Известные люди

»

Соломон Шоп

-Родился 15/6/1921 в Румынии. Вообще, большая семейство Шопов на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий жила в Варшаве. У деда было 12 детей: одиннадцать сыновей и одна дочка. В начале ХХ века без малого все они разбрелись по белу свету: двое уехали в Америку, двое в Бразилию, двое - во Францию. Оставшиеся в Варшаве три брата, матушка и сестра погибли в гетто сообща со своими семьями. Мой папа перед ПМВ оказался в Париже, и в 1914 году, с началом войны, вступил волонтером во французскую армию, был ранен под Верденом. Затем вступил в Иностранный Легион и прошел с ним без малого всю Африку, после этого чего, в 1916 году, ему удалось пробраться в Россию, где при сходе с парохода в порту, он был тут же мобилизован в русскую армию. Как имеющему боевой навык, ему вскоре был присвоен ранг фельдфебеля, несмотря на национальность. Его полк находился на Румынском фронте, и в Яссах он познакомился со своей будущей женой. Но нагрянувшие революционные события помешали женитьбе. Полк отца, верный царю и отечеству, был направлен с фронта в Москву, для подавления возможных беспорядков, но по прибытию в град, разом перешел на сторону восставших. Отец рассказывал, как в дни Февральской революции, на службе его окружила ватага боец, уже успевших расправиться со своими офицерами. Солдаты сказали отцу: Мы тебя знаем. Ты ладный чувак отобрали револьвер, саблю, сорвали погоны, кресты и медали, отобрали документы, и все это бросили в канализационный проем, и добавили А в настоящий момент иди на все четыре стороны. Отец пошел на Красную Площадь, где шел митинг и выступал Троцкий. Несмотря на все красноречие последнего, папа решил в большевики не записываться, а разыскал отделение партии Бунд и попросил выправить ему документы, что он родился в Кишиневе. И такую справку он получил. Это дало ему вероятность беспрепятственно достигнуть до границы, там, в районе городка Спекуляны, он ночью переплыл Прут, и появился в Яссах, где, верный своему слову, женился на любимой девушке и остался существовать в Румынии. Родилось шестеро детей: три сына и три дочери. Отец работал начальником участка по заготовке леса, но, с приходом румынских фашистов к власти, остался безработным евреям не разрешалось действовать на государственной службе. В кредит в лавке нам продукты больше не отпускали, уплачивать за еду нам было нечем, и наша семейство стала голодать. И тогда папа написал сообщение с просьбой о помощи во Францию, командованию Иностранного Легиона, хотя надежды было немного, прошло больше двадцати лет. Оказалось, что во время службы в Легионе на него был открыт счет во Французском банке, и за эти годы там накопилась значительная по тем временам сумма! Прибыл чек на 5.000 франков в Румынии это были сильно большие денежки, целое состояние. Наша семейство не только расплатилась с долгами, но и оделась с ног до головы. В 1940 году Красная Армия вошла в Бессарабию, и наша семейство, восемь мужчина, уехала на советскую территорию, в Кишинев, где родился папа справка Бунда сыграла свою образ ещё раз! Говорили, что это был крайний день и завершающий поезд, когда желающие евреи могли отбыть в Советский Союз. Во всяком случае, я ладно запомнил, как румыны стреляли вдогонку поезду из пулеметов. В Кишиневе я устроился на работу в КЭЧ (квартирно эксплотационную часть) местного гарнизона, работал заведующим складом лесоматериалов. Русского языка я не знал, но руководство, увидев, что в лесном деле я отлично разбираюсь, выделило для работников склада переводчика, по фамилии Коган. Мы, беженцы из Румынии, три семьи, всего 22 человека, ютились в одной комнате в старом доме, спали на полу, еду готовили на трех примусах. Об этом невзначай узнали начальство КЭЧ полковник Глауберман и его заместитель Макаревич. Они безотложно организовали бытовую комиссию и совместно с ней пришли ревизовать, как мы живем в старой хибаре. В Кишиневе было полно пустых квартир, оставшихся потом бегства буржуев в Румынию, эти квартиры предназначались для прибывающих в гарнизон семей командиров Красной Армии. Прямо на месте полковник вручил для нашей семьи ключи от квартиры на у

лице Армянская 35, и приказал выделить машину для перевозки наших пожитков. Решили жилищный вопросительный мотив и для остальных обитателей нашей лачуги. Мы не верили своему счастью 22/6/1941 года начались бомбежки города. Немецким самолетам ракетами указывали цели корректировщики. Меня и коммуниста Мазилова отправили дежурить по ночам на станцию Вистернечены, рядом с городом. Возле нас лежали штабеля авиабомб. Пятого июля я получил повестку о призыве в Красную Армию. Пришел в КЭЧ за расчетом, а мне денег не дают, сказали, чтобы шел к начальству, мол, с тобой давнехонько хотят побеседовать. Прихожу в офис к новому начальнику КЭЧ майору Минаеву. Он предложил мне остаться на брони и не ходить в армию. Я ответил Хочу биться с немцами! Мне бронь‛ не нужна!. Минаев тут же распорядился выдать мне расчет, и вызвал начальника транспортного отдела Для нас выделено на эвакуацию восемь машин. Запиши фамилию Шоп в список, и пометь семь джентльмен. Их эвакуировать в первую очередность!. Мне более того сообщили номер грузовика, на котором моя семейство должна была тронуться на восток. И я со спокойным сердцем пошел в военкомат. И до конца войны о судьбе своих родных ничего не знал. В военкомате не было никаких комиссий, легко собрали ещё не обмундированную, не вооруженную и не обученную группу призывников, из 500 джентльмен, и отправили пешим ходом в сторону тыла. Мы перешли по мосту посредством Днестр в районе Дубоссар, нас направили рыть окопы и противотанковые рвы. Возле села Григориополь нас шибко бомбили. Вскоре нам объявили, что отныне мы являемся солдатами саперной части отдельного саперного батальона, и приказали отдаляться на Украину. Мы отступали, периодически задерживаясь на назначенном рубеже, где рыли траншеи и рвы. Отходили посредством Буг, следом посредством Днепр. По дороге отступления шибко многие дезертировали, разбегались по домам. Только евреям некуда было мчаться. Как-то на Украине копали в жару противотанковый ров, устали до чертиков. Командир взвода послал меня и ещё одного украинского парня Василия Дехтяря за арбузами. Бахчи были поблизости. С голодухи набросились, наелись, нагрузили мешки, а тут стемнело, и напарник куда-то подевался. Я стал его кликать, кричать: ни ответа, ни привета. Дехтярь так и не появился, и я понял, что перебежал напарник к немцам. Поле ровное, большое, куда ступать? Потерял ориентировку и устав разгуливать с мешком, лег на землю и заснул. Разбудил меня патруль Руки вверх!, и привели в штаб другого батальона. Здесь меня стал допрашивать уполномоченный Особого Отдела вкупе с начальником штаба. Я мог калякать по румынски, по французски, по немецки, на идиш, но русского языка без малого не знал, и на многие вопросы ничего вразумительного не ответил. Я знал только фамилию взводного командира, а кто ротный или командир батальона не имел ни малейшего понятия. И когда выяснилось, что я ещё и родился в Румынии, то мне сказали, что все им ясно - я разведчик, без сомнений! Написали протокол допроса, постановили Расстрелять! и подписались на пару под протоколом. Я более того не понял, что значит словечко расстрелять. Для приведения вердикта в претворение в жизнь нужна была третья подпись, комбата, а его, как на зло, не было, он уехал в штаб на совещание. Меня посадили в сарайчик под усиленной охраной, сутки не давали ни пить, ни есть. Жара, духота, охота была такая, что думал о воде, а не о смерти. Приехал начальник батальона. Ему сунули бумагу поставить подпись расстрел, но ему как снег на голову вздумалось осмотреть на шпиона. Меня привели к нему. Я увидел на столе графин с водой, схватил его и стал пить большими глотками, думаю хоть напьюсь перед расстрелом. Комбат спросил Сам откель? Из Кишинева.- Где работал?- В КЭЧ. Он встал и внимательно на меня посмотрел А меня знаешь? Я так волновался, что не узнавал его, тем больше в КЭЧ работало полно гражданских, а тот самый армейский, капитан. Он продолжил Ну вспоминай, я же тебе ключ от квартиры давал! Я не знал слова ключ, но командир батальона жестом, поворотом руки, показал, о чем речь. Это был Георгий Афанасьевич Кучеренко, начальство отдела, ведавший квартирами. Кучеренко начал надрываться на

особиста и начштаба- Вы кого хотели шлепнуть?! Вам все крови немного?!. Потом всех турнул, позвал старшину и приказал меня одеть во все новое, накормить и напоить, и на бричке отвезти в мой батальон. Кучеренко черкнул сопроводительное сообщение на листе бумаге. Когда затем войны я встретил Кучеренко в Кишиневе (он стоял во главе Межколхозстроем), то мы вспоминали тот самый эпизод с горькой улыбкой. Так я заново оказался сообща с товарищами. Мы продолжали отдаляться на восток, сызнова рыли противотанковые рвы на указанных рубежах. Строили оборону под Донецком. Здесь я подружился с двумя людьми, ставших мне верными товарищами на всю существование. Первый Андрей Шевченко, из села Дивизии Измаильского района, знавший идиш, так как в родное время учился на портного у еврея в Констанце. Второй Арон Авербух, еврей бессарабец из Оргеевского района. Я работал в паре с Шевченко, а напарником у Авербуха, был молдаванин Чумак. Работали мы на износ, на пределе своих физических возможностей. За ударную работу позволительно было обрести от политрука избыточный ломоть хлеба. Здесь свойский саперный батальон пополнили шахтерами, людьми средних лет. Появилось в батальоне какое-то оружие, по немного винтовок трехлинеек на взвод. Мы отошли в Сталино, позже откатились дальше. Мы уже были всецело оборваны, начались холода, а у многих более того шинелей не было. Продовольственное снабжение батальона по сути дела на все сто прекратилось, мы ели от случая к случаю, только когда местные обитатели делились с нами едой. Они же давали нам какие-то теплые вещи. Но не завсегда местные обитатели встречали нас с распростертыми объятиями, зачастую нам были не рады. Представьте себе картину. Заходит в станицу под Новочеркасском орава оборванных, голодных отступающих служивый -саперов. На весь батальон всего штук пятьдесят винтовок. На улице холод 20 градусов с ветром, а казаки отказываются нас запускать в дома. Мой приятель Шевченко без затей передергивает затвор винтовки, и говорит -В обитель не пустите всех постреляем! После того как наши отбили ненадолго Ростов, саперную бригаду перебросили под Таганрог, и тут произошла окончательная формировка 28-го отдельного саперного батальона, состоявшего из донецких шахтеров и бессарабских евреев. Началась распутица, грязища по колено, подвоза к авангардный никакого. Мы заняли старую немецкую землянку с печкой буржуйкой посередине, на свой взвод, на 30 дядя, и по сути дела помирали с голоду. Нам с самолетов У-2 сбрасывали черный хлеб в мешках, так мы тот самый хлеб делили по маленькому кусочку на брата. Это были такие крохи, что я нетрудно клал тот самый кусок в нагрудный карманчик гимнастерки, и не ел хлеб, (там есть было нечего) а нюхалОсобенно страдали от голода бывшие шахтеры, привыкшие до войны после этого тяжелой работы в забое привычно харчеваться. Они скоро опухали от голода и их отправляли в тыл. Немцы при отступлении отравили запасы пшеницы, но многие из-за голода ели это семя, и травились до смерти. Мы, трое друзей:Авербух, Шевченко, Шоп (нас в батальоне так неизменно и называли тройка, более того если мы были вдвоем) наловчились шомполами выискивать и выковыривать из под снега старую кукурузу в поле. Ночью толкли по очереди эту кукурузу в каске и варили. Только это и спасло. А вслед за тем нам повезло. Нашли скотный двор сожженный немцами при отступлении. Там лежали под землей гниющие обугленные куски от тел животных, спаленных совместно с сараем, так изречь окорок. Так мы стали это мясцо есть. Наш доктор, хозяйка командира батальона, Марья Петровна Васильева, пыталась нам пояснить, что мы помрем от болезней, если будем есть эту жареную падаль, но куда там. Дошло до того, что около этих сараев выставили посты, запрещавшие подступать к нашему пищеблоку. Совсем не было соли. Но как гром среди ясного неба выдали сахарок. Решили его обменять на соль, без тот, что было окончательно невмоготу. Кинули жребий кому топать за солью. Выпало мне. До ближайшего села −12 километров. Все село обошел ни у кого соли нет. Осталась последняя хата, аккурат там, у стареющий крестьянки нашлось мало соли в обмен на достаточно большое количеств

о сахара. Я принес эту соль в нашу землянку. Ребята хватали по щепотке. Шахтеры и молдаване- одна фронтовая семья У нас во взводе было полно бывших обитателей Оргеева и Калараша.. Со мной сообща во взводе были Штивельман, Хаймович Даня, Тойберман, Володя Шестопалов, Изя Вишкауцан, Гриша Крейзель, два брата Гальпериных, бывший пианист Патлажан. И все они, помимо Штивельмана, погибли на этой проклятой войне.

Я ненадолго прерву Ваш расклад. Меня интересует следующий вопросительный мотив. Почему Вас и Ваших товарищей оставили в Действующей армии? Ведь ещё осенью 1941 года, если я не ошибаюсь, вышел директива Сталина, предписывавший тут же прибрать всех бессарабцев и бывших подданных боярской Румынии с авангардный. Вместе с западниками, как не заслуживающих доверия. Я за окончательный год встречался с пятью западниками, угодившими под тот самый директива, и опосля, всеми правдами и неправдами, попавшими назад на передовую в качестве добровольцев. И сколь я знаю, под тот самый инструкция зачистили более того многих советских молдаван и отправили совместно с румынами в тыл, в Трудовую Армию. Только, как бы, уроженцев Тирасполя не тронули. А как Вам удалось остаться на фронте?

-Осенью 1941 года о нашем батальоне, видать, нетрудно забыли, и серьезной чистки не было, да и потом дезертирства большинства украинцев и молдаван во время летнего отступления, свойский саперный батальон сберег только свой иудейский и российский бессарабский костяк. Может, вследствие этого и не тронули? Может, особисты видели, что мы евреи, знали, что к немцам не перебежим, и смотрели в нашем случае на тот самый указание через пальцы? Кто знает Этот запретный инструкция распространялся, как мне кажется, только на стрелковые и танковые части, и действовал, сурово соблюдался, только до начала 1944 года. Но оставляли на авангардный не только тираспольцев, но и оргеевцев, и бендерских. Например, Шабса Машкауцан получил Героя Советского Союза будучи наводчиком орудия, а он оргеевский. Но недоверие к румынам имело местоположение, и уже в конце 1942 года, когда повторно шерстили войсковые ряды в поисках западников(я тогда уже служил в минно- горной саперно-инженерной бригаде), мне пришлось посетить на отборочной комиссии. И только благодаря заступничеству и поручительству комбата и писарским махинациям в красноармейской книжке в графе - Место рождения мне удалось остаться в своей части на фронте, вместо того, чтобы в составе румынского стройбата угодить на Урале. Чуть позже я вам расскажу досконально, как проходила эта комиссия.

Что происходило с Вашим батальоном затем завершения весеннего наступления под Таганрогом?

-Мы опять отошли к Ростову. Нашему взводу было поручено обслуживать Аксайский мост, то есть восстанавливать его следом каждой бомбежки. Мост большой, почему-то без зенитного прикрытия. Вот под этим мостом мы и жили. Оставалось нас целыми потом непрерывных бомбежек всего 15 мужчина. На всех пять винтовок. Над нами все время висели немецкие бомбардировщики, мы спали и ели в вырытых щелях. А затем посредством нас потоком пошли отступающие войска. Последними посредством мост прошли на левый берег девушки, какая-то женская воинская количество, все в добротном новом обмундировании. Кто такие мы так и не поняли. И тотчас вслед за тем этого заново налетела немецкая авиация и целиком разрушила мост. Восстановить полотно уже было нельзя. Подъехали танкисты на шести танках, но технику переправить уже не могли, так танки без затей потопили, сбросили в Дон. На правом берегу скопилось как собак нерезаных транспорта с различным воинским имуществом, и его стали взрывать и поджигать. Мы подошли к нему, нашли там все для себя: новое обмундирование, продукты, и более того спирт. Переоделись с ног до головы.По мосту уже более того запрещено было миновать пешему. Можно было только переползти на четвереньках. Некоторые, чересчур перегруженные, срывались и тонули Кто то пытался переправиться посредством просторный Дон на подручных средствах и вплавь. Мы, остатки саперного взвода, до последнего момента ждали, что нам дадут директива на отход. Но никто из батальона не присылал к нам связных. Потом появился какой-то старшой лейтенант, из драпающих и приказал нам - занять оборону и удерживать мост до подхода подкреплений!. И сам ушел вниз, к срезу воды. Мы залегли со своими винтовочками на подступах к мосту, подобрали ещё брошенное оружие. За нами уже никого не было. Последний заслон Подъехали немецкие мотоциклисты, и мы стали по ним палить. У немцев были с собой легкие минометы в колясках, они открыли из них по нам жар. Один из осколков мины попал мне в стопу ноги, но я мог независимо передвигаться. Немцы ретировались. А вскоре появились основные силы. Мы когда увидели, сколь на нас немцев движется, то спешно перебрались по остаткам моста на полярный берег. Иначе бы нас за минуту смели, как хлебные крошки со стола. И безотлагательно за нами на нашу сторону стали переправляться немцы. Они пошли главной дорогой, а мы свернули на проселок, и дошли до какого-то села в низине. Наши силы были на исходе, мы были предельно измотаны. Там, в селе, мы встретили нашего батальонного доктора Васильеву. С ней был ездовой и бричка с медикаментами. Она сказала, что штаб батальона ушел на восток, и может быть, уже рассеялся по степи. Нас обступили местные обитатели, в основном женщины, и стали уламывать остаться в примаках. И более того ездовой сказал нашей докторше, уместно сказать, крайне красивой женщине Давайте тут останемся, медикаментов с собой у нас хоть отбавляй, прокормимся!. Она в слезы. Тут мы услышали звук мотора. На улицу села вихрем ворвался одиночный мотоциклист. Это был ординарец комбата, его Васильев прислал за своей женой. Он посадил доктора на заднее сиденье мотоцикла, и умчался, успев только проговорить, что немцы нас окружили, находятся уже спереди нас в двадцати километрах, и больше - ни слова! Мы смотрим на дорогу, а по ней немцы идут нескончаемым потоком. А у нас только винтовки у некоторых, да и то, с десятком патронов на каждую Все! Конец!.. Нам из этого капкана никак уже не вырватьсяНами овладело безысходность, шансов никаких И тут с земли поднялся Шевченко и сказал Кто хочет спастись?! За мной!. И мы втроем, наша тройка, поднялись и быстрым шагом двинулись в сторону лесопосадок. Остальные бойцы не сдвинулись с места У них уже не было сил, и веры, что мы сможем прорваться

Судьба тех, кто остался в селе, Вам известна?

-После войны я пытался познать, что произошло с нашими товарищами, не решившимися на выход из окружения. Долго искал хоть какую-то информацию о них. Поехал по их адресам, но все напрасноКроме одного из них никто в родные края следом войны не вернулся, видимо, тогда же, в сорок втором году, все они и погибли. Выяснилось, что следом за нами, по нашему следу пошел на восток только единственный сапер, Штивельман. Он выжил на фронте, и как я слышал от его родственников, он затем войны работал парикмахером в Подмосковье.

Как самим удалось прорваться к своим?

-Пошли от села в лесопосадку. И увидели там артиллерийскую часть: кони, орудия, снарядные двуколки. Артиллеристы были на сто процентов деморализованы. Дорога, по которой шли немецкие колонны, была у них как на ладони, но никто и не помышлял вскрыть жар по врагу. А снаряды у артиллеристов былиВприятель они погнали куда-то на лошадях, частично бросив орудия. Мы метались между передками, но никто не захотел нас брать с собой. Когда артиллеристы умчались, то мы, без малого в отчаянии, проклиная все на свете, сели на землю. Что дальше? А вслед за тем взяли свои винтовки и побежалиНе было слышно канонады, мы смутно представляли, где сегодня проходит граница фронта. Шли по степи, были дни, что проходили по 50 километров в день. На больших дорогах и в больших селах всюду немцы! В каком-то колхозе взяли себе брошенных кем-то лошадей без седел. Так я все себе отбил, ходил опосля на четвереньках. Одна плащпалатка на троих. На каком то проселке увидели девушку- военврача. Она плакала Меня в полк направили, а полка нет!. Взяли ее с собой, военврач ещё долговременно шла с нами. Мы знали, что необходимо покидать в направлении на Сальск. Заночевали в каком-то селе. Утром открываем глаза, а кругом слышна чужая речь, немцы близ дома в десяти метрах. Мы стремглав бросились спешить. Бежим по какой-то дороге, спереди роща. Оттуда выезжает катюша и дает залп прямо по селу. Но нам в первую голову показалось, что реактивная установка бьет по нам. Это было такое потрясение Но мы моментально опомнились и побежали к катюше, которая уже разворачивалась, чтобы отбыть. Там лейтенант Кто такие? Понятно. Сзади агрегатина со снарядами, она вас подберет!. Но никакой иной машины мы не нашли. И еще раз шли на восток, прячась от врага, по ночам заходили в села. Сунулись как-то в одно село, и безотложно нарвались на немцев. Мы кинулись вспять в поле, нас искали, но облава скоро закончилась. Идем дальше. Видим дедушка пастух пасет скот. Взгляд злобный. Дед, как бы как, с немецкой колонии. Шевченко говорит нам на идиш Давай какую-то скотину заберем для еды, а деда грохнем прямо здесь. И тут пастух все понял, что в текущий момент прозвучало. Видать верно германец. Он запричитал с мольбой Ребята! Не убивайте! Я вам в аккурат скажу дорогу, как отседова выкарабкаться и спастись! Только поклянитесь, что не застрелите!. Мы карандашиком на обрывке бумаги записали, весь путь следования, рекомендованный дедом, и оставили его в живых. Через немного суток мы вышли на перекресток дорог, а на ней стоит колонна наших бензовозов заправщиков, 12 машин. Старший колонны юный лейтенант. Спрашивают Ребята, может, знаете, как в Сальск промчаться?. Шевченко в отклик Если с собой возьмете, тогда мы дорогу покажем!. Теперь мы уже к своим ехали с ветерком. Неподалеку от Сальска, мы остановились в лесопосадке. Все голодные. Станция перед нами в огне и дыму. Водители не могут покинуть свои машины, обратились к нам Ребята, разведайте, что там делается. Может, ещё жратвы какой-нибудь добудете. Пошли в городок. А там полная анархия. Местное народ грабит склады, разносит все по домам. Никаких организованных воинских частей не видно. Идет по улице ветхая бабушка и с огромным трудом тянет мешок муки. Мы помогли ей донести муку до ее дома. Она скоро испекла нам лепешки. Принесли их ребятам. Вернулся лейтенант, старшой колонны и сказал Я не нашел танков, для которых мы везем горючее! Они должны были находиться в трех километрах от станции. Но там никого нет! Это измена! Ребята! Все по машинам!. Только выехали из леска, как над нами сделала круг в воздухе немецкая рама и одним духом ушла. Выехали на шоссе, навстречу нам легковая агрегатина эмка. Мы остановились. Из легковушки вышло трое: генерал майор, капитан, и воин. Я впервой видел человека в генеральской форме. Генерал сказал Я, генерал майор такой-то! Куда вы едете?! Какое у вас поручение? и услышав от лейтенанта, в чем состояла проблема колонны, приказал - Немедленно возвращайтесь обратно! К танкам!, и мы заново поехали в Сальск. Вернулись в городок, заново пошли к знакомой старухе, заново искали еду. Л

ейтенант собрал нас и своих водителей Братцы, тут занятие нечистое! Генерал тот самый, очевидно разведчик переодетый! Он хочет, чтобы свойский бензин немецким танкам достался!. Все посовещались, и пришли к выводу, что трое на шоссе, без сомнений, немецкие диверсанты. И мы поехали в сторону Кавказских гор. Это нас спасло. В те дни, кто не бежал погиб или попал в плен Добрались до Елихотовской. Здесь уже стояла крепкая оборона. Мы слезли с машин. С нами одним духом разобрались, кто такие и откель, и нас взяли к себе в местный саперный батальон. Мы попали во взвод, которым командовал бывший школьный педагог, азербайджанец, лейтенант Хусаинов. Этот взвод заготавливал бревна, пилил деревья вдоль дороги Нальчик Орджоникидзе, грузил их на машины, и отправлял для строительства оборонительных сооружений. А затем немцы обошли свойский участок, мы вновь оказались в мешке. Хусаинов был формалистом и отказывался отдаляться без приказа из штаба батальона. А позже, когда нас разбомбили в щепки тотчас 15 немецких самолетов, лейтенант сказал Уходим!. Шли под обстрелом, покуда не оказались подле села Кизил, это грубо в десяти двенадцати километрах от Орджоникидзе. Мы по дороге отступления нигде не видели нашей пехоты, а тут стояли что надо оснащенные части, сибиряки. Когда они увидели нашу жалкую толпу оборванцев, только отдаленно напоминающую собой воинское подразделение, то безотложно дали команду Руки вверх!. Пришел ротный, лейтенант сибиряк: - Вы остаетесь у нас! Будете нам подсоблять. Старшина, покажи им как гранаты заряжать, а то эти саперы ни хрена не умеют!. Нас заставили разносить боеприпасы по траншеям и ходам сообщения, затем показали, как надобно кидать гранаты под танки. А вскоре, со стороны Нальчика пошли немцы. Шли массой, по сути дела на нас надвигалась черная туча пьяных немцев. А мы, саперы, по настоящему ещё не были обстреляны. Стало жутко. Лейтенант навалился на бруствер и выкрикнул Кто откроет пламень без моей команды - безотлагательно получит от меня пулю в лоб!. Немцы шли в совершенный подъем и непрерывно, что-то кричали Хайль! Хайль!. И когда они подошли к нашей линии обороны на 3040 метров, лейтенант скомандовал По немецким захватчикам- жар!!. Сибиряки открыли эдакий убийственный пламень, что немцы безотложно залегли. Они опять поднялись в атаку, но не тут то было! Теперь с поля боя доносилось не Хайль!, а крики раненых Майн гот! Майн муттер!.. Мы отбили ещё две атаки. И тут по шоссе, в обход, на нас пошли танки. В шести километрах от Орджоникидзе их ждал дюжий артиллерийский заслон, и понеся большие потери, немецкие танкисты повернули вспять, и вновь вышли на нас, уже с тыла. Лейтенант сибиряк, собрал ударную группу бойцов, кинулся по ходам сообщения навстречу отступающим танкам, и гранатами подбил эти танки. Еще немного машин! Жаль, что моя память не сберегла фамилии этого геройского командира. После этого боя, нас, саперов окруженцев, добро накормили, выстроили, объявили признательность за оказание помощи и отпустили. Добрались до города, вымылись там в бане, и оттуда нас направили в Грозный, где происходило создание 1-ой минно- горной бригады.

Что происходило на формировке?

-Попал в батальон, находившийся на формировке в 30 километрах от Грозного, в горах. Батальоном командовал майор Шаронов. Несмотря на то, что я нехорошо знал российский язык, меня зачислили в школу младших командиров. Здесь мы в первый раз начали исследовать минное занятие. Нам показали мины: противотанковые С-30, противопехотные ЯМ-5. Обучали, как снимать и становить мины, как работать проходы в минных заграждениях, и многому другому. Там со мной единственный эпизод произошел. В единственный из дней, когда в перерыве между занятиями я вышел во двор, меня заметил свой старшина и крикнул Шоп! Садись в машину! Поедешь в чаща, на заготовку дров для кухни. Я подбежал к машине, схватился за борт, поставил одну ногу на колесо, занес другую, шофер уже завел движок. И тут окрик за спиной Отставить! В чем занятие? Шоп, тотчас возвратиться на занятия!. Это был командир батальона Шаронов, он как раз и проводил занятия. Машина уехала без меня. И не вернулась поехали выискивать. В лесу нашли пять трупов наших товарищей. Всех их зарезали чеченцы Шаронов собрал батальон и сказал Смотрите, вот Шоп стоит в строю. Он второй раз в эти дни родился! Прошло три месяца формировки и нашу бригаду бросили на передовую. Начали надвигаться на тот же Кизил. Из опытных и смелых боец при батальоне создали взвод управления, под командованием старшего лейтенанта Чернякова, выпускника Инженерной Академии имени Куйбышева. Он был шибко грамотным сапером, постоянно начальный добровольно изучал обнаруженные новые немецкие мины, и следом составлял инструкцию по снятию этих мин. Смелейший был начальник, удостоенный за короткое время нескольких орденов. Интеллигентный, добрый и приличный мужчина. Пользовался безграничным уважением и авторитетом в батальоне. Задачей это взвода было ведение инженерной и обычной разведки. В тот самый взвод шел тщательный отбор, туда набрали в основном, скажем так, бывших бандитов и головорезов, было шибко полно бывших зэков. Был Азаров, мотавший срок 10 лет за душегубство, насильник Петров, профессиональный жулик Зайцев, были ещё Плясунов и Баранов, другие пацаны. Отобрали туда и меня. А дальше - начались бои на Кубани.

Ваша бригада, судя по архивным материалам, без малого всецело погибла в боях за станицу Крымская.

-Бригада не погибла, а понесла тяжелые потери, в строю осталось только 20% личного состава. Там немало чего происходило весной и летом 1943 года. Станицы Славянская, Киевская Помню, как с Плясуновым пошли на разведку, переправились сквозь Кубань, и зашли в совхоз Гигант. Там нас люди так тепло встречали. А под Крымской воистину было кровавое месиво, в этом месте немцы оказали ожесточенное сопротивление. Мы как-то сделали и обозначили проходы для танков в минных полях, а наши, пьяные в стельку танкисты, помчались вперед, не глядя, напрямую, и стали подрываться на своем минном поле. Немцы открыли буйный пламень, а вслед за тем, поняв, что путь нами разминирована и под таким огнем ее нам, сызнова, не прикрыть минами, кинулись по ней в контратаку. И был у нас единственный воин, еврей Николаевский, которого все звали Дудель или Цыган. Он бросился единственный на дорогу и опять ее заминировал. Я стоял рядом с начальником штаба батальона, и слышал, как свойский начштаба Бестужев кричал Николаевскому Давай! Молодец! К Герою представим!, но Николаевский был нелегко ранен в ноги прямо на этой дороге, и истек кровью от смертельного ранения, ещё до того, как к нему сумели подобраться товарищи Теперь на минах стали подрываться немецкие танки. Они отошли вспять, и все затихло В июне 1943 года нашу бригаду должны были перебросить на иной участок фронта. Перед этим дали поручение заминировать всю полосу обороны и передать участок сменщикам, стрелковому полку. В батальоне оставалось в живых намного меньше ста дядя, из пятисот. Все сделали ночью. На мою долю выпало вставлять взрыватели. Но при передаче минного поля стрелкам, их полковой инженер обнаружил, что на отдаленных участках поля мины лежат без взрывателей. Меня и Плясунова, к тому времени ставшего из старшин младшим лейтенантом, вызвали в штаб и приказали: обследовать все минное поле, и где нет взрывателей определить. Легко изречь! Лето пылища, жара, немцы вовсе рядом Я насовсем запомнил тот самый день 15 июня 1943 года. Мой день рождения. Нам дали сухой паек: сухари, консервы, спирт, и более того шоколад. Я более того не подозревал, что мне, как некурящему, полагается шоколад. Добрались до речушки, и там под деревом закопали все припасы. Решили, что если затем выполнения этого задания мы останемся живыми, вот тогда и выпьем и закусимЭто была адская служба. Ползали по пластунски, снимали грунт, извлекали мины, проверяли, есть ли взрыватель в мине, если нет вставляли, еще раз ставили и маскировали мины. Стали черными как негры, приятель друга не узнавали. Кончили эту каторжную работу, вернулись к речушке, выкупались, и только тогда поели и выпили спирта. Пришли в батальон, доложили. А кого отправить в штаб стрелкового полка за актом приемки, сопровождать нашего зам. начштаба? Опять меня. Только подъехали к переднему краю на тачанке, как начался артобстрел. Офицер успел заскочить в блиндаж, а я нет. Кинулся в воронку, но осколочек снаряда достал меня и там, попал в бедро. Я более того сию минуту не понял, что произошло, отчего кровь течет?. Привезли вспять в батальон. Ранение было легким, но Наш эскулап, нацмен в звании майора, первоначально меня обматерил, а следом стал настаивать, на моей немедленной эвакуации в лазарет, мол, он не хочет хватать на себя ответственность, как черт из табакерки я загнусь от заражения крови?! Но майор Шаронов сказал Я приказываю врачевать его в дороге. Шоп остается в батальоне, будет защищать мою машину, а ты давай, лечи!. Так вновь майор Шаронов, мой приятный командир батальона, своим решением счастливо решил мою судьбу. Я остался в своем батальоне, совместно со старыми боевыми товарищами. Это был уже третий эпизод, когда Шаронов меня выручил. А до этого, он спас меня на комиссии. Помните, я вам говорил, что в конце 1942 года в нашей бригаде сделали очередную проверку личного состава, чтобы выявить всех бессарабцев и западников, независимо от национальности, снять их с авангардный и направить в тыл на трудфронт. Приехал какой-то полковник и стал активизировать к себе по одному. Мои друзья, сержанты Авербух и Шевченко, прошли комиссию удачно. Но когда в моих документах полковник увиде

л запись местоположение рождения городок Яссы, то у него глаза на лоб полезли. Вначале он говорил со мной по доброму, сказал Зачем тебе оставаться на авангардный? Тебя же, не ровен час, ни в эти дни, так завтра порешить могут!. Я показал рукой на находившегося рядом нашего одноглазого бессарабца, писаря Котова, и на своем ломанном русском языке спросил у офицера Почему он может остаться на фронте, а я нет?. Полковник повысил голос: Ты хочешь нарочно остаться, чтобы перебежать к румынам!.. Я вышел расстроенный из комнаты и столкнулся с комбатом. Шаронов поинтересовался В чем занятие? Нашу тройку‛ разъединяют. Меня отправляют в тыл. Шаронов Пошли, зайдем назад. Начал убеждать полковника, но тот, ни в какую У меня памятка, как я могу ее преступить?! Он же из Румынии!. Шаронов ему ответил Я добро знаю этого солдата, и за него ручаюсь. Давайте бумаги, я подпишу, что беру на себя всю ответственность. И наша тройка сохранилась в батальоне.

А вообще, Ваша национальность как-то влияла на касательство к Вам со стороны боевых товарищей и непосредственных командиров?

-Нет, ко мне завсегда было хорошее касательство. Меня в инженерно штурмовой саперной бригаде как-то пытались в штабе сделать запись в документах русским, Семеном Георгиевичем Шоповым я отказался. И несмотря, что в нашем взводе разведки большинство бойцов было из бывших уголовников, никто меня жидком и так дальше, не называл. Наоборот всячески помогали, и более того оберегали. Мой приятель Вася Азаров, с которым мы зачастую работали в паре, неизменно прикрывал меня собой и заботился обо мне. У всех разведчиков были командирские ремни со звездой на бляхе, а меня нет. Как-то ползем в разведку по трупам, лежит угробленный старшина с командирским ремнем. Азаров снял с него ремешок и дает мне Держи на память. Когда меня убьют, вспомнишь Васю Азарова‛ У него была одна странность. Когда начиналась бомбежка, он выбирался из окопа и ходил подле, не обращая внимания на разрывы бомб. И погиб после этого на Сиваше, во время бомбежкиРодом он был как будто из Брянска Иногда сам командир батальона Шаронов, или Бестужев, или свой взводный Черняков меня спрашивали Шоп, как ты там с урками? Отношения нормальные? Не обижают?‛. Я понимал, что их интересует, не прижимают ли меня из-за национальности. Но, впрямь, ничего такого не помню. И когда был в 28-м отдельном саперном батальоне, под Тагарогом состоявшем из шахтеров и румынских евреев, не было никакой ненависти к нам. Подыхали сообща от голода, никто не вспоминал, кто какому Богу до войны молилсяМой взводный ленинградец Черняков, предчувствуя свою скорую погибель, как то на отдыхе, перед возвращением на передовую, позвал меня к себе поужинать. Сидим в избе, он говорит Сеня, знаешь, отчего я тебя в эти дни позвал? Нет.- Хочу тебе сознаться. Я еврей. Об этом никто не знает, помимо лейтенанта Бозина.

Так же читайте биографии известных людей:

Соломон Могилевский Solomon Mogilevskiy

Могилевский Соломон Григорьевич (1885-22 3.1925). Член партии с 1903 г. Родился в Екатеринославской губернии, из купеческой семьи Учился в гимназии.
читать далее →

Соломон Мильштейн Solomon Milshtein

Мильштейн Соломон Рафаилович (1899, Вильно - 14.1.1955), один из руководителей органов государственной безопасности, генерал-лейтенант (9.7.1945)...
читать далее →

Соломон Кипнис Solomon Kipnis

Имя этого человека знакомо каждому некрополисту, поскольку он автор двух замечательных книг о Новодевичьем кладбище в Москве - "Новодевичий..
читать далее →

Соломон Канцельсон Solomon Kantselson

Специалист по теории лингвистики, типологии, сравнительно-историческому языкознанию.
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий