроиться к выносящим. Если германец спросит: Wohin gehst du? разрешается было выказать ему эти щепки, что прибавляло шансов миновать за внутреннюю ограду. После этого позволительно было миновать за сараями до угла забора. На углу колючую проволоку, которая была натянута как бы срезав уголок, мы приподняли по диагонали, с тем, чтобы разрешено было высунуть голову. Таким образом не возбраняется было, будучи на практике невидимым со стороны лагеря, хлопотать у прохожих что-нибудь проглотить. Это иной раз удавалось, истина, дело было рискованное разрешено было обрести потрясение прикладом. Таким образом я негусто подкармливался. Тем же, кто боялся и не рисковал, грозила кончина от истощения.

Иногда случались и другие оказии. Однажды к воротам лагеря подошел германец. Для выполнения каких-то работ в городе ему требовалось двое пленных. Я вызвался. Оказалось, что необходимо было грузить матрасы. Конечно, мы попутно не упустили случая и попросить хлеба.

Начался ноябрь 1941 года. Шли затяжные дожди. В это время мы с приятелем (у него была перебита десница, только что сняли шину самолет) решили нестись из госпиталя. Один раз, когда мы канючили у прохожих еду, с той стороны забора к нам подошел российский чувак и сказал: Давайте, уходите! Я, краткосрочно думая, перелез сквозь забор и оказался на воле. Парень отвел меня за единственный из ближайших домов, и пошел за приятелем. Я продолжительно стоял и ждал, но, видимо, что-то случилось, или он не смог перелезть сквозь забор из-за сломанной руки, или помешала охрана В конце концов я зашел в сопредельный обитель. Поляки, увидев меня, перепугались, говорят Не разумеем вас. Тогда дама отвела меня в обиталище вблизи, где жили русские. Хозяйка накормила меня блинами с салом, дала мне старые гражданские штаны и кепку. Я расспросил ее, как вылезти из города, и поковылял. Надо было более точно определить дорогу. Навстречу мне шел мужик. Я остановил его под предлогом прикурить (калякать я тогда мог только по-русски) и поинтересовался, как мне лучше оставить Вильнюс. Он рассказал мне. Через пару километров я вышел на берег реки Вилии (Нерис), пройдя вверх по течению, зашел на хутор, где собственник согласился перевезти меня на иной берег. Он был шибко крутой, я поднялся с большим трудом, и у меня разболелась раненая нижняя конечность. Вдоль этого берега шло шоссе, но я направился не по нему, а также по лесу, и шел так километров пять, покуда не вышел в деревню Реша, а по-польски Жеша. (Позднее, уместно сказать, я узнал, что там был германский гарнизон, секьюрити находившегося там бумажного завода). В деревне я выбрал дом победнее и зашел в него. Пожилая хозяйка накормила меня шпиком с хлебом и напоила кофе. Начало меркнуть, пошел дождик. Мне нужно было шагать дальше. Иду и думаю, что же действовать? Через два километра вышел я в деревню Крижаки, зашел в последний обиталище. В нем жили поляки, семейство Юзефа Савлевича, большая, бедная, но, как оказалось, добрая. Меня накормили картошкой и свекольником, владелец угостил меня самосадом и оставил переночевать. На следующий день в хате собралось немало соседей, которые расспрашивали меня, откель я и как я тут очутился. В дальнейшем я так и остался в этой доброй польской деревне с замечательными людьми.

Шел ноябрь 1941 года, мне как раз 19 ноября исполнилось 17 лет.

Вскоре у меня появилась задача с лечением раны, так как она загноилась, а перевязать ее было нечем. Бабушка принесла бутылку марганцовки, ломоть тряпки и доля старого ватного одеяла. Намочу тряпку марганцовкой, надергаю ваты из одеяла, и все это приложу к ране, а позже запеленаю бинтом, тот, что служил мне семь месяцев.

Постепенно я начал отдаляться, стал получать человечий картина, начал бриться, стал свыкаться к польскому языку, что было не шибко сложно, так как он похож на российский. В гумне для меня была сделана нора, обложенная снопами. Если в деревне появлялись немцы или литовская полиция, мне безотлагательно сообщали об этом, и я прятался в эту нору.

Один раз был таковый случай: я пошел с ведром за водой на колодец, набираю воду, и тут подъезжают к колодцу сани с полицейскими, останавливаются, и единственный из них спрашивает у меня, где живет староста (Солтыс). Я ещё не знал польского языка, что действовать? Хорошо, староста жил вблизи, и я рукой показал его обиталище, а сам проворно доковылял до гумна и спрятался в свою нору. Но полицейские, как оказалось, приезжали не для того, чтобы разыскивать меня. Кстати, на краю деревни жил полицейский, литовец-лесничий, при оружии. Он иной раз приходил к моему хозяину, и тогда на первых порах мне приходилось таиться на печке за трубой, покуда он не уйдет. Но в дальнейшем мы с ним стали друзьями.

За зиму я освоил польский язык и их обычаи (в частности, здороваясь, чмокать руку женщине, что было для меня сильно необычно; или католические приветствия). В это время я помогал хозяину по работе, научился молотить цепом, кромсать сечку и т. д. Вообще местные приемы сельскохозяйственных работ отличались от знакомых мне по родным деревням Волосовского района.

В июне 1942 года у меня ранка на практике зажила, я уже обходился без бинта. Надо было мыслить, что работать дальше, уже несподручно было есть хозяйский хлеб.

Хозяин хутора, находившегося под боком от деревни, польский германец, пригласил меня к себе вкалывать на земле. Пахать я ещё не мог, а вот боронить мог. Я у него проработал две недели, а дальше не смог, так как у меня распухла раненая нижняя конечность, и вследствие этого я покинул его. После этого я устроился к польке-вдове. Она что надо меня кормила. Но я у нее прожил непродолжительно. Она сказала, что не может меня удерживать, так как немцы, если узнают, сожгут ее хату. После этого я вернулся вновь в Крижаки. Ходил по домам (которых в деревне было всего 10). В каждом доме что-нибудь делал, за это меня кормили. Еще я порой играл на мандолине на деревенских праздниках. Ночевал я как правило в сарае на сене.

У меня в Крижаках было немало хороших друзей-поляков, которые мне помогали. Но следом я ещё работал и жил в нескольких местах.

В 1943 году в этом районе появились ещё бывшие военные: лейтенант Анатолий, бежавший из плена, и Павел, также бывший пленный. Мы начали считать, как нам угодить в партизаны. В нашей округе их не было, и мы попытались вслепую откопать их. Двинулись в сторону Белоруссии (это был финал августа начало сентября). Пока была бывшая польская территория, было легче с питанием, а в Литве народонаселение не крайне любезен и мог донести полиции. Пришлось нам возвратиться вспять. Лейтенант ушел в Вильнюс и сказал, что сообщит о себе; и сквозь месяц от него за нами пришла женщина-связная. Как оказалось, лейтенант был уже в партизанах в Рудненской пуще, это километров сорок от Вильнюса.

В единственный из последних дней ноября, до срока утром мы втроем, то есть связная и нас двое, пошли на пристань на реке Вилия. Там ходил пароходик до города, а в такую рань немцы ещё не проверяли документы пассажиров. Пароходик нас привез в Вильнюс, на пристань рядом Зеленого моста. На пристани нас встречала ещё одна дама, и они совместно привели нас в дом на кладбище. Там мы пробыли до утра.

На следующий день, ещё затемно, и женщины нас цепочкой, товарищ за другом, вывели из города. Мероприятие было крайне рискованным шел комендантский час, по городу ходили патрули, но нам повезло. Далее вышли на шоссе, остановили грузовик, в котором ехало немного полицейских, заплатили по 200 марок, и он привез нас в Яшуны, километрах в 2025 от Вильнюса. А там был гарнизон, повсеместно немцы, полицейские. Женщина говорит: Спокойно идем цепочкой. Населенный пункт оказался маленький, и мы удачно его миновали. Недалеко от Яшун в деревне у женщин была связная, и мы зашли в ее обиталище. Хозяйка запрягла лошадь, и они поехали, а мы на расстоянии шли позади. Нам надобно было пересечь железную дорогу. Женщины зашли в будку, где также был связной, и помахали нам, чтобы мы поскорей проходили. За железной дорогой мы сели в сани и поехали дальше, сквозь немного километров оказавшись в польской деревне Салки, где нас ожидал партизан из отряда им. Багратиона. Только мы расположились посушиться, как с другого конца деревни вошла группа немцев. Мы резво ушли в лесной массив, благо он был рядом.

Пройдя три километра, мы вышли в деревеньку Гута, стоявшую прямо среди леса. Недалеко от нее был оборудован партизанский лагерь, в тот самый отряд мы и влились. Он базировался на возвышенности, где партизаны, возле 80 джентльмен, жили в землянках, рядом с речкой. Вооружен отряд был погано, в основном трофейным оружием, и тем, что конфисковали у местного населения (советские винтовки, брошенные при отступлении и следом найденные в лесу, или выданные немцами для самообороны). Было ещё две гранаты, как бы немецкие, уместно сказать, при попытке использования одна из них не взорвалась. Связи с Москвой ещё не было. Питались в основном за счет местного населения, или трофейными продуктами, которые подчас удавалось завладеть при проведении засад. Продукты эти заготавливали километров за 20 от лагеря у богатых литовцев. При этом в одиночку являться в литовских деревнях и на хуторах было угрожающе стреляли. Одна из литовских деревень была неподалеку от лагеря, мы иной раз ходили туда в баню, группой мужчина в десять половинка моется, а вторая половинка охраняет, затем менялись.

Отряд им. Багратиона возглавлял Василий Васильевич Савченко, юный, дерзновенный и пригожий белорус. Он пришел в Рудненскую пущу с четырьмя партизанами для организации там отряда. Постепенно в него вливались новые люди, в основном из бывших военнопленных. Кроме нашего отряда, в Рудненской пуще базировался партизанский отряд Юргиса, но об их операциях мне ничего не известно.

В конце 1943 начале 1944 года в наше расположение самолетами были десантированы офицеры Красной Армии и грузы с оружием, боеприпасами и взрывчаткой, а кроме того сапогами, причем в лесу разыскивать эти грузы было достаточно сложно, и нашли мы не все. Два капитана-десантника, сброшенные сообща с группой служивый и офицеров, поделили отряд (93 человека) на две части. Одна количество 45 партизан осталась в Рудненской пуще на месте, а вторая доля, из них половинка десантники, забрав 7 парашютов грузов, ушла в Русскую пущу, километрах в ста от нас. Я остался в первой группе. А Савченко с ребятами, с которыми он пришел в близкое время в Рудненскую пущу, ушел в Белоруссию, в штаб бригады им. Ворошилова. Он считал, что десантники не имели права отнять у него отряд, так как он его создавал. Я считаю, что эти два капитана были десантированы с целью сформировать два партизанских отряда, но решили нетрудно поделить свойский отряд напополам.

Десантники обосновались на возвышенности посреди болота, вырыли землянки, устроили штаб, радиоточку, где сидели особисты. Отсюда возглавляли нашей группой, которая была разделена на две подгруппы, занимавшимися в основном охотой за немецкими штабными машинами; и двумя диверсионными точками, которые спускали под откос поезда, счет их успешных операций шел на десятки. К штабу сквозь болотце вела гать длиной примерно 700 метров. На болоте неподалеку от штаба кроме того расстреливали пленных вслед за тем допроса и провинившихся. Вообще дисциплина в отряде была поверхностная, но возмездие за трусость, предательство и т. д. было одно расстрел.

В лесу поблизости от штаба располагался лагерь польских евреев, бежавших сюда из окрестных поселков. Они жили в бараке с печкой, сделанной из железной бочки, целыми семьями. Мы снабжали их трофейным оружием, хотя немцы покуда ещё не занимались прочесыванием лесов, но вообще евреи были сильно запуганы.

Наша группа делала засады на шоссейных дорогах Вильнюс Каунас, Вильнюс Лида. Одна подгруппа уходила в поручение на шоссе, вторая отдыхала; мы возвращались они уходили. Уходили типично ночью, с тем, чтобы прийти на шоссе к утру. Ночью машины не ходили.

Около шоссейных дорог лесной массив был спилен на 20 метров, опосля на 20 метров очищен от кустов и веток (но там ещё лежали кучи несожженного хвороста, за которыми разрешается было прятаться), затем заново 10-метровая просека, вследствие этого впритык приблизиться к шоссе было нельзя. Поэтому мы делали так: с двух сторон от группы, метров за пятьсот, высылали дозоры по одному человеку. Дозор выстрелом сообщал о приближении машины. В это время группа броском приближалась к дороге, залегала и открывала жар.

Первое время легковые машины двигались без прикрытия, и их несложно было истребить и взять документы, почту и все остальное. Помнится, перед самым новым 1944 годом мы подбили легковую машину с немецкими офицерами, которая, как оказалось, везла рождественские подарки. Но из нее успел выйти германский гауптман с ручным пулеметом типа МГ-34, засел в канаве с противоположной стороны дороги, и не давал нам подступить к машине. Тогда, улучив миг, дядя из нашего отряда (этакий Григорий, армянин) с пулеметом Дегтярева перебежал дорогу, открыл жар по немцу с фланга и ранил его. Пулемет гауптмана мы забрали, он оказался весьма хорошей машинкой; пытались принести в штаб и самого гауптмана, но он потерял разум, и посредством некоторое время начальник приказал мне застрелить его

В дальнейшем немцы стали легковые машины сопровождать грузовиками и бронетранспортерами. Такие колонны мы пропускали, ожидая, когда они успокоятся и сызнова начнут бродить без сопровождения.

В дальнейшем мы стали уничтожать и грузовики с немецкими солдатами. Один раз был таковой происшествие. Лежим в засаде, и в какой-то миг слышим предупредительный выстрел, мы выбегаем к дороге и залегаем в кювете. Приближается грузовик, крытый брезентом. Открываем жар, немцы не оказывают действенного сопротивления, уцелевшие разбегаются. Не успели мы разделаться с этой машиной, как подходит вторая и начинает разворачиваться. Часть врагов залегла в кювете и открыла по нам жар. Тогда двое ребят с пулеметом зашли к ним с фланга, и в результате перебили большую доля немцев, остальные удрали. В этом бою нелегко ранило нашего командира он получил в спину семь пуль из автомата. Он был здоровый, нелегкий, оттого для его транспортировки была нужна повозка. Двое ребят побежали на ближний хутор и пригнали сани, запряженные парой лошадей. Мы скоро собрали трофеи, сосчитали убитых немцев (их оказалось 38), и дали тягу. Нам необходимо было пересечь железную дорогу. Обычно мы ходили пешкодралом по целине, но сегодня у нас была повозка, вследствие этого нам пришлось стараться прорваться посредством охраняемый переезд. Получилось все шибко здорово, мы проскочили под прикрытием огня из пулеметов, немцы не успели очухаться. Правда, начальник свой сквозь пять дней умер. Похоронили мы его рядом с лагерем на берегу речки.

Но нам не неизменно везло. Обычно в рейды мы хватали проводников из местного польского населения, заходя ночью в их хаты, зимой в плащ-накидках из парашютного шелка. Меня систематично задействовали в таких операциях, во-первых, вначале для проверки, а во-вторых, оттого что я говорил по-польски, мне более того первоначально не верили, что я не тутошний. Проводники же были необходимы, в силу того что что местность не соответствовала старой карте (в частности, во многих местах был вырублен лес). После того, как приходили к шоссе, проводников мы отпускали.

Так вот, был один раз таковой связанный с опасностью и несимпатичный происшествие. Иногда агрегатина проскакивала посредством свойский пламень и уходила, оттого начальник решил с обеих сторон от расположения главный группы разместить по партизану с гранатами. В тот раз такая образ выпала мне.

Лежу я за елками и думаю, что нужно бы мне поближе подобраться к шоссе, а то в случае чего не успею кинуть гранату. И неожиданно слышу, как кто-то кашляет. Оглядываюсь, с фланга по просеке идет цепочка немцев, практически в 15 метрах от меня, но меня не замечают. А по шоссе неспешно шли машины, в которых сидели пехотинцы. Я вскочил и нестись к группе, немцы как-то опешили и не сию минуту начали палить, но следом открыли шквальный жар. Мы, отстреливаясь, стали отдаляться, при этом у нас никого более того не ранило. Немцы, по-видимому, стреляли разрывными пулями, которые в лесу задевали за ветки и взрывались, не долетая до цели.

Потом мы выяснили, что проводник сообщил немцам о засаде. После этого случая мы не отпускали проводников до конца операции.

Операции срывались и по многим другим причинам. Например, был происшествие, когда мы установили мину на дороге, и протянули поперек нее веревку, привязанную к чеке. Но на дороге появился человек на телеге, шнур намотался на колесо, мина сработала и разнесла телегу, необычно, как тот самый человек остался при взрыве цел. Еще единственный раз по дороге мимо нас проезжали сани с двумя полицейскими. (Полицейских не возбраняется было несложно отличить от немцев, они носили зеленоватые шинели, сапоги, и кепку с кокардой лошадь, стоящая на задних ногах. У меня такая кепка была в плену, кто-то дал ее после этого того, как у меня в бане пропала пилотка.) Командиром нашей группы тогда был партизан по имени Петр, на задании он был в немецкой офицерской форме. Увидев сани, он вышел на дорогу и по-немецки приказал полицейским встать. Таким образом их взяли в плен, и повели в лагерь. По дороге одному из них удалось удрать, несмотря на свой пламень ему вслед; а второго довели до штаба, где допросили, а после этого расстреляли. Еще как-то раз проезжавший мимо нас грузовик остановился, из него вышел германец и пошел в нашу сторону. Кто-то из наших крикнул ему Halt! (Стой!), в результате его удалось нагнать, мы привели его в штаб, где его кроме того допросили и расстреляли. Тем не менее операция из-за этого сорвалась.

Однажды ещё мы устроили засаду на полицейских, заняв позицию у сарая у самой дороги, но так их и не дождались. Тогда мы направились в ближайшую деревню, отряд залег на опушке леса, а двое пошли на разведку. Через некоторое время мы видим, что разведчики возвращаются посредством поле, а из деревни выходит группа вооруженных полицейских кинуть взор, кто это тут ходит, но пламень не открывают. Мы дождались разведчиков и стали отдаляться вбок, а полицейские начали палить по тому месту, где мы только что были.

Бывало и так, что операции срывались по вине некоторых партизан. Однажды нам сообщили, что в поселок Гмина на совещание приедет бургомистр, и нам надобно провернуть на него засаду. Мы, как обыкновенно, расположились на краю леса и ждали выстрела, сигнализирующего о приближении машины. И когда он прозвучал и мы бросились к шоссе, агрегатина проскочила мимо нас в свое время, чем мы добежали до кювета. Оказалось, что джентльмен, тот, что должен был находиться в 500 метрах от первостепенный группы и сигнализировать о прохождении автомобиля, вместо этого залег весьма рядом от нас, оттого времени среагировать на знак и истребить машину нам не осталось. По возвращению в лагерь нас построили, и как только прочитали вердикт, единственный из особистов, стоявших позади строя, выстрелом в затылок застрелил провинившегося.

В какой-то миг к отряду присоединились 2 человека, бежавших из плена, татарин и российский. В то время у нас как раз сорвалось две операции кряду. И вот новеньких поставили в сигнальный дозор на фланг. Мы в главный группе, слышим звук мотора приближающегося автомобиля. Втоварищ он остановился, и посредством некоторое время по нам открыли пламень. Мы резво ушли. Вернувшийся татарин рассказал, что его компаньон, увидев приближающуюся машину, вышел на шоссе и сообщил остановившимся немцам, что спереди засада. Через немного дней в лагере я занимался своими делами, и внезапно увидел, как рыжий особист ведет к болоту раздетого татарина, тот, что все это время сидел под арестом. Потом с той стороны раздались выстрелы, и я решил, что его расстреляли. Тем не менее сквозь немного минут они оба вернулись вспять. Оказалось, что особисты решили только инсценировать расстрел татарина. Потом он воевал в составе нашего отряда не хуже других.

Иногда, если загодя спланированная операция срывалась, то мы переключались на вывод иной задачи. Еще в самом начале моего участия в партизанском отряде была такая история. Нам нужно было избавить военнопленных из лагеря, находившегося в 30 км от нашей базы. Для выполнения этой задачи из отряда отобрали группу в 4550 дядя (то есть на глаз половину), сделано это было для того, чтобы все партизаны в группе были вооружены, с оружием тогда у нас ещё были проблемы. Также взяли с собой все имеющиеся в отряде гранаты 2 штуки.

Когда мы подошли к лагерю и разведчики изучили обстановку, оказалось, что секьюрити была недавно усилена, и штурмовать стало бесполезно. Тогда мы решили заготовить провизию, благо в этой местности партизан не было, и литовцы жили не бедно. Разделились на три группы, и каждая из них пошла к своему особняком стоящему хутору. Моей группой командовал Володя, патрон разведки нашего отряда, пришедший ещё вкупе с Савченко из Белоруссии. Когда он подошел к дому и постучал, в реакция начали палить прямо через ворота. Брошенная в реакция в жилище граната не взорвалась. Единственным действенным способом приневолить хозяев прервать сопротивление остался поджог. В реакция по нам открыли жар с чердака. Когда обитель загорелся, из окна выскочил наследник хозяина, тот, что и отстреливался, и убежал в лесной массив. Из дома выбежала пожилая леди, а опосля и сам обладатель, которого кто-то из наших застрелил. У меня тогда была неудобная польская деревенская обувь, и я заскочил в горящий обиталище, поискать что-либо на замену. На печи удалось выявить хромовые сапоги, в которые я тут же и переобулся. В хлеве зарезали и поделили свинью, там же было рядом 20 коров, из которых мы выгнали пять, и направились к пункту сбора у перекрестка. По дороге отметили зарево со стороны второго хутора значит, и его собственник не пожелал вернуть количество добра, на третьем же все обошлось без стрельбы и поджогов. Подходим к лесу а оттуда по нам стреляют из винтовок, по-видимому, местные мужики. Савченко, не сходя с саней, дал из автомата немного очередей в сторону леса, и они безотложно же разбежались. Идем, гоним коров дальше. Через немного километров при пересечении шоссе спереди еще раз была обнаружена засада из местных обитателей, вооруженных в настоящее время уже автоматическим оружием, которая, хотя вообще-то, еще раз была рассеяна потом короткого боя. После этого коров пригнали в лагерь уже без новых препятствий, зарезали, и туши развесили на морозе на деревьях около лагеря, примерно них произвольный день жгли кострище, так что звери из леса боялись подойти к мясу. На темное время суток кострище тушили, чтобы не демаскировал, но он все одинаково продолжал малость дымить.

По возвращению с задания мы отдыхали в нашем лагере, в землянках и у костра, благо там ещё до войны были кем-то заготовлены и сложены в штабеля метровые дровишки. В лагере было 2 землянки для рядовых, землянка для командного состава, и землянка для радистки (не помню верно, может, там же жили и женщины-поварихи, о которых речь пойдет дальше). Землянки строились так: на сухом месте выкапывалась яма, в ней ставился сруб в немного венцов. Затем посередине прокапывался доступ вдоль всей землянки, таким образом по обеим сторонам от прохода получались земляные лежаки-нары, покрытые настилом из тонких бревен и заделанные хвойными ветками. Напротив входа делалось небольшое окошечко. Внутри ставилась кирпичная печь, но она не прогревала землянку, и зимой было прохладно, тем больше что одеты мы в основном были не весьма добро. Я сам вначале ходил в гражданской одежде, в которой ушел в партизаны. Когда штаны сносились, здешний портной, хотя вообще-то, не крайне добро владевший этим мастерством, перешил прихваченное откуда-то во время одной из операций пальтецо на штаны, а после этого сшил и новые, из льняного домотканого полотна, крашеного весьма нестойкой краской, так что в начале весны, следом того, как промокнешь в лесу и в лагере снимешь штаны на просушку, ноги под ними оказываются того же цвета, что и материя. Потом мне досталась форма полицейского, черная с серыми обшлагами и серым воротником. В качестве головного убора я использовал самодельную темно-синюю пилотку с самодельной звездочкой. Вообще явной советской символики без малого ни у кого не было, только у некоторых самодельные, вырезанные из консервных банок звездочки. Многие более того ходили в трофейных немецких кителях. С обувью также были проблемы. У меня в первую голову были клумпи польские ботинки с деревянной подошвой, которые мне сделал сапожник в Крижаках. Они оказались не весьма удобными к негнущейся подошве прилипает почва, ноги мокнут. На смену им я на хуторе раздобыл хромовые сапоги, немедленно участок их, а клумпи выбросил. Однако по пути в лагерь я так натер ноги, что было крупный удачей вскоре сменять эти хромовые сапоги на кирзовые. Сброшенные к нам десантники ещё ходили в гражданской одежде, но лучшего качества зимние бобриковые полупальто с меховым воротником, шапка, штаны, сапоги, автомат, револьвер в немалый деревянной кобуре (словно бы бы Маузер), и дополнительно мелкотравчатый пистолетик.

Из бытовых сторон нашей жизни достойна упоминания и кухня. Сама она в лагере была на улице под навесом. Питались в основном супом с мясом, а хлеб пекли в деревне. Готовили на кухне две женщины: одна пожилая, другая юная девица. С ними была связана такая история.

Однажды зимой мы поздненько вечером шли на поручение. Когда мы были на подходе к одной из деревень, нам навстречу вышло немного обитателей, которые сообщили нам, что какая-то группа вооруженных людей, мужчина пятнадцать, как бы как партизан, расположилась в деревне, захватила находившихся там двух партизан с прочий группы, и при приближении нас стремительно удалились. А незадолго до этого сквозь деревню проходило два человека из нашего отряда, единственный из которых был родом из этого района, а иной из пленных, из Орловской области. Этих двоих, шедших в родную деревню местного парня, они пропустили. Но, по-видимому, те двое сообщили людям из подозрительной группы, куда они направляются, так как, уходя от нас, они направились в родную деревню местного парня, ворвались в его жилище и устроили там перестрелку, в результате чего здешний был убит, а орловский ранен в руку и ногу, и его следом привезли к нам знакомые убитого.

А летом в расположение отряда пришли четыре парня и барышня и заявили, что хотят примкнуть к нам. Они с нами ходили на задания, воевали, в то время как в одно прекрасное время орловский не узнал одного из них, тот, что, как оказалось, стрелял в него в той зимней перестрелке в деревенском доме. Их одним духом арестовали, и на допросах выяснили, что это власовцы, задействованные в контрпартизанских действиях, и женщины-повара также из их компании. В их задачу входило внедрение в две диверсионные группы отряда, которые занимались подрывами вражеских эшелонов, с целью отравить партизан.

В феврале 1944 года В. В. Савченко вернулся из Западной Белоруссии, из Белорусского штаба партизанского движения с документами на восстановление своего отряда. Из 90 дядя он набрал только 17, так как количество партизан погибла, а доля ушла в Русскую Пущу. Костяк нового отряда Савченко составили те, с которыми он пришел в эти места начальство разведки белорус Володя лет двадцати трех, патрон штаба отряда лет тридцати, ещё немного молодых ребят, и его благоверная Наташа. А ушедшие в Русскую Пущу затем некоторого количества удачных операций по организации засад и подрыву поездов потеряли половину группы, и не от немцев, а от польских легионеров. .

Так же читайте биографии известных людей:

Михаил Копылов Mihail Kopylov

Звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" Михаилу Васильевичу Копылову присвоено 16 мая 1944 года за отвагу..
читать далее →

Михаил Кузнецов Mihail Kuznecov

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 сентября 1943 года Михаилу Васильевичу Кузнецову присвоено звание Героя Советского Союза. 27 июня 1945..
читать далее →

Михаил Макаров Mihail Makarov

Герой Советского Союза. Михаил Андреевич Макаров награжден орденами Ленина и Отечественной войны I степени, многими медалями.
читать далее →

Михаил Мартынов Mihail Martiunov

Герой Советского Союза (21.03.40). Награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Суворова 3-й степени, орденами Отечественной..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий