Известные люди

»

Сергей Залыгин

Прежде всего, Залыгин опроверг привычное представление о писательской биографии. Принято считывать, что сочинитель начинает с короткого разбега, после этого - бурное цветение таланта, так проговорить, пик "писательской витальности", когда на одном дыхании создаются самые яркие, эмоционально насыщенные произведения; дальше следует постепенное оформление собственного стиля, которое идет также с ослаблением эмоционального напора (уравновешенным растущим мастерством и интеллектуальной значимостью). Ну а в конце биографии - медленное угасание творческого дара и переход к публицистике и мемуарным заметкам.

А Залыгин-художник шел по восходящей до последних лет своей жизни. Даже тогда, когда силы его начали покидать катастрофически, когда начинало отказывать, казалось бы, все - туловище, память, некоторые навыки ориентации, - ему не отказывал, а как подобно тому как все разворачивался и разворачивался его дар художника. И дар его был до того свеж, что в 1996 году, когда я вычитывал корректуру романа "Свобода выбора", то серьезно обдумывал, как бы предложить Залыгину некую литературную акцию, а аккурат - определить над романом вымышленное имя автора и снабдить его справкой: "писательский дебют, младой, прежде незнакомый автор и т. д." Уверен, что о романе заговорили бы как об открытии года, оправдывающем все размышления нашей критики о феномене русского постмодерна, - значимость, содержательность мысли романа в сочетании с младой дерзостью его новой стилистики совершенно оправдывали бы тот самый тезис.

В КОНЦЕ ДЕВЯНОСТЫХ, КОГДА ЗАЛЫГИН капельку ли не любой год оказывался в больнице, я помню, как похолодел от слов, которыми в одно прекрасное время меня встретили в редакции: "Ты уже знаешь о Залыгине?" (В те дни Залыгин уже неделю как лежал в реанимационном отделении.) "Что случилось?" - "Он повесть новую дописал вчера, к вечеру привезут в редакцию рукопись". "Сергей Павлович, - спросил я, когда он вышел на работу, - как это вы смогли дописать повесть? Где?" - "А в реанимации, - бодро ответил Залыгин. - Там, знаете, безмятежно, никто не мешает, телефон молчит, там и дописал".

"Две страницы в день независимо ни от чего - без этого нельзя", - говорил Залыгин. К литераторам, жалующимся на то, что существование до того замордовала, что к письменному столу не подпускает, он относился с тайной брезгливостью.

НАЧИНАЛ ОН В КОНЦЕ ТРИДЦАТЫХ, первая книжка вышла в 1945 году на Алтае. Но внимательность читающей России Залыгин смог притянуть только в 1954-м, напечатав в "Новом мире" цикл очерков "Весна нынешнего года" - о жизни колхозов. Залыгин тут же попал в звездное для тогдашней русской литературы окружение - Дорош, Овечкин, Троепольский, Тендряков. Подобный взлет неизвестного провинциала и должен был значить, что он определился для себя в литературе. Дальше нужно было только обживать это обретенное уже в литературе местоположение, удостоверять свой довольно большой статус.

Но следующим же романом "Тропы Алтая" (1962) Залыгин опровергает себя, уже состоявшегося, и начинает все поначалу. Он публикует роман о биологах, о работе и быте научной экспедиции в тайге. Характернейшая для умонастроений тогдашней литературы (и отчасти - общества) вещь. Новое литературное поколение искало свои экзистенциальные опоры, свои способы обновления зрения. Закономерна тогдашняя популярность в России Хемингуэя с его демонстративной опорой на простое и вечное: существование и конец, боязнь, влюбленность, пища, натура. Своеобразным аналогом в русской литературе и кино начала 60-х стала разработка так называемой "геологической темы": люди науки и натура, простая бытие сложных людей. Сами мотивы залыгинского романа, сюжетные ходы, человеческие типы могли бы всецело вписаться в умонастроение и поэтику того времени, если бы не излишняя как бы обстоятельность повествователя и избыток натурфилософской окраски в его размышлениях.

Казалось, литературные и общественные интересы писателя определились. Но покуда его собратья по перу догрызали геологическую романтику, Залыгин публикует в 1964 году оглушительную по тем временам повесть "На Иртыше". Впервые в советской подцензурной печати была сказана истина о коллективизации, впервой коллективизация осмыслялась не в канонической шолоховской интерпретации, а как драма российского крестьянства, и шире - национальная трагедия. В качестве высочайшей оценки повести гуляла по Москве изустно передаваемая мысль Солженицына: "Это славно, что есть такая повесть. Теперь я могу об этом не писать". Имя Залыгина встало в значимый тогда, что ни на есть сокровенный для читателя ряд: Солженицын, Абрамов, Белов, Можаев...

Сегодня, когда новизна самого подхода к оценке коллективизации уже не поражает новизной, повесть "На Иртыше" не потеряла ничего, больше того, сегодня-то как раз она и имеет вероятность быть прочитанной во всей полноте своего содержания. Но в миг появления повести ошеломляющий публицистический заряд этой вещи закрыл глубинный толк. И Залыгину пришлось опять и опять ворочаться и развивать любимые мысли уже в целом цикле своих романов на материале русской жизни начала века: "Соленая падь" (1968), "Комиссия" (1975), "После бури"(1985). Этот романный цикл не возбраняется было бы обусловить как специфически залыгинский жанр историческо-философского романа в нашей литературе. И сочинитель, создающий это грандиозное сооружение, мог бы в конце концов приобрести тишина - в самом деле, что может быть значительнее той работы, которую он делает. Теперь-то главной писательской задачей Залыгина, казалось, должно было бы сделаться до-писание, до-воплощение задуманного.

НО ЭТА "СТРОИТЕЛЬНАЯ ПЛОЩАДКА" для Залыгина оказалась мала. Залыгин в очередной раз удивляет своего читателя - в 1973 году публикует роман "Южноамериканский вариант", сугубо "городское" повествование о душевной маяте современной интеллигентной женщины. (И тогда же пишет глубокое и тонкое по мысли эссе о Чехове - отдельная страничка залыгинского творчества.) И опять критика в недоумении: за каким поколением числить, к какому отряду советских писателей отнести Залыгина? Он свой на практике в всякий компании, и при этом во всех этих компаниях ему узко.

Простая дума, что ни к какому литературному поколению, ни к какому, более того самому "передовому отряду" советских писателей Залыгина относить не нужно, хотя бы потому что, что он "относится" к русской литературе и ни к чему больше, - критике не приходила в голову.

Деятельность Залыгина-редактора могла бы сделаться великолепным финалом всякий литературной биографии. Редактором Залыгин был замечательным. Он смог воротить "Новому миру" лидирующее положение в русской журналистике, сделал его тем органом, с помощью которого среда и литература возродили свои права на идея и словечко. Но и в эти труднейшие годы профессиональная бытие Залыгина не ограничивалась редакторской жизнью. Залыгин не был классическим редактором журнала, он был писателем, тот, что редактирует журнал, - крайне существенное уточнение. Это сказывалось и в самом стиле его редакторской работы (вот, в частности, его реплика на редакционной летучке: "Странный какой-то тот самый литератор NN. Его попросили изменить то-то и то-то. Он изменил. Потом его попросили переделать финал. Он переделал. Потом я сказал, что героиня не родное имя носит. Он тут же придумал ей другое имя... Что такое?! Ну хоть бы он разочек уперся!"). Но самое главное, что будучи редактором самого известного и, сообразно, самого трудозатратного для работающих в нем людей журнала, Залыгин оставался писателем. Более того, финал восьмидесятых и девяностые годы оказались одним из самых плодотворных и ярких периодов его творчества.

90-Е ГОДЫ ДЛЯ МНОГИХ в нашей литературе стали не только "поминками по советской литературе", но и как бы поминками по русской литературе вообще; то, что начало совершаться в стране, в литературной и журнальной жизни, отдалось стоном и скрежетом зубовным в литературной среде: "Какую литературу загубили!".

До сих пор стонут.

Действительно, из классиков 60-70-х, начала 80-х равновесие удержали крайне немногие. Новые времена без малого на сто процентов развалили уже сложившееся и десятилетия функционировавшее сооружение русской литературы, и сказанное касается не только нормативно-советских классиков. Залыгин же, как беллетрист, прошел через это время, как бы более того и не заметив катастрофичности его для искусства. Напротив, это время было для него необыкновенно плодотворно - два романа, немного повестей и цикл рассказов, без малого любой из которых становился объектом литературно-критических разборов. Проза Залыгина этих лет - проза человека, на все сто открытого своему времени, безусловно живая и современная. Залыгин в новых исторических условиях держался с удивительным достоинством. Он вел свой диалог со временем и историей на равных - не учеником и не учителем-пророком.

...Когда Сергей Павлович уходил из редакции, я долговременно уламывал его присесть за мемуары. Залыгин уже без малого согласился и более того дал согласие на рекламный анонс своих воспоминаний в журнале. Но за мемуары так и не сел. Слишком навалом оставалось ещё несделанной творческой работы, до самого конца он чувствовал себя художником, тот, что делает сегодняшнее искусство. И, думаю, был прав в этом.

Так же читайте биографии известных людей:

Сергей Званцев Sergey Zvantsev

Советский писатель, драматург, фельетонист.
читать далее →

Сергей Извольский Sergey Izvolskiy

Извольский Сергей Петрович, лубочный писатель к. 1860-х н. 1870-х. Первая выявленная публикация сборник Стихотворения (М., 1863).
читать далее →

Сергей Карамов Sergey Karamov

Писатель, прозаик, драматург, член московской городской организации Союза писателей России, Межд Ассоциации Писателей и Публицистов, кандидат..
читать далее →

Сергей Ладыженский Sergey Ladyzhenskiy

Ладыженский Сергей Александрович (псевд. Булкин) (7[19].09.183025.02[9.03].1877), писатель. Родился в дворянской семье. Окончил Московский..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий