Известные люди

»

Эдуард Багрицкий

Эдуард Георгиевич Дзюбин (писательский псевдоним - Багрицкий) родился 3 ноября (по новому стилю) 1895 года в Одессе, в мещанской еврейской семье на Базарной улице, где "все навыворот, все как не надо". Родители любили его, хотели изготовить из него коммивояжера, страхового агента или приказчика - он убегал из ремесленного, а следом землемерного училища на море. Но Эдуард так и не научился плавать: мальчиком (а вслед за тем и взрослым!) он был физически немощным, потому что с девятилетнего возраста и до смерти в тридцать девять лет страдал жестокой бронхиальной астмой.

Тридцать лет прожил стихотворец в любимой своей Одессе, и море было его неутоленной жаждой существовать, быть здоровым, молодым:

Так бей же по жилам,

Кидайся в края,

Бездомная юность,

Ярость моя!

Чтоб звездами сыпалась

Кровь человечья,

Чтоб выстрелом рваться

Вселенной навстречу.

Чтоб волн запевал

Оголтелый народонаселение,

Чтоб злобная песня

Коверкала губы,-

И напевать, задыхаясь,

На страшном просторе:

- Ай, Черное море,

Хорошее море!..

Но это напишется в 1927 году, а за десять с лишним лет до этого юный стихотворец жил в условном и книжном мире, в котором были и Александр Грин, и Тиль Уленшпигель, и Летучий Голландец, и экзотические вирши раннего Багрицкого о корсарах и римских полководцах, сделанные "под Гумилева". "Этот туман,- как сказал мне как-то раз покойный харьковский сочинитель Рафаил Моисеевич Брусиловский, друг Багрицкого по молодости,- рассеивался сверх меры продолжительно, и только в 1924 году, когда появились вирши о Пушкине и "Арбуз", все поняли: в литературу пришел здоровый поэт".

К Пушкину Багрицкий и его близкие друзья относились благоговейно: "Когда мы проходили мимо дома, где жил Пушкин,- вспоминает Валентин Катаев,- мы безмолвно снимали шапки". В 1924 году, к 125-летию со дня рождения Пушкина, стихотворец закончил малый пушкинский цикл: "Пушкин" (1923), "Одесса" (1923), "О Пушкине" (1924). Последнее стихотворение цикла - наиболее художественное:

...И Пушкин падает в голубоватый

Колючий снег. Он знает - в этом месте финал...

Недаром в кровь его влетел крылатый,

Безжалостный и жалящий свинец.

Кровь на рубахе... Полость меховая

Откинута. Полозья дребезжат.

Леса и снег и скука путевая,

Возок уносится обратно, обратно.

Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова

То, что влюбленному позабыть воспрещено,-

Рассыпанные кудри Гончаровой

И тихие медовые глаза.

В. Катаев дает родное пояснение последним двум строчкам, рисующим портрет Натальи Николаевны: "Судя по портретам, у нее были добро причесанные волосы а-ля директуар, а глаза были ни капли не тихие медовые, а черносмородинные... А рассыпанные кудри и медовые глаза были у той единственной, которую так страстно полюбил птицелов (Багрицкий - Р.Б.) и которая так грубо и открыто изменила ему с полупьяным офицером".

Приведу полемическую по отношению к Багрицкому строку Марины Цветаевой из "Стихов о Пушкине" (I), размышляющей о том, как воплощается в поэзии образ великого поэта:

- Пушкин - в роли пулемета!

Сравните:

И в свисте пуль, за песней пулеметной,

Я вдохновенно Пушкина читал!

("О Пушкине")

Не хотела Марина Цветаева, чтобы Пушкина политизировали и связывали с темой братоубийственной гражданской войны...

Стихотворение "Арбуз", не принятое "опытным" литсотрудником одесской газеты "Моряк" (мол, период арбузов ещё не наступил!), заурядно включали в сборники типа "Лирика моря" или "Стихи о любви". Да, там от первой до последней строки развернут образ бушующего моря, а финал стихотворения - лирически-любовный:

Кавун с нарисованным сердцем берет

Любимая мною казачка...

И некому в этом месте надоумить ее,

Что в руки взяла она сердце мое!..

Главная же сущность стихотворения в ином: Багрицкий, как и некоторые поэты 20-х годов (Н. Асеев, М.Светлов, В.Сосюра и др.), не принял новую экономическую политику (нэп), увидел в ней не утверждение естественных рыночных отношений, а измену делу революции:

Мы втянуты в дикую карусель.

И море топочет как рынок,

На мель нас кидает,

Нас гонит на мель

Последняя наша путина.[1]

"Как рынок" - только в стихах, связанных с неприятием нэпа, могло возникнуть такое сопоставление! Приведу ещё строки из "Стихов о соловье и поэте" (1925), полные сетований на то, что из жизни уходит подлинная романтика:

Наш рокот, свой посвист

Распродан с лотка...

Долгие годы думаю над двумя вопросами. Почему в стихах Багрицкого середины 20-х годов так настойчиво повторяется предмет бездомности, неприкаянности, одиночества? Почему в 1926 году, когда Сталин уже без малого "задушил" нэп, Багрицкий в стихотворении "От черного хлеба и верной жены..." без каких-либо иносказаний и условностей выражает родное недовольство действительностью?

Как спелые звезды, летим наугад...

Над нами гремят трубачи молодые,

Над нами восходят созвездья чужие,

Над нами чужие знамена шумят...

- вряд ли тут отражены только антинэповские настроения. Я думаю, что стихотворец, стремясь ступать в ногу со временем, не понимал, куда идет время...

Э. Багрицкий был классическим бедняком (хотя у него всю дорогу жил какой-нибудь нахлебник!): не в чем было вылезти на улицу, и супруга сшила ему из своей старой-престарой юбки штаны-галифе; денег в семье не было, в одесской газете "Моряк" с поэтом расплачивались черным кубанским табаком, ячневой кашей и соленой камсой. На Молдаванке стихотворец жил с семьей (сыну Севе шел уже пятый год) в постройке, похожей скорее на сарай; на полу стояло корыто: крыша всю дорогу протекала.

Близкие Багрицкому прозаики и поэты "одесской школы" (В. Катаев, Ю.Олеша, И.Ильф, Е.Петров, Л.Славин, С.Кирсанов, В.Инбер и др.) в самом начале 20-х годов уже покинули Одессу, и в конце 1925 года Валентин Катаев приехал из Москвы сознательно за Багрицким: "Собирай вещи, Эдя, я купил для тебя билет". Катаев в своей интереснейшей книге о литературной жизни 20-х годов "Алмазный мой венец" назвал Багрицкого, автора стихотворений "Птицелов", "Голуби", большого любителя и знатока птиц, "птицеловом": "Я и глазом не успел моргнуть, как имя птицелова громко прозвучало на московском Парнасе". И тогда "птицелов" послал телеграмму feme: "Собирай барахло Хапай Севку Катись Москву". Багрицкий продолжительно уверял телеграфистку, что по иному в Одессе не поймут...

Поселились Багрицкие в Кунцево, под Москвой, где снимали половину избы без самых элементарных удобств, в особенности необходимых больному человеку. В этой избе в первой половине 1926 года и была написана поэма "Дума про Опанаса".

Сколько гонений претерпела эта поэма в сталинские годы: в редакционной статье "Литературной газеты" (30 июля 1949 года) "За идейную чистоту советской поэзии" поэма Багрицкого была расценена как клевета на украинский население, а посредством немного лет, в отрезок времени "борьбы с космополитизмом", критик А.Тарасенков объявил "Думу про Опанаса" сионистским произведением.

Сегодня мы имеем вероятность по-новому кинуть взор на "исхлестанные" произведения былых лет. Конечно же, Багрицкий был человеком своей эпохи, он не только не противостоял, как, скажем, Пастернак, Ахматова или Мандельштам, коммунистическим догмам, но и защищал их. Ни единственный пионерский или комсомольский сбор не обходился когда-то без фрагмента из поэмы "Смерть пионерки":

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Вдумаемся в эти и в дальше следующие строки: "Но в крови горячечной /Подымались мы..."; "Чтоб почва суровая /Кровью истекла...". Но для чего же надобно было в годы гражданской войны лить кровь, укокошивать приятель друга и в этом братоубийственном кошмаре укреплять мужество... "сталью и свинцом"?!

В "Разговоре с комсомольцем Н.Дементьевым"* (Н. И.Дементьев (1907-1935) - одаренный стихотворец 20-30-х годов, отказавшийся сделаться осведомителем НКВД и, затравленный, издерганный вконец, покончивший бытие самоубийством) (1927) предмет гибели в жестоком бою поднята Багрицким до романтических высот:

Проклюют навылет,

Поддадут коленом,

Голову намылят

Лошадиной пеной...

Степь заместо простыни:

Натянули - раз!

...Добротными саблями

Побреют нас...

Покачнусь, порубан,

Растянусь в траве,-

Привалюся чубом

К русой голове...

А нужно ли было воспевать - пускай и талантливо! - кровавую мясорубку гражданской войны?

Нет, не хотел сражаться (было бы за что!) украинский хлебороб Опанас, силой мобилизованный в продотряд Иосифа Когана, не хотел он кончать своего бывшего командира, уже будучи в махновском отряде ("Он грустит, как с перепоя, /Убивать не хочет"), его мучают страшные видения: "Одного не позабуду, /Как скончался Коган..." (шолоховского Григория Мелехова также мучили черные воспоминания о зарубленных им матросах!). Мирного труда жаждал Опанас ("Не хочу размахивать винтовкой, / Хочу на работу!") - не получилось.

В полтысячи строк своей поэмы Багрицкий вложил содержание, достаточное для романа, описал трагедию украинского крестьянина, обманутого всеми режимами, создал величественный и трагический образ замученной классовыми раздорами Украины:

Тополей седая стая,

Воздух тополиный...

Украина, матушка родная,

Песня-Украина!..

Багрицкий говорил о своей поэме: "Мне хотелось черкнуть ее стилем украинских народных песен, как писал Тарас Шевченко. Для этого я использовал темп его "Гайдамаков". "Об украинско-шевченковских традициях в поэме говорят не только темп, но и эпиграф из "Гайдамаков", и постоянные, в духе шевченковских поэм, неоднократные обращения автора к Опанасу, к Украине, и "коломыйковый" стих Шевченко с его разностопным хореем, и украинизмы ("жито", "ненька", "катюга", "каганец", "хлопец").

Думаю, что будущие исследователи литературы ещё напишут о влиянии на Багрицкого огромный поэмы Ильи Сельвинского "Улялаевщина" (об этом не написано ни одной фразы) - ученые чаще писали о художественных отзвуках "Слова о полку Игореве" в поэме Багрицкого.

Природа в "Думе про Опанаса", как и в "Слове...", является участником событий: украинская степь и небесные светила, степные птицы и звери, солнышко и ночная тьма передают настроения людей и драматизм происходящих событий:

Прыщут стрелами зарницы,

Мгла ползет в ухабы,

Брешут рыжие лисицы

На чумацкий табор.

...............................

Див судит полночным криком

Гибель Приднестровью.

Интересны в поэме повторы ("Украина! Мать родная!/ Жито молодое!")*, в особенности повторы видоизменяемые, связанные с драматическими поворотами в судьбе Опанаса:

Опанасе, наша доля

Туманом повита...

.........................

Опанасе, наша доля

Развеяна в поле!...

...........................

Опанас, твоя путь -

Не дальше порога...

Песенный строй "Думы...", постоянные эпитеты ("жито молодое", "горючие кости") в сочетании с яркими, оригинальными эпитетами (к примеру, "сахарное утро"), обилие разговорных элементов, подобранные к месту просторечия - я перечислил только доля художественных особенностей произведения Багрицкого.

Эдуард Багрицкий был блистательным переводчиком Роберта Бернса, Томаса Гуда и Вальтера Скотта, Джо Хилла и Назыма Хикмета, Миколы Бажана и Владимира Сосюры.

Любил он в поэзии и в жизни мажор, о чем говорит единственный происшествие, описанный Константином Паустовским в "Золотой розе" и свидетельствующий о том, что Багрицкий не любил Семена Надсона, в стихах которого (причина этому - неизлечимая хворь, погубившая талантливого поэта в двадцать пять лет) преобладали минор, утомленность, надрыв.

Паустовский и Багрицкий сидели в кафе, когда в нем появился именитый в Одессе неимущий, не просивший, а нахально требовавший у людей гроши. Багрицкий встал и пошел на старика, не спуская с него око и с дрожью в голосе, со слезой, с трагическим надрывом читая надсоновские строки:

Друг мой, брат мой, истомленный, страдающий брат,

Кто б ты ни был, не падай душою!

Нищий осекся. Глаза его побелели. Он начал отходить, опрокинул стул, задрожал от страха и пустился наутек.

Багрицкий вернулся к Паустовскому и на полном серьезе сказал: "Вот видите, более того одесские нищие не выдерживают Надсона!"

А каким было главное "хобби" Эдуарда Багрицкого? Отвечу: птицы и рыбы, которым посвящено несть числа стихотворений и строк. Некоторые рыбоводы считали поэзию Багрицкого блажью, оправдание находили только в плане приобретения средств для покупки рыбы. Среди натуралистов-профессионалов он считался знатоком высокого класса, ихтиологи обращались к нему за консультациями.

Об эрудиции Багрицкого ходили легенды, его феноменальная память хранила тысячи поэтических строк, остроумие поэта не знало пределов, доброта его согрела не одного поэта 20-30-х годов. Одним из первых Багрицкий отметил гений молодых А.Твардовского, Дм. Кедрина, Я.Смелякова. К нему практически ломились начинающие поэты с просьбой послушать и дать оценку их вирши. Покой ему более того не снился.

Багрицкий вывешивал объявления ("Никого дома нет!"), говорил по телефону женским голосом - ничего не помогало. Сидя "по-турецки" на диванчике, узко прислонив грузное туловище к столу, он попыхивал стеклянной трубкой, в которой клокотал спасительный астматол, и слушал, слушал тех, чей поэтический взлет он уже не увидит...

У Багрицкого ни при каких обстоятельствах не было страха перед смертью. В "Тиле Уленшпигеле" были строки, похожие на автоэпитафию:

Здесь лежит спокойно

Веселый странник, слезы лить не умевший.

Прохожий! Если дороги тебе

Природа, ветер, песни и независимость,

Скажу ему: "Спокойно спи, друг,

Довольно напевал ты, выспаться пора!"

Поэт был отрешен от земных благ, чужд погони за славой и наградами. С чувством напевал песню на вирши Беранже "Мой пожилой фрак":

Пускай другой хлопочет для отлички

Взять орденок - за ним не лезу я:

Два-три цветка блестят в твоей петличке.

Мой пожилой товарищ, не покидай меня!

Боготворил Багрицкий Пушкина, восторгался Маяковским, с упоением читал асеевских "Синих гусар", в "Разговоре с комсомольцем Н.Дементьевым" засвидетельствовал и другие свои литературные симпатии:

А в походной сумке -

Спички и курево,

Тихонов,

Сельвинский,

Пастернак...

Если Тихонова власти всячески поддерживали, к Сельвинскому относились настороженно, к Пастернаку - враждебно, то имидж Багрицкого как советского поэта выдерживался властями неукоснительно. В 1930 году Багрицкий, как и Маяковский с Луговским, был принят в РАПП (Российскую ассоциацию пролетарских писателей) и осчастливлен - потом кунцевского сирого жилья - двумя комнатами в новом писательском доме в проезде МХАТа. Но ничего подобного "Арбузу", стихам о Пушкине и "Думе про Опанаса" в крайний отрезок времени своей жизни (1930-1934) он уже не написал. Вышедшая в 1932 году (советско-коммунистическая от начала до конца!) поэтическая трилогия ("Последняя ночь", "Человек из предместья", "Смерть пионерки") славы Багрицкому не прибавила.

16 февраля 1934 года, заболев в четвертый раз воспалением легких, Багрицкий скончался. За гробом поэта с шашками наголо шел эскадрон молодых кавалеристов. Мне видится в этой трагически-торжественной картине нечто символическое: Багрицкий был трепетно влюблен в бойцов; лошади, сабли, комбриги, трубы - вот что всю дорогу волновало поэта, любившего музыку, кавалерийские марши и досадливо снимавшего радионаушники, если в них начинал слышаться какой-нибудь сентиментальный романс. "От него - умирающего - шел ток жизни" (И. Бабель).

Часто начинал разговорчик словами: "Вот увидите, в будущую войну...". И Севу, сына своего, готовил к войне, закалял его по-спартански: в двенадцать лет паренек владел огнестрельным оружием, переплывал Москву-реку, в четырнадцать лет ходил на лыжах босиком.

Всеволод Багрицкий (ему папа посвятил "Папиросный коробок", "Всеволод", "Разговор с сыном") мог бы сделаться профессиональным поэтом, его ожидало фортуна в любви, невестой его была Елена - та, что станет сквозь годы женой академика А.Д.Сахарова. А армейский газетчик и стихотворец Всеволод Багрицкий, не проживший полных двадцати лет, погиб 26 февраля 1942 года. Мама о смерти сына узнала в лагере, где она находилась с осени 1937 года.

На сосне, рядом с могилой Всеволода в мелкий лесной деревушке Дубовик Ленинградской области, скульптор Вучетич, работавший с погибшим в редакции фронтовой газеты "Отвага", вырезал немного измененное четверостишие Марины Цветаевой, которое Багрицкий-младший шибко любил и нередко повторял:

Я вечности не приемлю,

Зачем меня погребли?

Мне так не хотелось в землю

С родимой моей земли.

Вот и оборвалась могучая ветка и распускавшаяся веточка, но зарубки на древе нашей поэзии остались. Навечно.

Так же читайте биографии известных людей:

Эдуард Вейденбаум Eduard Veydenbaum

Эдуард Вейденбаум - известный латышский поэт. Родился 3 октября 1867 года.Стихи Эдуарда Вейденбаума при его жизни распространялись в рукописях в..
читать далее →

Эдуард Вильде Eduard Vilde

Родился Эдуард Вильде в семье крестьянина. Детство и юность прошли в деревне. После окончания начальной школы учеба продолжалась в уездном училище..
читать далее →

Эдуард Лимонов Eduard Limonov

Скандально известный писатель, журналист, общественно-политический деятель, основатель и глава ликвидированной Национал-большевистской партии,..
читать далее →

Эдуард Успенский Edvard Uspensky

Эдуард Успенский - известный российский и советский писатель, автом многочисленных детских книг. Родился 22 декабря 1937 года.Эдуард Успенский..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий