Известные люди

»

Софья Пилявская

Она умерла на 89-м году жизни в кремлевской больнице, куда навестить ее приходили коллеги из МХАТа и актеры других московских театров, соседи по престижному "сталинскому" дому в центре столицы и супруга президента России. Отпевал Софью Станиславовну сам митрополит Питирим. Некролог напечатали газеты, озвучили теле- и радиопрограммы. Перед гробом несли подушечки с орденами и медалями. Казалось бы, долгая счастливая бытие... Но вспоминала она перед смертью отца, сгинувшего в ГУЛАГе, мхатовского актера Ю.Э. Кольцова, проведшего в лагерях 17 лет, и всю дорогу возвращалась к теме страха, преследовавшего ее всю существование.

Она родилась в Красноярске, куда был сослан на вечное поселение ее папа. Сибирское ребячество запомнилось светлым и веселым. В начале 1917-го С.С. Пилявский уехал "совершать революцию", а следом и семейство перебрались в столицу -- прежде в Петроград, опосля в Москву. (Но только полно лет через из воспоминаний Луначарского дети узнали, что их папа, "старбол" ленинской когорты, был крупным партийным чиновником.)

После занятий с сестрой "самого" Станиславского Зося была зачислена в труппу МХАТа. Здесь она вышла замуж за актера Николая Дорохина. Увидев в музее Венеру, юный супруг совершенно основательно заметил: "Моя-то Зося получше будет!" (Он умер на пороге квартиры О.Л. Книппер-Чеховой, куда они шли праздновать Новый 1954 год. С тех пор Зося 46 раз наряжала елку в своей квартире и в одиночестве сидела у нее в темное время суток с 31 декабря на 1 января.)

Увы, великая краса Пилявской оказалась невостребованной ее временем. Это была, если так позволительно выразиться, безупречно антисоветская краса. Красота тонкости и благородства, аристократизма и породы. Трудно, да нереально было представить ее в ролях комсомолок и ткачих, трактористок и лихих пулеметчиц. На немного блистательных ролей -- долгие годы личного театрального безвременья. Больше всего на свете Пилявская не выносила плебейства, а плебейства кругом становилось все больше. Наверно, потому она жестко отказалась продолжать мемуары, остановившись на 1970 годе. Она ненавидела и презирала нынешнее театральное закулисье, не любила и не понимала новых театральных нравов (и не пыталась постигнуть!). Хотя аккурат тогда дожила до своей востребованности -- в 70-м во МХАТ пришел Олег Ефремов и, разглядев в благородной даме великую актрису, занимал ее в ролях беспрестанно. Немалое блаженство давало ей преподавание в Школе-студии. И все-таки она не ощущала с новым временем духовных связей. "Я так не хотела дожить до столетия МХАТа. А вот дожила. Я так одинока", -- сказала она как-то раз...

Ее захоронили на Новодевичьем кладбище в могиле мужа. В том же ряду лежат Чехов, Книппер-Чехова, Тарханов, Москвин, Немирович-Данченко. Она вернулась к своим...

Маленькие послы

В Кремле я знала произвольный закоулок. Он тогда был другим -- и с нестрогими порядками, с сочетанием несовместимых примет времени -- как бы старого дворцового лакея, молящихся старух в храмах и латышских стрелков или кремлевских курсантов. На первом этаже Офицерского корпуса располагалась совнаркомовская столовая -- своеобычный клуб, где ответработники, приходя кто когда мог, общались за пределами работы. Обедали они так: ели первое блюдо, а "второе" укладывали в плоской таре в портфель -- отнести домой. Ужин давали сухим пайком: полбатона из серой муки, ломоть колбасятины или сыра. В Кремле жили Сталины, Ворошиловы, Чичерины, Каменевы, Бонч-Бруевичи, Троцкие. Телефонов не было, срочные вызовы давались под расписку нарочным, и нам, детям, зачастую приходилось носиться в столовую к папам. Однажды, посланная с запиской к отцу, я выскочила из "вертушки", попала кому-то головой в пузо и получила шутливый подшлепник. Что-то со смехом было сказано в реакция на мое "ой!" -- и я влетела в открытую ворота столовой. Пишу так детально потому что, что мужчина тот самый был Владимир Ильич Ленин. Когда его хоронили, он показался мне совершенно не крупным, не таким, как в раннем моем детстве. В 1924-м мне шел 13-й год, я понимала беда и тревогу отца и его товарищей. Дома их было не застать: сменяясь, они круглые сутки несли почетный караул у гроба. А со всех сторон страны, да и из-за границы ехали на похороны люди. Когда загудели заводы и паровозы, зазвонили церковные колокола, мы с братом стояли на стене Кремля, куда пускали по пропускам. Стало жутко. Прошло больше шестидесяти лет, а я помню все, вроде это было вчера.

"Пиявка Зыза"

В начале зимы 1919 года семейным советом было решено обусловить меня в так называемую "лесную школу". Это была первая в новой стране попытка как-то обучать детей, которые оставались без присмотра дома или отнюдь этого дома не имели. Я не без рева подчинилась, и мамаша повезла меня на станцию Мамонтовскую. В одноэтажной деревянной школе было немного комнат, узко в строй стояли железные кровати с тощими тюфяками, жидкими одеялами и плоскими подушками. Две суровые воспитательницы, сторож и повариха, а главное -- хоть отбавляй стриженых наголо девочек, одетых кто во что, вышли посмотреть на новенькую. Я закаменела от страха, когда в адрес мамы посыпались словечки "Барыня!", "Буржуйка!" (она была в потертом, ещё сибирском пальтецо из жеребенка с котиковым воротником и таковый же шапке). Мне отвели койка у окна, мать пошептала мне по-польски о том, какая я хорошая и терпеливая, что необходимо слушать и что она приедет в воскресенье. Проводив ее, я вернулась в комнату и увидела, что в моем бауле хозяйничают большие девочки. Разбрасывая мои пожитки, они со смехом кричали: "Подбирай, буржуйка!" Подбирать я не смела и, сидя на краешке кровати, в страхе разглядывала своих товарок. Одна из них спросила: "Как твоя фамилия?" Я ответила: "Зося Пилявская". Пошептавшись, они стали выкрикивать: "Пиявка, пиявка, Зыза!" Хорошо, что я не заревела...

В столовой меня посадили также с краю. Давали кашу-размазню в оловянных мисках и кружку морковного чаю. Сидевшая рядом девчурка прошипела: "Оставишь полкаши". Я оставила. Я сильно их боялась. Сразу после этого еды погнали дремать. Пододеяльников не было, от одеяла шел посторонний дух. Я втянула под него пальтишко, положила под голову мешок, тот, что матушка сшила из наволочки с диванной подушки, и затаилась. В эту темное время суток мешок был мокрым от слез, но более того шмыгать носом я не смела. Когда утром воспитательница зычно крикнула "Вставать!", я увидела свой пустой баул. Исчезло все, а главное -- кусок мыла. Вытерлась не помню чем, только не полотенцем. "Почему опухла? Почему красная?" -- спросила одна из начальниц и отослала меня как больную возлежать. Никто мной не интересовался, девочки с криком носились по саду. Наверное, они не были злыми, надо полагать, в их коротеньких биографиях было навалом трудного, а я была им чужая. Здесь никто никого ничему не учил. Все болтались без занятий от еды до еды, воспитательницы следили только за тем, чтобы не было побегов и серьезных драк. Меня так и звали Пиявкой и Зызой, но больше в особенности не задирали. Наверное, сочли сильно глупой и от глупости -- тихой.

К маминому приезду у меня созрел проект бегства. Денег на квиток не было, да и в какую сторону ехать, я не знала, а вследствие того что решила: когда матушка пойдет вспять, я мало-помалу последую за ней и обнаружу себя только на станции. И вот мы сидим на дровах за террасой, я поедаю привезенные лепешки и складно вру: девочки приняли добро, уроки проходят любопытно, кормят вкусно... Когда потом проводов я возникла перед мамой со своим мешком, физиономия у нее стало испуганное, потому что что я безотложно заревела во всю смочь и, захлебываясь слезами, стала сказывать правду. Она также заплакала. Дома, вымытая и счастливая, в чистой постели, я блаженно провалилась в дрёма. Но ещё не раз мать или брат будили меня, когда я кричала по ночам.

Под крылом чайки

Совершенно неясно, как меня переводили из класса в класс! Я без малого не готовила уроков -- была околдована театром. Пересмотрела все спектакли в Большом и Малом, во МХАТе и театре Мейерхольда, в Вахтанговском, поставила в школе "Женитьбу" Гоголя, сыграв... Подколесина. На выпускные экзамены шла как на казнь, но сдала все, к изумлению близких, и более того на четверки. А на вступительном экзамене в Студию Станиславского Зинаида Сергеевна Соколова сказала ласково: "Милая барышня, у вас дюжий акцент, и на русской сцене вам вряд ли удастся быть". Наревевшись вдоволь, я заявила домашним, чтобы при мне не смели толковать по-польски. Я исключила для себя язык своих родителей! В то трудное время в моем гардеробе была одна юбочка и две блузки -- фланелевая и полотняная, которые я стирала по очереди. Отглаженная с вечера юбочка висела на плечиках, и надевала я ее в последнюю минуту перед выходом в студию. Однажды я весьма торопилась (об опоздании не могло быть и речи!) и, придя и расстегнув пальтишко, остолбенела: на мне были только байковые голубые брюки. Воспитанный партнер ждал, когда позволительно будет принять и повесить пальтецо, а я... На мое фортуна, кто-то из девочек пришел раньше. Они выгнали парня и, давясь от смеха, пошли с рассказом к Зинаиде Сергеевне. В конце концов меня облачили в ее юбку, убрав излишки объема булавками. Перед экзаменом из папиных черных брюк и старого серого пиджака мне соорудили платье -- достаточно приличное "миди" с белым воротником и манжетами. И вот уже я во вспомогательном составе МХАТа, и оклад -- целых 40 рублей в месяц!!! Очень нетрудно и

доброжелательно приняли меня в свой круг красивые молоденькие актрисы Нина Ольшевская, Ирина Вульф и прекрасная Вероника Полонская (за год до моего появления в театре она пережила погибель Маяковского, и в текущий момент ещё на ней лежала печать того потрясения). У моих новых подруг были мужья, а у Нины и необыкновенно обаятельный потешный крошка лет двух-трех -- будущая звездочка Алексей Баталов. Я зачастую помогала купать его. Когда Нина стала женой Виктора Ардова, в их доме я встречала Олешу, Светлова, Ильфа и Петрова, Эрдмана, познакомилась с опальной Ахматовой и ее сыном... На репетиции "Мертвых душ" (у меня была такая фраза: "Ах, боже мой, Павел Иванович!") я в первый раз увидела Булгакова. Элегантный, ледяной, более того едва-едва чопорный с чужими, на генеральном прогоне "для своих" он был взволнованным, восхищенным, благодарным. Однажды Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна пригласили нас на слушание "Записок покойника" ("Театральный роман"). Было так увлекательно осведомляться скрытых под смешными псевдонимами мхатовцев! Мы практически падали со стульев, так это было остро, а иной раз и беспощадно. Но это не было нетрудно злым высмеиванием, это -- о своем, близком, дорогом (хотя кто-то все же воспринял роман как памфлет на МХАТ).

"Постельная принадлежность"

Наши артистические застолья проходили под пшенную кашу и печеную картошку, а на скромную выпивку гости-мужчины "скидывались". Иногда в безденежье и в дождина, когда воспрещено было сиживать "в дровах" (так называли мхатовский двор, где хранились деревянные декорации и стояли поленницы), Вадим Шверубович звал всех к себе. Сын Качалова жил относительно с нами роскошно -- у него была отдельная светлица! Мы пили чай, спорили, фантазировали, как будет шефствовать в первый раз сформированная актерская бригада над армией Блюхера...

Путешествие на Дальний Восток длилось тогда 10 суток, поезда топились углем, все были черны от копоти, но шумны и веселы. Суровая краса Сибири поражала и завораживала. И вот Хабаровск, цветы, приветствия, почетный караул... Единственно омрачал нашу поездку патрон, приданный от НКВД. Он повсюду рвался проговаривать речи: "Товарищи бойцы и командиры! Что была артистка до революции? Она была постельная принадлежность! А ныне эта принадлежность приехала в вашу армию"... (Во время спектаклей он спал где-нибудь в сене или на травке, но на заключительные овации, на вручение грамот, где забавно искажали без малого все наши фамилии, являлся всенепременно.) На попятный тракт во Владивостоке к нам присоединился Фадеев -- как был, без вещей. (При въезде в Москву мой супруг одолжил ему парадную рубашку.) После он зачастую приходил на наши посиделки, напевал "Рябину" и обучал меня блатным песням с "Миллионки".

В 1958 году мы летели на гастроли в Японию. Остановились в Хабаровске, приехали в гостиницу, и тут Алексей Грибов закричал: "Соня, Соня, иди скорей сюда! Это же наша мужская спаленка, это же 35-й год!" Взволнованные, они с Григорием Конским все показывали какие-то предметы прошлого, а я с трудом узнавала, но также крайне волновалась. И думала о том, что уже три года, как нет Фадеева. До конца дней я буду благодарна судьбе за веселье и честь дружбы с ним.

Эхо ГУЛАГа

Арестовали Мишу Названова и Валю Цишевского -- оба были окончательно ещё мальчики. Судьба Михаила Михайловича -- популярного позднее артиста (кто не помнит Клавдия в фильме "Гамлет"!) -- общеизвестна, а Валя пропал бесследно. Когда в 1937 году Художественный театр командировали в Париж на Всемирную выставку, меня не оказалось в составе "Анны Карениной" (я играла княгиню Бетси). Кто мне отказал -- театр или извне? Я волновалась не только за себя, но и за отца -- он был тогда председателем коллегии Верховного суда СССР. Выяснилось, все-таки театр (мою образ отдали подруге мхатовского парторга). "Компенсировали" мою непоездку квартирой в Глинищевском переулке (в настоящий момент улочка Немировича-Данченко). Погуляли мы с Колей по пустым, но таким прекрасным комнатам, и я проводила его на вокзал. По возвращении супруг с ног до головы одел меня во все парижское и мы поехали в Дом на Набережной (у отца была там 4-комнатная квартира). Прямо из передней я увидела запечатанную ворота кабинета и все поняла. Нам рассказали, что мой брат уволен с работы, дочка отца от второго брака исключена из комсомола. (В 1955-м мне дали справку: "Ввиду отсутствия состава преступлений полагать Пилявского С.С. и Смиттен Е.Г. невиновными". Мать Наташи умерла в лагере в 1941-м, отца расстреляли безотложно.) Его обвиняли в сотрудничестве с тремя разведками (по числу знания языков?!), газеты не стеснялись в выражениях: "волчьи глаза матерого хищника", "подлый изменник" и т.п. Директор театра сказал мне шепотом: "Все, что могу для вас свершить, -- пишите "по собственному желанию". Отношение окружающих было разное: большинство избегали, кто-то сочувствовал открыто (таких было мало), а кто-то -- только взглядом, кивком, наспех. Фадеев, заходя к нам, прижимал меня к себе и говорил: "Ну прости, ну прости меня!" С увольнением не спешили (оказалось, Станиславский не завизировал мое заявление), но когда на спектакль приезжало руководство, за кулисами было узко от незнакомых людей и "штатские" перед моим выходом на сцену проводили руками по бокам (нет ли оружия?).

А сколь пришлось претерпеть мужу из-за того, что я стала дочерью "врага народа"! Первый инфаркт случился у него в 33 года, завершающий -- в 48. А где-то между -- повестка из НКВД. Его вынуждали к "сотрудничеству". Сперва уважительно, следом все настойчивей, с намеками -- "не выпустим". Физически его не тронули, но к концу "беседы" -- когда поняли, что он не согласится, -- не выбирая выражений, срываясь на рев, смешивая матерные слова с угрозами, стуча кулаками по столу, выгнали.

Война. Тыл

Москву начали бомбить, и мы стали обвыкать к новой жизни: репетиции, шефские концерты, дежурства на крыше, телефонный перезвон позже отбоя воздушной тревоги (живы?). В октябре МХАТ эвакуировали в Саратов. Помню, по приезде расположился свой табор в театральном буфете. Я задремала и как гром среди ясного неба проснулась. Прямо нужно мной сидела и принюхивалась большая крыса. Замерев, я в ужасе смотрела на нее. Увиденное казалось мне символом всего тоскливо-мучительного, что ждало нас спереди. Как только в городе узнали о нашем приезде, цены на рынке подскочили. Почему-то нас не любили (и это мягко сказано) обитатели окрестных сел и кое-кто из саратовцев. Однажды я, замерзшая, в коротких резиновых ботиках, достояла свою очередность за картошкой, а торговка с воза отрезала: "Проходи-проходи, курчава шубка!" (на мне была шубка из мерлушки). Я слегка не со слезами спрашивала, зачем, но никто не вступился: все боялись, как бы и им не отказали.

Наша коммуна кормилась, доедая привезенные из Москвы остатки круп, жаря оладьи Бог знает из чего и на чем. Неприкосновенный припас муки, заветную банку консервов и скрытый "погребок" мы хранили для новогоднего праздника. За столик тогда сообща с нами сели драматург Николай Эрдман и стихотворец Михаил Вольпин, которых незадолго до этого скрыто увели наши мужчины, которые оказались на станции при выгрузке заключенных из теплушек. В гостинице их отмыли, сожгли лохмотья, подлечили... А в новогоднюю темное время суток в ворота постучали, и вошел военный: "Эрдман и Вольпин тут?" Наступила мертвая безмятежность. Увидев наши лица, вошедший улыбнулся: "Не пугайтесь, их приглашают в ансамбль НКВД как авторов". Ах, какое мы испытали облегчение! Все кинулись заключать в объятья порученца, чем-то поить, кормить, играли туш на гитаре... Вот такие сюрпризы преподносила тогда судьбина.

После праздников решили "совершать коммерцию". Ведущая актриса держала на руке розовое в оборках концертное платье: "А вот кому, вечернее!" Замшелый дедушка, колупая Колину калошу, спросил меня, сколь. "Триста рублей", -- заученно ответила я. "А по харе тебе этой калошей не вручить?" Появилась тетя с маслом в двух бидонах: "Меняю на колун". Кто-то из наших сбегал за топором. Тетка сплюнула: "Колун, тот, что на шею, -- дочь замуж выходит". Еще она купила мое платье: "Не больно модно -- пуговиц негусто, но у мине пять кобылиц-дочек, какой-нито сойдет". Наши над моим рассказом смеялись, а я ночью тишком ревела от обиды... Однажды на стене умывальника в гостинице появилось объявление: "Вчера я забыл тут мыльницу с кусочком мыла -- необходимо бы возвратить. Иван Москвин" (уж не знаю, вернули ли, но записка эта в текущий момент в музее театра).

В ноябре 42-го появилась уверенность, что самое страшное сзади. Театр возвратился в Москву, Школа-студия МХАТ приняла первых абитуриентов.

Война. Фронт

Во всех бригадных поездках нам приходилось изощряться, чтобы не пить до дна (по-другому хороши бы мы были -- оттого что угощали нас от души). Однажды за ужином юный пилот рассказал, что у него родилась дочка и что ему дают 10-суточный отпуск (он скромно смолчал, за какие заслуги). Я пожелала ему радостной встречи и благополучного возвращения в доля, все за это выпили -- и тут он как черт из табакерки сорвал с себя цейсовский бинокль, участок мне на шею и, побледнев, сказал: "Сохранишь -- буду жив. С фрица снял -- трофейный!"

...Через как собак нерезаных лет в дачном поселке Пестово Алексей Николаевич Грибов попросил у меня тот самый бинокль -- зачем-то он ему был нужен, а через час прибежал с дрожащими губами: "Соня, я его потерял!" Сердиться было нереально -- этакий растерянный и огорченный был обличье у моего старшего товарища. Стали узнавать, где он мог запамятовать до того дорогую вещь, и все, помимо меня (я после этого перелома ноги была не ходок) бросились разыскивать... И нашли! Оказывается, Грибов укрыл оптику лопухами (от ребятишек) и, увлеченный рыбалкой, обо всем позабыл. "Жив, жив твой пилот!" -- кричали мне хором бегущие взрослые мужчины.

Прикосновение к святыне

Зимой 1951-го Ольга Леонардовна Книппер-Чехова дала мне ключик и попросила снять со шкафа чемодан. "Только осмотрительно, он уже давнехонько не открывался..." Когда я откинула крышку, руки у меня задрожали: это был чемодан Чехова. Две батистовые сорочки, пенсне со шнурком, письма, пузырьки с прикрепленными рецептами... "Мне нужно все распределить по музеям. Вот в этой сорочке Антон Павлович скончался. Я не хочу возвращать ее таковый -- возьмешься выстирать и накрахмалить?" От растерянности и волнения я скверно представляла себе, как это совершить -- оттого что прошло без трех лет полвека! Но сказала: "Возьмусь". Когда я рассказала об этой просьбе мужу, он заявил: "Ты авантюристка и нахалка. Что, если батист от твоих стирок поползет?!" Но отступиться я не могла. Обернув сорочку марлей, опустила в разведенную теплой водой мыльную стружку (химии тогда не было) и стала осмотрительно отжимать. Раз за разом меняя воду, успокаивалась: не ползет, значит, разрешается крахмалить и гладить.

"Спасибо тебе!" -- сказала Ольга Леонардовна, проведя рукой по моему лицу. Вскоре она пригласила нотариуса и передала весь чеховский материал в музеи Ялты, Москвы, Мелихова и МХАТа.

Так же читайте биографии известных людей:

Софья Лаина Sofia Laina

Победив в конкурсе Краса России-2008, сибирячка Софья Ларина решила остаться в Москве. Сейчас она переводится из Сибирского университета путей..
читать далее →

Софья Конух Sofia Konukh

В преддверии Олимпиады в Пекине женская сборная России по водному поло выиграла чемпионат Европы, а месяцем ранее одержала победу в Мировой лиге...
читать далее →

Софья Муратова Sofia Muratova

С.И. Муратова - Заслуженный мастер спорта СССР, Заслуженный тренер СССР, двукратная чемпионка Олимпийских игр (1956, 1960), четырехкратная чемпионка..
читать далее →

Софья Великая Sofia Velikaya

Однажды брат приехал домой и сказал: "Соня, скоро откроется женская сабля. Наверняка, как и в свое время в шпаге, туда перейдут заниматься..
читать далее →

Ваши комментарии

1

добавить комментарий

Крапивная

Читая такие истории, проживаешь вместе с ними . Это наши люди, это жизнь нашей страны. Узнавать всё от первоисточника - бесценная информация!

3 ноября 01:09 ответить