Известные люди

»

Наум Коржавин

- Как вы могли бы установить жанр ваших мемуаров?

- Я начал чиркать их шибко давнехонько, грубо в 80-м году. Мне мои друзья говорили, что я должен нацарапать близкое Былое и думы. У меня получились скорее думы и былое. Там есть подзаголовок Автобиографические эссе и очерки. Книга о том, что было с душами людей, со мной, с моим развитием. Тем больше что в текущий момент это предается забвению. Люди говорят, сами не понимая о чем. Сейчас говорят, что было 70 лет коммунизма. Это не так. В одной из статей у меня есть формулировка: Под русским коммунизмом я понимаю верх коммунистической партии, существовавшей в России с середины 1917 года по середину 1935-го. А сталинщина - это итог коммунизма. Коммунизм - это было заблуждение, а в сталинщине заблуждения не было, был совершенный отказ людей от самих себя. Один немецкий коммунист сидел в гестапо, а позже в НКВД. У него затем спросили, где страшней. Он ответил: Били в равной мере, но в гестапо меня били, чтобы вынудить заявить правду, а в НКВД - чтобы принудить проронить неправду.

- Вы пишете, что когда читали свои вирши военного периода, то испытывали опасение, что вам аплодируют не за поэзию, а за храбрость. Чего ещё вы тогда боялись?

- Да ничего. Я понимал, что меня могут усадить, но это было абстрактно.

- А откель появился ваш тогдашний образ - шинель, буденовка?

-Я был несложно беспомощным мальчиком, тот, что не мог сформировать свою бытие. Мне подарили шинель, и я ее носил. У меня были одни валенки, и других не было. И буденовку я носил, потому как что у меня прочий шапки не было. Никакой идейной подоплеки это не носило. 44, 45-й год - это было странное время, когда люди в декабре покупали мороженое, в силу того что что оно продавалось без карточек и было имитацией какой-то еды.

- В тексте вы повторяете, что вы не политический борец и ваши выступления - акция сугубо поэтическая. Как же тогда получилось, что вы попали в запрещенные поэты?

- Вся поэзия была запрещена. Кто-то тогда острил, что у редакторов вкуса нет. Я говорил: У них есть привкус. Как только они видят сильную строку, они ее стразу вычеркивают.

- Вы в молодости находились под влиянием футуристов. Подражали им?

- Я подражал футуристам - не в творчестве, но мне нравилось скандалить. Я мог стать и задать какому-нибудь докладчику резкий вопросительный мотив. Меня заметил ещё в Киеве Николай Николаевич Асеев, которой затем обо мне рассказывал в Москве. И когда я приехал в Литинститут, там уже многие про меня слышали. Меня словно бы заметил Эренбург, неплохо ко мне отнесся, и я считал, что он меня помнит. Но он меня, оказывается, не запомнил (смеется), чего я, конечно, представить не мог - как разрешено меня выпустить из памяти.

- Когда вас арестовали в 47-м, что вы почувствовали?

- Я не ждал, но нужно мной нависало, я это чувствовал. Это делается просто: всех кругом вызывают и допрашивают, но вас при этом не трогают. И люди начинают тебя чураться. Один, второй, третий при встрече говорят: Извини, дед, я в текущее время занят, я бегу. Хотя тогда меня сажать было не за что. Даже мои вирши про Лубянку, про Сталина нигде не печатали. Тогда запрещено было сказать: Сталин прав. Это как у Салтыкова-Щедрина: Восхищение начальством есть образ мыслей, в самом названии которого допускается вероятность и не восхищения оным. Воспретить. Обыватель должен трепетать. По этой причине меня и посадили. Так что я не испугался - я удивился, это было нелепо. Я, конечно, слышал про перегибы, сейчас под это подпал я. Но вы не думайте, что я тогда безотлагательно протрезвел - ничего подобного.

- Но с вами корректно обращались - не били, давали почивать...

- Нет, меня не били, а когда в одно прекрасное время вызвали на допрос ночью, то опосля позвонили, чтобы мне дали почивать, и я спал днем. Меня не отправили, как многих, в лагерь, в силу того что что меня стопудово невзначай спас единственный весьма славный дядя. Он работал в МК партии помощником секретаря по пропаганде - Федор Алексеевич Медведев. Он меня опекал перед арестом. Однажды его вызвал секретарь и сказал: Вот друг с тобой хочет побеседовать. А друг был руководитель областного и городского управления МГБ Горгонов. Он говорит: Знаете такого-то?. Медведев отвечает: Знаю. - Что вы можете о нем проронить?. Тот говорит: Самое хорошее. - А вот смотрите, что он написал - и протягивает мое стихотворение. Федя посмотрел и спрашивает: А финал где? В этом стихотворении есть финал. - Откуда вы знаете? - У меня есть его вирши, я в текущий момент принесу" И Медведев принес их. Тот хотел их схватить, но Федя говорит: Расписку давайте. А то раз у вас пропадают концы, то у вас все может пропасть. В результате я попал в ссылку. Что и спасло мне существование.

- Чем вы занимались в ссылке?

- Я пытался быть сапожником, но ничего у меня не получилось, и выжил я только оттого, что родители присылали мне 300 рублей, а по тем временам это были нормальные капиталы. Первое время МГБ выдавало нам хлеб. Мы жили в клубе, а после этого поселились у местных обитателей. Причем там была совершена провокация. В ссылку первыми прислали уголовников по статье 59-3. Их поселили, к ним отнеслись с доверием, вслед за тем они украли что могли и убежали. Поэтому когда пришел второй период уже с политическими, то их встретили возгласом: Знаем мы вас! (смеется). Но тем не менее они поселились, а нас уже встретили целиком стандартно. Потом уже одна моя приятельница слышала, как одна леди кричала другим: Бабоньки, вы энтих не бойтесь. Это не воры, это хорошие люди, китриционеры.

- Вернувшись в Москву, вы заканчивали Литинститут уже в эпоху шестидесятничества, были другие настроения, другая эстетика. Вам удалось влиться в эту среду?

- Я считаю Аксенова шибко талантливым, Гладилина, и более того у Евтушенко есть хорошие вирши, которые не политические нимало, но с этим поколением я был не сильно близок. Моими друзьями были Слуцкий, Самойлов, Наровчатов. Но для серьезной поэзии пора начиналась весьма тяжко. Если бы у меня были монеты и силы, я бы издал антологию поэты военного поколения.

- То есть вы себя не относите к шестидесятникам. Ведь ваш сборник вышел в начале 60-х.

- Нет, да и Булат не шестидесятник. Это поколение начиналось ещё до войны.

- Когда вам стало ясно, что оттепель кончилась, что существовать в этой стране больше не разрешено - нужно отъезжать?

- После того как на сообщение Солженицына отреагировали так, как отреагировали, я понял, что верх не контактна и работать больше нечего. Я уехал в состоянии пессимизма, а не потому, что меня не печатали. Я подписывал письма, которые считал верными, но меня не увлекала диссидентская занятие. Я не мог все время размышлять о том, что сказал Брежнев, и на это реагировать. Я уехал, оттого что перестало хватать воздуха. Я больше не мог чуять звук советского диктора в репродукторе.

Так же читайте биографии известных людей:

Наум Анцелович Naum Antselovich

Анцелович Наум Маркович (1888-1952) пролетарий, член КП с 1905, в 1917 член ВРК Петрограда, комиссар над учреждениями интендантства. В 1919 зам...
читать далее →

Наум Эйтингон Naum Eytingon

Из всех советских разведчиков только двое удостоены полководческих орденов Суворова. Это генералы Судоплатов и Эйтингон. Наум Эйтингон известен как..
читать далее →

Наум Кравец Naum Kravets

Те, кто потом назовет Наума везунчиком, даже не подозревали, насколько они были правы. Во-первых, он уцелел тогда, под Смоленском. Во-вторых, когда..
читать далее →

Наум Ко Naum

НАУМ I Ко создана Науменко Александром в ноябре 2004 года. Он же автор текстов музыки и идейный вдохновитель группы. В детстве Науменко учился в..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий