Известные люди

»

Петр Вяземский

Он плакал на ступенях Конюшенной церкви, не скрывая своего отчаяния! Плакал дядя, тот, что казалось, привык к беспощадным ударам судьбы. Она, будто смеясь над ним, отбирала у него одного за другим, друзей, детей, силы, веру, возделение существовать, какие бы то ни было надежды! А он все стоял, как несгибаемый дуб. Иронизировал, подтрунивал над собой, его язвительные остроты друзья записывали в альбомы, запоминали наизусть... Говаривали, что в его чувстве юмора есть что-то необычное, негусто холодное, как бы ускользающее от понимания.

Не бесполезно же в его жилах текла по материнской линии англо-ирландская кровь. Никто не видел его слез. Разве что скептицизм взглядов и язвительность шуток становилась как бы сильнее от глубины огорчения, которое он испытывал. Слез без малого не было и у могилы дочери Полины, там, в цветущем и равнодушном Риме. Княгиня плакала навзрыд, без малого теряя от слез разум, но он будто окаменел тогда... Вернулись в Петербург (май 1835), -запирался в кабинете, заполнял заметками записные книжки, перелистывал страницы книг и журналов, глядя на них пустыми потухшими глазами. Отчаяние давило, а слезам вручить воли не мог. Вечерами приезжали немногие гости, вели негромкие разговоры с княгиней Верой, пили чай... Частенько заглядывал и Пушкин. Его приезду он бывал в особенности рад, уводил в офис, где сидели, вспоминая, или молчали, думая любой о своем... Встречались на светских раутах - Пушкин казался задумчивым и желчным в то же время. По гостиным в то время уже вовсю ползли слухи о предстоящем скандале, недопустимом поведении Д'Антеса... Но он был так поглощен своим собственным горем и печальными размышлениями, что не придал должного значения этой, как ему показалось, затянувшейся светской сплетне. Как он казнил себя за то, что вернулся домой чересчур поздненько в закат дня перед этой злосчастной дуэлью! Его не дождались и время было упущено. На следующий день свершилось непоправимое... И сейчас он горестно рыдал на ступенях церкви, касаясь коленями холодных плит. Февральские снежинки падали на воротничок его шубы, но он не замечал ничего. Гроб с телом Пушкина стоял в церковном подвале. Пушкина не было. А он был жив. И это мучительно удивляло его. Кажется, в тот момент он осмыслил горечь всех своих потерь так остро, как ни при каких обстоятельствах.

Князь Петр Андреевич Вяземский справедливо мог гордиться своим негласным титулом "рюрикович". Родословная его отца, князя Андрея Ивановича Вяземского, уходила корнями достаточно в отдалении. Впрочем, князь Андрей Иванович, кажется, обращал участливость на древность своего имени только редко. Человек свободомыслящий, высокообразованный, лично знакомый с французкими писателями-энциклопедистами, он непочатый край времени проводил в заграничных путешествиях. Во время одного из них и познакомился с будущей матерью князя Петра Андреевича - англичанкой, замужней дамой, мадам О'Рейли. Влюбившись страстно, Андрей Иванович увез ее от мужа в Россию, добился для нее развода и в 1786 году обвенчался с нею, превратив в княгиню Екатерину Ивановну Вяземскую. Княгиня Екатерина Ивановна умерла до срока, когда Петр Андреевич был ещё ребенком, а родственников с ее стороны он ни при каких обстоятельствах не знал, хотя и пытался их найти во время заграничных путешествий.

В 1795 году папа князя Петра купил под Москвою имение Остафьево, где построил здоровый, в сорок комнат, особняк в классическом стиле, ставший на полно лет излюбленным пристанищем его сына - поэта. В Остафьево собиралась духовная элита того времени - Жуковский, Дмитриев, Батюшков.

Жил долгие годы (12 лет!) в Остафьеве и Карамзин - зять князя Андрея Ивановича, женатый на старшей его дочери, Екатерине Андреевне, сводной сестре Петра Андреевича. Николай Михайлович Карамзин работал в имении над своим главным трудом "Историей Государства Российского." Заботам Карамзина и возложил князь Вяземский-старший, умерший раньше времени, в 1807 своего единственного сына. С этого времени, как вспоминал позже сам Вяземский, "русское литературное воздействие соединилось в Остафьеве с привычным французским и более того стало преодолевать его." (Вяземский. "Записные книжки")

Воздействие Карамзина на молодого Вяземского оказалось решающим: он был воспитан в духе патриотизма и привык к мысли о том, что произвольный мужчина должен в меру сил своих радеть о благе и процветании общества. Если Карамзин-историк образовал публициста и критика Вяземского, научив его полемизировать и вникать в глубины исторических событий, то Карамзин-писатель, автор "Писем русского путешественника", "Бедной Лизы", замечательных элегий и романсов, вырастил Вяземского - поэта. Преклонение перед Карамзиным было своего рода исключением для остроумного князя Петра. Вообще-то он не признавал никаких авторитетов - не склонен был к тому его скептический, язвительный ум. Только ещё единственный раз в жизни сделает для себя изъятие Вяземский - признать духовное первенство Пушкина и преклониться уже пред ним.

Петр Андреевич рассказывал о своих юных годах: "С водворением Карамзина в наше семейство письменные наклонности мои долговременно не пользовались поощрением его. Я был между двух огней: папа хотел зреть во мне математика, Карамзин боялся узреть во мне плохого стихотворца. Он зачастую стращал меня этой участью. Берегись, говаривал он: нет ничего жальче и смешнее худого писачки и рифмоплета. Первые опыты мои таил я от него, как и другие проказы грешной юности моей. Уже позднее, а аккурат в 1816 году, примирился он с метроманией моей (метромания - старинное наименование стихотворства. Везде сохранены манера и орфография подлинных документов - автор) Александр Тургенев давал в Петербурге закат дня в честь его... Хозяин вызвал меня прочитать кое-что из моих стихотворений. Выслушав их, Карамзин сказал мне: "Теперь уж не буду отклонять Вас от стихотворства. Пишите с Богом!" И - пошла строчить, то есть пиши пропало! - скажет единственный из моих строгих критиков. "Острота мысли и острота ее выражения, каламбур, едкая юморность, развлекуха словом - наиболее характерные черты Вяземского - поэта и публициста сказывались в каждой его строке, более того в самой ранней: стихотворении, посвященном адмиралу Нельсону. Оно написано им в 13 лет!

Князь Петр продолжил начатое дома серьезное образование в Иезуитском пансионе Чижа в Петербурге, (в тот самый же пансион хотели первоначально поместить и Пушкина), после этого в Благородном пансионе при Педагогическом институте, но возвратился домой, где по настоянию Карамзина, с ним занимались профессора Московского Университета. Образование получилось отменным, не было только привычки к систематической работе, кабинетной аккуратности. Часто Вяземский терял свои рукописи и обращался к Пушкину с просьбой воссоздать по памяти его вирши.

Вяземский до времени стал взрослым человеком. Не достигнув и двадцати лет он женился на княжне Вере Гагариной - девушке отчаянно образованной, милой и необыкновенно, до странности, доброй. Это было взаимное пылкое увлечение двух схожих натур: Вера Гагарина была остроумна, находчива в разговоре, снисходительна к слабостям других и читала книги, подчас крайне серьезные, не для молодых барышень. Князь Петр Андреевич прожил "с княгиней доброй и прелестной" (выражение Пушкина) без малого 67 лет, похоронил семерых детей - последнюю, Марию, совершенно уж взрослой, 30 с небольшим. Княгиня постоянно была рядом: когда - незаметною тенью, когда - необходимою опорой. Прощала ему все мелкие слабости, неверные шаги, глупости, увлечение другими дамами (посреди которых была и блистательная графиня Фикельмон)... Она только лукаво щурилась, грозила мужу веером, качала головой и удивлялась про себя: что они находят в этом непривлекательном лице с крупными чертами? Впрочем, тут же находила ответ: в ее муже дам привлекала непринужденность и острота мысли, та увлеченность, с которой он мог калякать на любую тему и его необыкновенная уверенность в себе, уверенность красавца-мужчины, тот, что может покорить самое неприступное женское сердце. Об отменно светских манерах князя ходили легенды. Графиня Фикельмон во впечатлении о первой встрече с Вяземским безотлагательно отметила: "очень любезен". Это было главное, что бросилось в глаза крайне наблюдательной посольше, воспринимающей этикет как естественную количество жизни, привыкшей к нему.

Но в жизни Вяземского были не только паркеты бальных зал. Было и Бородинское сражение 1812. Он записался в Московское ополчение, пулям не кланялся - под ним было убито две лошади. За участие в боях и личную храбрость князь высочайше награжден орденом Станислава 4 -ой степени. После пожара Москвы уволен из армии и в ранге коллежского асессора направлен служить в Варшаву.

Его свободолюбивые идеи тогда бесповоротно оформились. Он сблизился в Варшаве со многими из тех, кто после этого принимал участие в декабристском мятеже, польском народно-освободительном движении 1830-х. Князь составлял записку об освобождении крестьян, план которой должен был быть подан на рассмотрение императору Александру Первому. Но декабрьская вьюга сменила императоров на престоле, либеральным мыслям пришел финал и "декабриста без декабря" - так называли Вяземского многие советские исследователи "дворянской революции" - хоть и не засадили в Шлиссельбург или Петропавловскую крепость, и все-таки имя взяли на заметку и, насторожившись, уволили от службы "без прошения". Вяземский с горечью писал В.А. Жуковскому: "В наши дни союз с царями разорван, они сами потоптали его. Я не вызываю бунтовать супротив них, но не знаться с ними... Благородное негодование - вот современное вдохновенье!" Этим же благородным негодованием были полны и поэтические строки Вяземского, которые не могли миновать через цензуру, но расходились в рукописях и становились известны все больше широкому кругу молодежи и деятелям декабристского мятежа. За князем была установлена негласная слежка.

Агент Третьего отделения доносил генералу Бенкедорфу: "Образ мыслей Вяземского может быть по достоинству оценен по его пьесе (т.е. - стихам) "Негодование", ставшей катехизисом заговорщиков." И дальше приводились строки:

Свобода! О, младая дева!

Посланница благих богов!

Ты победишь упорство гнева

Твоих неистовых врагов.

Вяземский получил сообщение от Рылеева (сквозь редакцию журнала "Полярная звезда", в котором благополучно сотрудничал). В письме говорилось: "Будьте здоровы, благополучны и грозны по-прежнему для врагов вкуса, языка и здравого смысла. Вам не должно терять из виду, что как-то раз выступив на такое прекрасное поприще, какое Вы себе избрали, почивать не должно!"

Так что не без основания Николай Первый сказал: "Князь Вяземский избежал участи арестанта только оттого, что оказался умнее и осторожнее других".

Разгром движения декабристов был для князя в прошлом всего огромной личной драмой. Он терял друзей, единомышленников, без затей знакомых. Атмосфера в обществе становилась все больше тяжелой....Многие не могут постичь логики того шага, тот, что совершил князь, написав императору письмо-исповедь. Но вот строки из его письма Александру Ивановичу Тургеневу от 27 марта 1820 года: "Я за Гишпанию (Испанию) рад, но, с иной стороны, боюсь, чтобы соблазнительный образец Гишпанской армии не ввел бы в грешок кого-нибудь из наших. У нас, что ни затей без содействия самой власти - все будет Пугачевщина." (Письмо цитируется по книге Н. Раевского" Портреты заговорили" Т 1.) Слова пророческие, учитывая дальнейший ход истории России. Но зная к чему приводят революционные бунты, князь понимает и как губительно для России отсутствие в обществе всяческого движения вперед, отсутствие способности мыслить и разуметь. Опальное положение Вяземского длилось долгих девять лет!

В 1828 году оно осложнилось клеветническим доносом на якобы непристойное поведение. От имени императора московскому генерал-губернатору Д.В. Голицыну было приказано: "внушить князю Вяземскому, что руководство оставляет собственно поведение его дотоле, доколе предосудительность оного не послужит к соблазну других молодых людей и не вовлечет их в пороки. В сем же последнем случае приняты будут необходимые меры строгости к укрощению его безнравственной жизни". Это "высочайшее" оскорбление было тем больше неприятно, что непосредственным поводом к нему послужил опять-таки донос о том, что князь намерен издавать под чужим именем некую "Утреннюю газету". Он же не имел об этой газете никакого понятия!

В ответном письме главе администрации области Голицыну Вяземский писал: "Если я не добьюсь почетного оправдания, мне остается оставить родину с риском скомпрометировать этим поступком перспектива моих друзей". Вероятно, князь имел ввиду в прошлом всего декабристов и Пушкина, положение которого в тот миг также было достаточно сложным.

Однако от мысли эмигрировать пришлось отступиться из-за того, что семейство росла и денег было не крайне непочатый край. Дети нередко болели, средства уходили на их врачевание. Кроме того, уверенный супостат реакции, он, как дворянин, был все же монархистом, принадлежал, как тонко выражались тогда, "к оппозиции Его Величества". Князь выбрал свою дорогу, решив, что для чести древнего имени и будущего детей, он должен примириться с правительством. В декабре 1828 - январе 1829 года Вяземский пишет свою "Исповедь" - большой протокол, в котором с достоинством излагает свои взгляды и идеи, принося извинения императору за резкость с которой он высказывал их. Исповедь князя была в феврале 1829 года отослана Жуковскому в Петербург, а сквозь него передана графу А.Х. Бенкендорфу, следом императору Николаю Первому. Тот потребовал от князя Петра Андреевича личных извинений перед собою и братом своим, Великим Князем Константином, наместником Варшавы. Неизвестно, была ли это аудиенция или конфиденциальное послание - советские литературоведы не чрезмерно занимались исследованием частного вопроса, заклеймив храбрейшего и мужественного человека эпитетом "трусливый монархист-реакционер". (Большая количество архива князя неопубликована и неисследована. "Старые записные книжки" - основной работа последних лет жизни, где невпроворот ценных наблюдений из жизни русского общества всех слоев, воспоминаний о встречах с Пушкиным и Жуковским, Тургеневым и другими - знаменитыми и не сильно - писателями и поэтами, деятелями культуры и истории, - в полном объеме не издавались ни при каких обстоятельствах! Это - к слову, не больше.)

Но раскаявшийся "республиканец-монархист" получает уже в феврале 1830 года первое государственное направление - чиновник по особым поручениям при министре финансов графе Канкрине. Должность - больше чем почетная.

Через год, 5 августа 1831 года, князь Вяземский становится камергером Двора Его Величества, а 21 октября 1832 князь уже назначен вице-директором департамента внешней торговли. Столь стремительное восхождение по служебной лестнице разрешено втолковать не только капризами "высочайшей воли," но и личными заслугами и достоинствами князя Вяземского, воспитанника истинного гражданина Отечества - Карамзина! Позднее Вяземский служил в министерстве народного просвещения также на немалой должности - приятель (заместитель по-нынешнему!) министра просвещения и в плодах тогдашних реформ и расцвета Российской Академии Наук есть и его заслуга... Но не забывал князь и о музах, живых и поэтических.

Пушкин беззлобно подшучивал над ним в письмах того времени: "Настоящая работа твоя - при графине Фикельмон. Она удержит тебя в Петербурге..." (дословная мысль из письма1831 года) - намекая на его бурные успехи в светских салонах, на установившиеся теплые личные отношения "с посланницей богов, посланницей австрийской" (выражение самого Вяземского)/ Отношения эти больше были похожи на "влюбленную дружбу" и разговорчик о них - предмет для отдельной статьи. Гостиные и серьезные литературные салоны снова слышали остроумные каламбуры князя, а порой и глубокие споры на разные темы то с Пушкиным, то с Жуковским, то с Александром Тургеневым.

Сохранилось много свидетельств современников об этих спорах и разговорах. Всех тогда занимал польский вопросительный мотив. Вяземский поддерживал позицию правительства и тут бывали у него разногласия с Пушкиным. Они спорили порой "до упаду, до охриплости" о драматурге Озерове, о поэтах Дмитриеве и Батюшкове. Вероятно, в дальнейшем спорили бы и о даровании Лермонтова, останься Пушкин жив.

Сохранилось огромное численность писем Пушкина к князю - семьдесят четыре. Чуть больше было только к жене.

Пушкин с признательностью и благодарностью отвечал на все замечания Вяземского, а в особенности - на его критические статьи по поводу его ранних поэм: "Цыганы", "Полтава", "Кавказcкий пленник".

Он писал Вяземскому: "Пусть утешит тебя Бог за то, что ты меня утешил! Приятно послушать взгляд о себе умного человека!" А Вяземский позднее признавался: "В стихах моих я часто умствую и умничаю. Между тем..., что если есть и должна быть поэзия звуков и красок, то эта была поэзия его, Пушкина". Он как-то упрекал меня в том, - продолжал Вяземский, - как у меня хватило духа вещать о том, что язык свой рифмами беден! Оскорбление русскому языку он принимал за оскорбление лично ему нанесенное. Он был прав, как высший агент этого языка."

Вспоминая о Пушкине Вяземский говорил: "Он судил о труде моем с живым сочувствием приятеля и авторитетом писателя и опытного критика, меткого, строгого и светлого. Вообще, хвалил он больше, нежели критиковал... День, проведенный с Пушкиным был для меня праздничным днем. Скромный сотрудник, получил я от мастера-хозяина одобрение, то есть лучшую награду за свой работа." Речь идет о биографии Д. Фонвизина, написанной Вяземским и показанной Пушкину в Остафьеве в летние месяцы 1831 года, "в затишье холеры". (П. Вяземский. "Из автобиографического введения" 1876.)

Просматривая огромное численность критических заметок, статей и воспоминаний, посвященных Вяземским Пушкину, не можешь порою отделаться от мысли, что Вяземский сознательно и бессознательно как бы пытается загладить невольную свою вину перед поэтом. Был самым близким другом, а не сумел спасти, подсобить, уберечь! Вяземский не защищался от этих обвинений - косвенных и прямых. Он так и пронес тягота их до самого конца.

Его сообщение о последних днях и минутах жизни Пушкина, написанное по просьбе В.А. Жуковского, исполнено горячей любовью к Пушкину. Там есть строки: "Разумеется, с большим благоразумием и меньшим жаром в крови и без страстей Пушкин повел бы это занятие по иному. Но тогда могли бы мы зреть в нем, может быть, великого проповедника, великого администратора, великого математика, но на беду, провидение дало нам в нем великого Поэта". Вяземский одним из первых назовет Пушкина тем именем, к которому так привыкло ухо русского человека за два с лишним столетия.

О себе же сенатор, камергер Императорского Двора, член Государственного Совета, князь Петр Андреевич Вяземский с горечью напишет:

Лампадою ночной погасла существование моя,

Себя, как мертвого оплакиваю я.

На мне болезни и печали

Глубоко врезан тяжелый след;

Того, которого вы знали,

Того уж Вяземского нет...

Он назовет это стихотворение крайне красноречиво: "Эпитафия себе заживо"...

Было ли это метафорическим преувеличением или горькой истиной - нелегко проговорить. Но перелистывая страницы книг "сиятельного поэта" (как в шутку говаривал Пушкин), его дневников, писем, мемуаров, мы слышим дыхание того времени и ясно представляем себе того Вяземского, друга Поэта, тот, что не стыдясь рыданий оплакивал его на ступенях Конюшенной церкви в Петербурге, 10 февраля 1837 года...

В подготовке статьи использованы материалы двухтомника "Друзья Пушкина" М. Изд-во "Правда" 1986 год. т.1, автор и составитель - В.В. Кунин.

Так же читайте биографии известных людей:

Пётр Гнедич Petr Gnedych

Пётр Гнедич - выдающийся русский писатель, драматург, переводчик, историк искусства, театральный деятель. Родился 30 октября 1855 года.С конца..
читать далее →

Пётр Горский Petr Gorskiy

Пётр Горский - русский поэт и литератор, очеркист. Родился 25 марта 1826 года.Пётр Горский дебютировал в печати отрывком из комедии Полуфранцузы в..
читать далее →

Петр Гулак-Артемовский Petr Gulak-Artemovsky

Петр Гулак-Артемовский - известный украинский писатель, учёный, переводчик, поэт. Родился 27 января 1790 года.Широкому кругу читателей Петр..
читать далее →

Петр Квашнин-Самарин Petr Kvashnin-Samanin

Квашнин-Самарин Петр Андреевич (16711749 или 1750), поэт. Принадлежал к старинному боярскому роду Квашниных-Самариных. Внук писателя XVII в. кн...
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий