Известные люди

»

Сергей Маковский

Этот 32-летний раскрасавец, отпрыск знаменитого художника, избалованный встречами со многими знаменитостями, охватывая самого Александра Второго, частого гостя в мастерской отца, упивался сладостью голоса из телефонной трубки единственного доказательства существования таинственной поэтессы. Голос у нее оказался удивительным: ни при каких обстоятельствах, кажется, не слышал я больше обвораживающего голоса, сознавался в своей иллюзии Маковский. Не менее привлекательна была и вся мало картавая, затушеванная речь: так разговаривают женщины шибко кокетливые, привыкшие быть по нраву, уверенные в своей неотразимости. Он чистосердечно признавался, как дышал ее письмами: Впечатление заострялось и почерком, на редкость изящным, и запахом пряных духов, пропитавших бумагу, и засушенными слезами богородицыных травок, которыми были переложены траурные листки.

Она рассказала ему, что ей всего осьмнадцать лет, что она воспитывалась в монастыре, а ныне живет при строжайшем надзоре отца-деспота и ее исповедника монаха-иезуита. В увлечении ею Маковский не был одинок. Количество влюбленных черубинистов разрасталось, что вызвало естественную завидущая жаба литераторствующих девиц, посреди которых выделялась язвительностью своих пародий та, что мастерски играла образ Черубины, срежиссированную Волошиным. Думаю, ее презрительное высмеивание самой себя в этой роли было продиктовано нестерпимой болью. Ведь, при всех внутренних качествах блистательной женщины, без маски красавицы-аристократки она никому неинтересна.

Успех этой роли оказался для нее пыткой, и никто этого не понял лучше Марины Цветаевой. Но Цветаева оценила не только страдания Елизаветы, но и благородство Сергея Константиновича. Он как редактор оказался самым главным пострадавшим: насмешки, в свое время всего, обрушились на него и на журнал. Однако, познакомившись с ней, он не только не оскорбил ее ни словом, но ещё и утешал, понимая ее трагедию. Когда придуманная Черубина растворилась в окраинной глуши, Маковский послал в ту провинциальную газету, которая могла встретиться на глаза Дмитриевой, сонет, посвященный ей. Цветаева подарила обманутому, но не упавшему до презрения к несчастной женщине редактору Аполлона высший для мужчины комплимент: Одно имя назову Сергея Маковского, поведшего себя, по словам М. Волошина, безупречным рыцарем, то есть не только не удивившегося ей, таковый, а сумевшего сагитировать ее, что всё давнехонько знал, а если не показывал, то только после этого, чтобы вручить ей, Е.И.Д., самораскрыть себя в Черубине до конца.

Благородство Сергея Маковского было, пожалуй, наиболее развитым его дарованием, до которого не дотягивали его жутко культурные, и только, вирши. Читатель стихов побеждал в нем писателя стихов. Но иной раз Маковский прорывался через уймище струящихся в его жилах поэтических влияний к собственному исповедальному ручью. Одно из его лучших стихотворений о старом нищем, то и занятие попадавшемся ему на глаза, это образ, воззывающий к незабвению всех забытых, начиная с гоголевского Башмачкина, толстовского Ивана Ильича и вплоть до солженицынской Матрены, которую он проживи на годик больше успел бы познать и возлюбить. Незабвение забытых это было и завсегда будет знаком узнаваемости русских интеллигентов. Игра в рафинированность, в никто никому ничего не должен начальный знак неинтеллигентности. Лучшие из той, теперь атлантидной, интеллигенции были неспособны к высокомерию по отношению к народу.

Маковский не ронял достоинства, не опускался до суеты. А как нередко другой стихотворец ни капли не ужасается, что промеж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он. Однако никому не советую превращать игривое пушкинское допущение в индульгенцию. Ничтожность переходит в самоуничтожение, если ее доказательства мозолят глаза. Благородство души не может подменить поэтической одаренности, но оно само по себе одаренность.

В памяти Маковского остался папа вечно в духе, приветливый, нарядный, холеный, пахнущий одеколоном и тонким табаком, беззаботный, обворожительный папа: Никто, пожалуй, из русских художников не владел так виртуозно даром живописной скорописи

Но наследник не хотел копировать отца, не идеализировал ни его самого, ни его окружения: Культурный порядок этого общества не был высок, истинной просвещенностью обладали шибко немногие и всего реже представители светских кругов (Что бы он сказал о сегодняшних светских кругах?) По линии наименьшего сопротивления, по линии салонной эстетики того времени развивалась и дело отца, с тех пор как он сделался, уже в шестидесятые годы, знаменитостью, любимцем государя, прославленным портретистом.

Но чем наследник любимца государя так ностальгически восхищался, так это ухоженным, устоявшимся укладом жизни, всеми неторопливыми наслоениями культуры, которой, как тогда казалось, ничто не угрожало. В книге Портреты современников (1955) Маковский уходит от скорописи отца к тщательной любовной медленнописи в портретах не только людей, но и окружающих предметов, души которых он чувствовал не меньше, чем человеческие.

Читая его, я, может быть, в первый раз задумался о том, что самое страшное в революциях совсем не то, что они разрушают политические, зачастую уже устаревшие и насквозь прогнившие структуры. Так думают только прилипалы той или другой системы, потому как без нее они ничто. Страшнее, что попутно революции растаптывают и устоявшийся уклад жизни личностный, бытовой и национальный, душевный, уродуя его. А если после этого он восстанавливается, то так же лихорадочно, шаляй-валяйно, наавосьно, как прежде разрушался.

Маковский-сын оказался не худшим портретистом-профессионалом, чем его папа, только литературным. Какой приметливостью и тонким юмором окрашен портрет двух мыслителей по-ребячьи ревнивого датчанина Георга Брандеса и его невозмутимого оппонента Владимира Соловьева. Определяя суть Отелло, он (Брандес. Е.Е.) развивал парадокс, что Отелло глуп, но не ревнив До сих пор слышу звук, каким Брандес произносил это. Как сам себе он нравился в ту минуту!.. Соловьев как черт из табакерки разжал уста и безмятежно, деловито произнес:

Относительно Отелло вы, конечно, правы Впрочем, ещё Пушкин сказал: Отелло от природы не ревнив он доверчив.

И все подметили, что вторую количество вечера Брандес был не в прежнем ударе. Таким обидным показалось ему, что смелая его находка давным-давно известна этому длиннобородому скифу

В очерке Маковского о Ф.И. Шаляпине есть знаменательный эпизод: немалый певец исполняет Марсельезу за полтора года до революции на банкете в честь 25-летия франко-русского соглашения в присутствии государственных лиц обеих стран. Когда запел Шаляпин, революционная цунами ворвалась в залу, и многим не по себе стало от звуков этой песенной бури. За столом замерли одни с испугом, другие со сладостным головокружением Пророческий клик Шаляпина всё покрыл, увлек за собой и развеял, обратил в ничтожество призрак преходящей действительности

Сознавал ли тогда Шаляпин, какую русскую судьбу предсказал он своей Марсельезой? Хотел ли он, товарищ Максима Горького, раздаться каким-то буревестником над обреченной императорской Россией? Или бессознательно отдался он своей стихии, и не стало для него преград времени?

В своих оценках писателей Маковский без малого не ошибался, за исключением, пожалуй, Александра Блока. Но во взвихренной России, в разгулявшейся пурге, в летающих по воздуху прокламациях и клочьях афиш было без малого нельзя лицом к лицу рассмотреть истинное, а не кажущееся лик человеческий Блока. Да Блок и сам тогда боялся взирать в зеркало, а когда смотрел, не узнавал себя.

Эмигрировав, Маковский поначалу поселился в Чехии, где ни капли не ушел с головой в политику, а поступил сильно по-аполлоновски, встав над схваткой, в том числе и внутриэмигрантской. Писал книги о живописи, организовал выставку Искусство и быт Подкарпатской Руси. Однажды в Праге он столкнулся с князем Сергеем Волконским русским европейцем, в котором, по словам Маковского, всё было явственно, нетрудно и неподкупно: ни тени снобизма и низкопоклонства. Кстати, как раз Волконскому принадлежит точный тезис взаимосвязи разложения империи и возникновения революции: Ясно становится, что не могла держаться такая ложь; она должна была обрушиться. Но в мире нравственное зло, которое рушится путем уничтожения, а не путем врачевания, приводит к обратному злу как отображение в воде опрокидывает колокольню, и материальный принцип возмещения превращается в этический принцип возмездия.

Далее следует то пророческое пожелание Волконского будущим поколениям, к которому следовало бы прислушаться: большевизм смахнул всё прошлое с тем хорошим, что в нем было, но и с тем плохим, что в нем было. Сокрушаться об исчезновении хорошего бесполезная трата чувствительности; но рассудок плохого, оценка его и закаление себя в ненависти к этому плохому есть воспитательный задолженность тех, кто хочет действовать над восстановлением достойного отечества. Не для того большевизм всё опрокинул, не для того на местоположение лицемерия поставил цинизм, чтобы мы на пустом месте этого цинизма воссоздали лицемерие.

Когда-то, в иной жизни, Волконский также был аполлонцем. Он только что бежал из советской России, где организовал в Москве при поддержке А.В. Луначарского Ритмический институт и пытался уяснять текст лекции актерскому пролетариату. Потом съездил в Петербург, пришел бросить взгляд свой особняк на Сергиевской улице. Ему открыл его же бывший лакей. Увидев оголодавшего князя в изодранном пальтишке и панталонах с бахромой, ахнул, повел в свои апартаменты, то есть в бывшую столовую и офис князя, угостил вином из княжеского погреба, а затем открыл шкаф и поднес подарочек наряд из княжеского же гардероба. Вот, Ваше сиятельство, от меня на память.

А то уж сильно вы того, обтрепаны!

Маковский цитирует роман князя Волконского Последний день: Он не мог, то есть не то что не мог, а не хотел презирать. Он знал, превосходно знал людскую пакость и все ее разновидности: и дворянскую пакость, и крестьянскую пакость, и революционную пакость, и чиновничью пакость. Он все их знал и лично испытал. Но он находил унизительным низойти до вражды. Таким был и сам Сергей Маковский. Последней невидимкой, которую он так и не сумел разлюбить в изгнании, для него стала Россия.

Так же читайте биографии известных людей:

Сергей Сергеев-Ценский Sergey Sergeev-Tsenskiy

Своим признанием писатель обязан Куприну, убедившему его приехать в Петербург, чтобы опубликовать там свои книги. Произведения Сергеева-Ценского..
читать далее →

Сергей Синякин Sergey Sinyakin

Современный российский писатель. Юрист. Лауреат литературной премии имени А. и Б. Стругацких в области фантастической литературы за 1999 год.
читать далее →

Сергей Снегов (Штейн) Sergey Snegov

Снегов окончил Одесский химико-физико-математический институт. В начале 1930-х специальным приказом наркома просвещения Украины, продолжая учиться,..
читать далее →

Сергей Соломин (Стечкин) Sergey Solomin

Активно участвовал Стечкин и в Революции 1905 года, издавал полулегальные журналы Рабочий колокол и Пережитое. Как литератор он был близок А. И...
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий