Известные люди

»

Юрий Бем

Расскажите, будь добр, о себе, о Вашем пути в армию.

-Я родился в 1924 году в Москве. Мой папа родился в Киеве в семье обрусевшего богемского немца. Отец был студентом Киевского университета. В годы Первой важный войны он сидел в тюрьме за организацию студенческой забастовки. После войны вступил в большевистскую партию. Работал по организации сети образования в городе Вятке. Там он женился на моей матери, русской женщине из семьи позолотчиков икон. Эта семейство состояла из 13 мужчина.

Об успехах в создании сети школ в Вятке было неплохо известно в Москве, и вскоре Ленин вызвал отца в Москву. (В собрании сочинений Ленина есть упоминание об отце в письме Ленина). Отец работал в центральных органах Наркомпроса, которым долгие годы стояла во главе Н. К. Крупская, хозяйка Ленина. Отец был начальником управления высшей школы (по-другому говоря, он был министром высшего образования).

В нашей семье было двое детей я и старшая сестра. В 1937-м году отца арестовали и, как сегодня мне стало ясно, вскоре расстреляли,. Мы с сестрой оказались на пару ещё совершенно маленькие. Но как-то выжили, выкарабкались, оба получили среднее образование. Школу я закончил в 1941-м году, в что ни на есть канун войны. Занимаясь в школе, я научился вождению автомобиля и получил удостоверение, а в июне 1941-го соорудил себе мелкотравчатый приемник. И по этому приемнику я слушал речь Молотова о том, что началась битва.

Вообще мы предполагали, что так будет. Несмотря на то, что как бы бы был мир с Германией, но на самом деле антифашистские настроения у людей были сильно сильные. Никто не думал, что воёна будет до того долгой. Думали, месяц-два пройдет, и мы выгоним всех этих немцев и так дальше. Примерно сквозь месяц начались уже бомбежки Москвы. Я и ещё моих два товарища из дома, мы жили в Петроверигском переулке, на Покровке, дежурили на крыше. Нам дали большие щипцы, ведра. Во время бомбежек мы собирали зажигательные бомбы, клали их в ведра и выбрасывали с крыши. Потом я дежурил у подъезда и так дальше. Жили мы с сестрой, сестра-студентка была замужем. Мужа ее проворно отправили куда-то на окопы. Он также учился в институте. Я думаю, что же я буду в стороне от войны, и пошел в райком комсомола проситься, чтобы меня отправили на фронт. Тогда это был групповой порыв. Тем больше эти бомбежки. Все это настраивало нас супротив этих захватчиков, немцев, фашистов. Меня, конечно, отправили назад домой. Было ясно, фамилия немецкая, папа арестован, отпрыск врага народа, куда же меня на фронт. Сестра моя говорит, нечего тебе тут оставаться, потому что что кончится это погано. Начали детей репрессированных вывозить по детским домам. Тем больше, мне было только 17 лет. Началась эвакуация Москвы. Я с эшелоном эвакуированных уехал в Пензенскую область, Кемишкерский район, в деревню. Там также пошел в район, и меня направили в Камишкерскую школу учителем русского языка и литературы, потому что у меня было среднее образования. Кроме этого, я работал в этой же школе пионервожатым. Год я в этой школе работал. В начале 43-го года моя сестра эвакуировалась совместно с полиграфическим институтом в град Шадринск, Курганской области. Вызвала меня туда. Сказала, что позволительно и там обучаться. Меня, конечно, с трудом отпустили, но я выехал. Ехал крайне продолжительно, сложно. Вокзалы были набиты людьми, поезда не ходили, голод был ужасный. Кое-как удавалось на подножке съехать. Со многими пересадками добрался до Шадринска и поступил в Московский полиграфический институт на редакционно-издательское отделение. Два года я учился в институте. И в 43-м году меня взяли в армию.

С чего началась Ваша работа?

- Я попал в воинскую доля, где готовили меньшой командный состав. Учили нас там меньше года, меня готовили по специальности стрелок ПТР. ПТР это противотанковое ружьё, длинное такое. Когда закончили учёбу, мне присвоили звание младшего сержанта. В это время к нам стали заезжать представители воинских частей, единственный из танковых войск, единственный из авиационных, единственный из пехоты. Они отбирали людей. Тут приехал единственный офицер и говорит, кто пойдет в воздушно-десантные войска, а я был махонький, худенький, крайне невзрачный. Мы, говорит, расположены под Москвой, в городе Кержаче. Я же из Москвы. Сестра уже к тому времени из Шадринска вернулась, это был финал 43-го года, начало 44-го. Мне так захотелось посетить дома. Думаю, уж как-нибудь я оттуда вырвусь. Я говорю, ладно, я поеду. Думаю, сигать с парашютом я вряд ли буду. Буду где-нибудь на подсобных работах. Или пошлют на фронт. Хотя не шибко был уверен, что меня пошлют. Говорит, стрелок ПТР? Нам нужно. И он меня взял.

И попал я в Кержач. Только вышли мы на перрон, женщины, бабы нас окружили и говорят, ой, миленькие, куда вы приехали. Вы знаете, в этом месте люди все время погибают, парашюты не раскрываются. Что же совершать, ладно. Стали нас там обучать. Никто не посмотрел на меня, что я мини, что я то, другое, третье, четвертое. Первую неделю нас учили только как складывать парашюты. Каждый складывает свой сам. Сложили парашюты, потащили на аэровокзал. Я помню таковый тяжеленный парашют, тут первостепенный, тут запасной, шли крайне долговременно, километров 8. Я так замучился, это было зимой, шли по снегу. Думаю, скорее бы нас куда-нибудь выкинули. Дойти бы. Добрались до аэродрома под Киржачом, там посадили в авиалайнер. Это был Дуглас. Большая кабина и по бортам стоят скамейки, диваны. Мы сели. Каждый парашют необходимо зацепить за трос, потому как что он автоматически вытягивался при выбросе. Минут пять мы летели, затем загорелся таковый алый знак, огонь. Все встали вдоль кабины, с правой стороны и слева. Открыли ворота и начали оттуда скакать. У меня было такое ощущение, я весьма боялся, что не выпрыгну, откажусь. К отказчикам относились крайне и весьма скверно. Считалось, что если мужчина струсил, то он вообще никуда негодный десантник. Такое общее пренебрежение товарищей было, что лучше было вообще позже отчисляли. Меня сильно смущало, что там такая ворота полукруглая и там порожек. Как перешагнуть посредством тот самый порожек, это самое страшное. Подошел я, спереди меня чувак прыгнул. Он когда прыгает, у него трос вытягивает мешок парашюта, трос назад с мешком в кабину. И когда трос вернулся с мешком в кабину, он ударил меня по лицу. Я машинально отпрянул обратно, тут инструктор схватил меня одной рукой за шкирку и вслед за тем, как коленкой поддаст под зад. Я выпрыгнул. Сначала я ничего не почувствовал, вслед за тем меня как-то закрутило, вслед за тем хлопок, парашют открылся, и тут я уже почувствовал какое-то блаженство. Немножко жутко было приземляться, но снег был основательный. Нас маленько научили, что нужно во что бы то ни стало завернуть парашют так, чтобы почва шла под ноги, потому как что она идет одним духом. Так я успешно прыгнул с парашютом. И начал там учебу. Меня зачислили в артиллерию. Во взводе было 4 пушки. Пушки были 76-мм орудия, идеально особые, таких нигде ещё не было, их делали сознательно. У 76-мм пушки долгий ствол. У этих пушек стволы обрезали. Они были короткие. Дело в том, что эти пушки сбрасывали с парашютом, потому они были облегченные. Под них были особые снаряды. С этими пушками мы должны были сигать за линию фронта. Поскольку у меня были шоферские права, меня зачислили в шоферы при этом орудии. Никаких машин в этом месте не было, все пушки были на конной тяге. Но в лагере под Кержачем не было и лошадей. Поэтому моя обязанность заключалось в том, что я должен был удерживать эту пушку за финал лафета и волочить ее. А позади мой расчет толкал ее за колеса. Здесь я испытал достаточно забавных эпизодов, которые для меня были не нимало веселые. Когда шел уклон вниз, под горку, пацаны бросали ее позади и разбегались, пушка неслась вовсю. А я спереди, освободить лафет я не мог, вследствие того что что нужно было направлять пушку туда и сюда. Но я ни в жизнь так не бегал, в силу того что что я боялся, что меня разнесет в клочья.

Нас достаточно длительно продержали. Дело в том, что там была такая организация. Под Кержачом стояло немного дивизий, я в 12-й воздушно-десантной дивизии служил, в 345-м артиллерийском полку. Их выбрасывали в то время все время в тыл врага. В то время ещё наши войска не перешли границ, была дана соответствующая памятка, ребят бросали. Они должны были либо кинуть парашют, либо его справить, нарыть свои орудия. Там бросали и орудия, бросали и тяжелую технику, машины и так дальше. Все это нужно было сыскать. Нас сознательно учили, были такие позывные, ставились датчики, по которым эти предметы необходимо было выискивать. И вслед за тем этого реализовывать заданную боевую задачу. Кстати, у нас у всех тогда были автоматы. Хотя автоматов в то время было в армии немного. У нас были особые автоматы, с рогаликами, коротенькие, со складным прикладом.

После десантирования и выполнения задачи предписывалось следующее: всякий по мере возможности должен в одиночку продираться посредством линию фронта и ворочаться в Кержач. Те, кому удавалось перенести ещё и парашют, получали дополнительное вознаграждение. Но никто не возвращался. По слухам, на практике все солдаты из нашей дивизии, которые раньше отправлялись на десантирование, погибли.

Это объясняли тем, что у немцев была хорошая разведка. Они великолепно знали, когда и где будет десантироваться такая здоровая армада целая дивизия, огромное число народу. Естественно, что они, как правило, расстреливали всех в воздухе. Если бы я попал в то время, конечно, меня бы не было на свете. Говорили, что позже поступил приказ: дивизии не кидать. Тем больше, что это был финал 44-го начало 45-го года. Наши войска начали перебегать сквозь рубеж и кидать на территорию тех стран, которые мы освобождали, и которые ждали нас, было бессмысленно. Поэтому считалось, что эти воздушно-десантные дивизии были резервом Сталина. В них были пацаны реально подготовленные. Когда я туда попал, там были, дай бог, парни. Мы ждали отправки и продолжали существовать в Кержаче. Тут меня заметил единственный старшой лейтенант, начальник нашего взвода, потому как что я был из культурной семьи, довольно образованный. Он меня спросил, не умею ли я печатать на машинке. У отца была машинка ещё со старой клавиатурой, я недурно печатал на машинке. Комвзвода знал, что, я хотел угодить в Москву и говорит, нам в штаб полка нужна машинка. Мы пошлем вас в Москву, дадим денег, вы купите машинку и привезете ее сюда. Так я попал в Москву. Москва была фронтовая. Наша квартирка, так как там жила моя сестра с мужем, она осталась за нами. Муж сестры не попал в армию, вследствие того что что он учился на механическом факультете полиграфического института, в то время тот самый факультет преобразовали в армейский, и студенты этого факультета считались военными специалистами. А сестра училась на технологическом факультете. Я побывал в Москве. Как в текущее время помню, ходил в кинотеатр, тот, что был на месте теперешнего Современника, кинотеатр Колизей. Там шел кино про артиллеристов, в текущее время его зачастую показывают. Купил я машинку, привез ее в доля, и меня перевели в штаб полка. На должности старшего разведчика стал действовать.

Несмотря на то, что я работал в штабе полка, меня бросали с парашютом вкупе с пишущей машинкой. Знаете, говорю я командирам, я эдакий худенький, я могу вообще умчаться. Они говорят, мы дадим тебе машинку, с ней не улетишь. Прыгал с аэростата. С аэростата, уместно сказать, скакать значительно страшнее, чем с самолета. Там ничего не видно. Там знак и тебя выталкивают. А в этом месте 4 человека сидят в этой кабине, все добро видно, почва видна. Поднимают его метров на 400 и после этого инструктор всех оттуда выбрасывает. Ну ничего, как-то я уже к этому делу привык. И с машинкой воистину прыгал. Работал я в штабе, в то же время меня оставили при орудии. Вызывали в штаб только тогда, когда нужно было что-то напечатать или накарябать какую-нибудь директиву и так дальше. А вообще я жил по-прежнему в землянке. Военная учеба продолжалась. Мы должны были быть и наборщиками и подносчиками снарядов. Я был подносчиком снарядов. Знал, как известия комплект, всякие пирамидки, все это я изучал.

В единственный хороший день пришел свой начальник полка, говорит, ну, пацаны, настало ваше время, вас отправляют на фронт. Действительно нас весьма одним духом погрузили, и мы приехали в Белоруссии, в Марьяну Горку, так называлась эта деревенька, где недавно прошли шибко серьезные бои. Когда мы туда приехали, увидели совсем страшное представление. Там стояли наши изуродованные танки, перевернутые. Немцы уничтожили там целую нашу танковую группу, и в этих танках ещё сидели мертвые танкисты. Мы туда вошли практически посредством неделю следом того, как наши прогнали оттуда немцев, но картина последствий боя была вся на месте. Там была река, по которой плыли трупы. Для нас, молодых, это было шибко страшным зрелищем.

Когда вашу дивизию перебросили в зону боёв?

- Мы пробыли в Марьяной Горке краткосрочно. В начале февраля 1945 года, нас погрузили в эшелон и отправили под Будапешт. В это время под Будапештом были весьма сильные бои. Это юго-западнее Будапешта на озере Балатон, где наши войска потерпели достаточно крупное разгромление от немцев. Там были шибко сильные танковые бои. Наши две дивизии, располагавшиеся под Кержачом, были так называемым резервом Сталина. Их длительно не выпускали на фронт, и это было, открыто говоря, на мое фортуна, по иному вряд ли я вернулся бы назад. Вот так получилось, то я попал на фронт только в 45-м году, когда дивизию отправили на поддержка нашим войскам, которые воевали на Балатоне.

Наш 345-й стрелковый полк совместно с полковой артилленией расположился в небольшом городишке Сальнок, неподалеку от Будапешта. В это время я уже служил в штабе полка: чертил карты, составлял всякие диспозиции и иное, то есть занимался штабной работой. Мы там стояли примерно месяца. Венгрия была союзницей Германии, и надобно проронить, что обитатели относились к нам достаточно скверно. Ходили разговоры, что они убивали наших бойцов. Но в этом городишке ситуация была достаточно мирная. Я помню, что там вечерами собирались девушки на танцы, и мы туда ходили, танцевали. Интересная была картина, матери сидели сбоку и участливо следили за своими дочерьми, которые в таких шикарных, белых юбочках танцевали.

Из Сальнока нас перебросили к озерам приблизительно в 12 километрах от Будапешта. На этих озерах шли крайне мощные бои. По пути мы расположились на обед в маленький рощице (работала походная кухня). И тут нежданно раздался какой-то страшенный гром, он всё нарастал. Все бросились врассыпную, я нашел какой-то мелкий окопчик, туда спрятался. Над нами что-то гремело и сверкало, куда ни кинь начали взрываться снаряды, было шибко ужасно. Потом полетели самолеты. Разрыва все время и так дальше. Ни я, ни все другие наши бойцы, в первый раз попавшие в такую обстановку, не сообразили, что это была наша артподготовка. Очень тяжело было осмыслить, кто и откель стреляет и где разрываются снаряды: над нами или за нами. Потом все стихло. Я когда выбрался из этого окопчика, вижу, что артиллеристы уже начали готовить пушки. Я побежал в свой штаб. И мы пешим порядком следом за артподготовкой двинулись за линию фронта. Наши орудия вышли немного вперед. Штаб разместился в каком-то лесочке. Так прошел свой первостепеннный мордобой.

Надо заявить, что к тому времени мощь нашей артиллерии была огромной, орудия стояли без малого впритык приятель к другу, да ещё Катюши. Они совершали крайне мощные артиллерийские налеты. Немцы шибко одним духом оставили эти озера. И отошли дальше, к Будапешту. Нас скоро построили в колонны. Пушки были тогда на конной тяге, так как мы немало набрали местных лошадей. Меня посадили помню на орудие. И мы пошли в направлению к Будапешту. Вот так начались бои за отбояривание юго-западной части Будапешта. Город мы обходили. Здесь я в боях не участвовал, хотя время от времени происходили стычки. Но, к сожалению, вскоре припас снарядов к нашим орудиям кончился. И никакие другие снаряды к нашим пушечкам не подходили. И никто об этом более того не подумал. Ну, кинуть их, вестимо, мы не могли, мы их таскали за собой. Пока какой-то умелец не обнаружил, что немецкие снаряды подходят к ним. Тогда нас послали составлять снаряды, и я в этом участвовал. Мы ходили по освобожденным полям, искали снарядные склады, и искали эти снаряды. И, реально, какое-то число снарядов мы собрали.

Будапешт уже был в основном освобождён. Правая низменная край города, Пешт была освобождена. А в Буде ещё шли бои. Но в этой нижней части, в Пеште, только что закончились бои. Кстати изречь, в одном фильме я это видел. Там десантные самолеты снабжали немцев продовольствием и орудиями. Он были уже окружены. Подбитый самолёт вонзился в верхний этаж какого-то здания и из руин торчал его хвостище.

После освобождения Будапешта мы походным порядком двинулись дальше в направлении на Вену. Причем это мы шли по одну сторону Дуная, а немцы шли по другую сторону реки. Мы шли как бы также с ними все время. Они отступали к Вене, и мы их как будто бы преследовали по другому берегу. Время от времени наши батареи открывали пламень по немцам. Но наша проблема была иная: мы вышли к городу Секешфехервару, тот, что был занят немцами. И там в первый раз я вступил в настоящие махач. Надо открыто произнести, что я не был в эти дни на авангардный, оттого что был прикомандирован к штабу, и там составлял планы, составлял карты. Мы чертили карты того участка, где находились. Намечали цели, показывали линии наступления, рубежи обороны.

Выбив немцев из Секешфехервара, полк вошёл в городок. Здесь я увидел немало валявшихся трупов, страшное представление. Позиции полк занял на дальней окраине, там подразделения рыли окопы и артиллерийские огневые позиции. Штаб свойский поблизости расположился.

Вскоре входит шеф штаба и говорит, ну, пацаны, настало время и вам прямо принять участие в боевых действиях. Немцы прорвали наши позиции. Сейчас свойский полк ведет бои, но они отступают, и свойский штаб находится в непосредственной опасности, вследствие этого вы выходите на позиции, тут есть небольшие окопчики. И помните, что у нас в этом месте полотнище стяга полка, которое мы должны всеми силами отстаивать, ни в коем случае не сдать его врагу.

Нас вывели на позицию, мы залегли в окопах. И сквозь наши окопы пошли отступающие наши пацаны. Здесь свой комиссар и начальник полка начали останавливать бегущих служивый, и они также залегли вкупе с нами. А наступали не немцы. Это была власовская доля, которая отлично понимала, что пощады ей не будет никакой. Власовцев в плен не забирали. Начался махач. Сзади подоспела наша артиллерийская доля, началась пальба посредством наши головы. Мы как-то отстояли. Здесь было страшновато. Первый махач, пули летели. Власовцы все были одеты в немецкую форму

Почему вы решили, что это власовцы?

- Нас предупредили, что это власовские части. Так или по-другому мы отстояли град. Подошли наши свежие части, и власовцы бежали. Их невпроворот в этом месте расстреляли. За эти бои меня представили к ордену Красной звезды. Но Красную звезду я почему-то не получил, вероятно, потому как что работал в штабе, считался штабным работником. Я получил медаль За отвагу за эти бои.

Потом мы прошли сквозь городок Секешфехервар и маршем пошли дальше вдоль берега Дуная на Вену. Причем был весьма здоровый марш-бросок. До этого мы шли пёхом, следом нас посадили на что только быть может. Я ехал либо по-прежнему на лафете, либо на грузовике. Километров по 5060 был марш. Потом остановка в каком-то городе и дальше. Видимо, проблема была в том, чтобы клещами Вену объять. Здесь были отдельные бои, скорее с венгерскими частями, которые оставались в каких-то городках, а так мы не встречали особого сопротивления. По обе стороны шоссейной дороги, по которой мы шли, стояли впритирку одна к прочий разбитые немецкие автомобили, танки, бронетранспортеры. Эту мощную технику расколотили наши авиация и артиллерия. Я был уверен, что посреди автомобилей были исправеые. Говорю, давайте, я вытащу машину, я могу водить. Но вынуть ее было на практике нельзя. Я пытался, но ничего у меня не вышло.

Вскоре навстречу нам пошли потоком наши пленные, освобожденные из концлагерей. Еще в полосатой форме. И те узники, которые работали на будапештских заводах на немцев. Они возвращались назад домой. Это был также весь поток людей, которые шли на своих двоих. Рядом по шоссе шла наша техника. Такого количества техники я ни в жизнь ещё не видел. Это были Катюши, мощнейшая, крупная артиллерия. Она шла весь день и всю темное время суток. Когда мы останавливались на ночлег, мимо нас грохотала и шла эта техника.

В конце апреля начале мая мы вышли ближе к Вене, посредством Дунай мы не переходили. Там был дальше мост. И примерно этого моста начались отдельные боевые действия.

Помню, что меня послали с каким-то донесением в штаб дивизии, располагавшийся в городке Веспрем. Я отправился туда, у меня был путь по карте, знал, куда мне ступать. Шел по какому-то полю, резво должен был возникнуть Веспрем. Иду себе постепенно. И тут как гром среди ясного неба слышу жужжит авиалайнер. Немецких самолетов было в то время немного, но тот самый маленький самолетик, типа нашего У-2, с немецкими крестами на крыльях внезапно нависает надобно мной, и из него что-то летит, он бросает маленькие бомбочки, которые рвутся рядом со мной. Он летел так невысоко, что я более того летчика вижу. Я там единственный, никого больше нет. Летит нужно мной и заново бросает бомбочку. Я как заяц бросился нестись, причем мчаться некуда поле. Но там путь, смотрю вдоль дороги, на обочине дороги, в канаве труба. Такие широкие большие трубы, вернее обрезок трубы. Я в эту трубу забрался. И это было моим спасением, вследствие того что что он полетал, полетал и отправился назад. Это был эпизод, когда за мной гонялся германец. Долго пролежал в этой трубе, опосля выбрался, смотрю, небосклон чистое, пошел дальше. Доставил донесение.

С небольшими боями мы вышли к Вене. На окраинах Вены мы соединились с другими нашими частями, Вена была освобождена. Я получил медаль За отбояривание Вены.

Знаю любопытную историю, связанную с освобождением Вены. Там действовала группа наших разведчиков и австрийских патриотов. Их фамилии известны. Они разминировали мосты в Вене, когда немцы отходили из города, так что отступающим взорвать мосты не удалось. И наша вооруженные силы стремительно вошла по этим мостам. Благодаря этим венгерским патриотам и наши разведчикам Вена была, по сути, спасена. Вена на практике не пострадала, и все ее прелестные дворцы, все ее памятники, все ее знаменитые кирхи и так дальше, все это уцелело. По взаимной договорённости ни американцы, ни наши Вену не бомбили. Но вскоре мы вышли из Вены и вошли в городок Винернейштатт, рядом с которым был германский аэропорт. Мы вошли в град вскоре вслед за тем того, как его разбомбили американские летающие крепости. Это было что-то страшное. Город горел. Узкая улочка Винернейштатта поголовный пожар. Огненная полоска с левой стороны улицы, огненная полоска с правой стороны улицы. Мы идем посередине посреди сполохов огня. Держимся практически гуськом, потому что что пламень ужасный идет от домов. Это был сплошь выжженный град. Тогда я основополагающий раз понял, что такое бомбежка американскими летающими крепостями. От этого города, в действительности, ничего не осталось. Он выгорел насквозь. Потом я узнал, что большинство мирных обитателей Винернейштатта было эвакуировано, они ушли в Вену.

Мы вышли на окраины Вены и прошли по городу. Надо проронить, что там во всех домах из окон были выброшены белые простыни, белые флаги. Все дома были в белых простынях. Мы прошли мимо знаменитого Венского дворца, в 19-м микрорайоне. Мы остановились примерно одного из жилых домов. Там нас разместили, и там мы жили недели две, не меньше. Надо заявить, что обитатели Вены шибко боялись наступления Красной армии. Потому что немцы вели пропаганду. Кругом были листовки, что всех уничтожат, всех расстреляют, никого в живых не оставят. Поэтому большинство венцев из Вены ушло сообща с немецкими войсками. Осталось не так уж немало. Поскольку я достаточно прилично знал германский язык, мне зачастую приходилось переводить, когда в штаб доставляли языка. Я был единственным, кто вообще-то знал германский язык.

Остановившись в большом шестиэтажном доме, мы проходили по всем комнатам. Было всякое. И стреляли в нас из подвалов, ещё какие-то немцы оставались. Все это было небезопасно.

Расскажу единственный момент. Я вошел в одну из комнат. Там сидит семейство австрийцев. Старик, пожилая дама, барышня. Мужчин вообще не было. И посредине комнаты стоит гроб, кое-как сколоченный, и в гробу лежит мужик. Когда я вошел в эту комнату, они все бросились ко мне, и начали что-то одним духом лепетать. Я им сказал, давайте, спокойнее, говорите помедленнее. Я говорю по-немецки, но не так недурственно вас понимаю. Тем больше, австрийский акцент. Расскажите, что с вами случилось, и дайте мне поначалу вероятность, оглядеть все ваши комнаты. Я прошел по комнатам, посмотрел, там никого не было. Тут они начали сказывать. Когда немцы уходили из Вены, когда тут были небольшие уличные бои, вблизи от дома был убит супруг этой девушки. И когда немцы ушли из города, а наши ещё не успели зайти, она нашла его останки и перенесла домой. Он штатский, не воевал, но, кто его знает. Теперь они сидят плачут, не знают, где его захоронить, не могут его перенести, не могут бродить по городу, все занято вашими войсками. Труп лежит уже неделю, уже начался аромат. Что им совершать? Я говорю, успокойтесь. Пришлю боец, чтобы вынесли хотя бы куда-то за обитель. А там вы уже решайте. Попробуйте захоронить на пустыре за домом. Тут они ко мне все кинулись, едва ли не на колени встали, стали меня благодарить. Я говорю, да бросьте вы. Я попросил ребят, они вытащили гроб на пустырь.

Тут я чуть-чуть отвлекусь, и расскажу вот что. Поскольку мы все время шли по венгерским деревням, весьма немало последнее время ходит разговоров о том, что были люди, которые насиловали женщин и немецких, и венгерских. Что грабили вовсю. Что были мародеры и остальное. Надо вам проронить, конечно, такие явления в принципе были. Но за это карали сильно жестоко. Расстреливали на месте. Я сам был свидетелем таких случаев. Были, конечно, жестокие пацаны, в особенности те, у которых погибли родственники или были сожжены деревни. Они действовали жестоко, бесчинствовали. Желание отомстить, оно, конечно, было. И заявить, что не было таких случаев, я не могу, такие случаи были. Но наказывалось это крайне жестоко.

А ныне расскажу о том, что было повсеместно. Выбивают немцев из какого -то села наши передовые части, располагают их в этом селе по домам. Людей, как правило, никого нет, все убежали, дома пустые. Солдаты хватали кое-что. Как правило, это часы. Кроме того наша вс была вся в обмотках и в ботинках. Все резво переоделись в сапоги. Но каких-то ценных вещей в особенности не хватали. Это не возбранялось. Тем больше, что вооруженные силы впрямь там одевалась. Я не говорю о том, что продовольствие было всецело немецким. У них были подвалы, забитые колбасами, вином, консервами. Все, что угодно было. Но в рюкзаке, да ещё марш по 5060 километров с полным вооружением трофеев непочатый край не унесешь. А когда мы уже вторым эшелоном приходили,.ничего мы такого не хватали, да уже нечего там было хватать. Зашел я в единственный обитель. Такой старый замок. Всякое барахло выбрасывали из шкафов, искали, может быть, там есть что-нибудь ценное. Все завалено материей, бельем, одеждой на пол метра от пола все завалено. В подвале были старинные вина. Мы же не останавливались, как правило, мы шли маршем. На ходу забегаем в тот самый подвал, чтобы брать какое-то продовольствие. Ребята проворно в рюкзачок эти бутылки с вином. Я был непьющим и некурящим и ничего меня не интересовало. Смотрю, в этом подвале лежит повидло, они были в кубах, завернутых бумагой. Я тот самый куб на плечо подхватил и побежал догонять свою телегу, на которой я ехал. Было знойно, и весь тот самый куб потек.

Когда мы едем по этой дороге, время от времени стояли заградотряды, эти отряды, когда проверяли все машины и все, что было награблено, все это выбрасывалось на обочину. И только вслед за тем этого агрегатина пропускалась. Никого не задерживали. Главным образом это были машины с офицерами. У них были машины, было на чем везти. Я видел какой-то полковник вез, все у него выкинули. Ему ничего не сделали, езжай дальше. Но такие заградотряды я видел собственными глазами. Поэтому разговоры о том, что было такое повсеместное явление, что наши войска так себя вели, это полная чушь и ерунда. Все это пресекалось. Тем больше, это было в 45-м году, тогда уже нарочно по этому поводу были листовки, которые раздавались и висели на домах, где жестко это занятие воспрещалось.

Что ещё? Наша почта шла следом за наступающими войсками, и мы могли направить родным небольшие посылочки. Одеженку, продовольствие, но негусто. Я думаю, мне что-то надобно отрядить своим, какие-то вещички, рубашку, ерунду какую-то. Собрал посылку. Ее нужно было как-то упаковать. Я забежал в единственный жилище, там остались венгры и был единственный итальянец. Венгры говорили по-немецки. Я попросил их зашить мою посылку в рубашку. Пока они выполняли мою просьбе, я поговорил с итальянцем, тот, что также говорил по-немецки. Он был антифашистом, был в итальянском концлагере и в текущий момент он возвращался домой. И затем, когда мы уже выходили из этого городка, смотрю, идет целая колонна наших и за ней идет Владик, вот на фотографии он рядом со мной чувак, он был весьма крутой парнишка. Так вот, Владик тащит моего итальянца. Тащит его расстреливать, сколь я понял. Я подошел к нему и говорю. Ты что делаешь? Он антифашист. Владик говорит, они такие сякие итальяшки, их всех необходимо шлепнуть. Тот бесцветный, физиономия белое. Я говорю Владику, ты брось, я в аккурат знаю, что это свой дядя. Мой дружбан шибко недовольный, неохотно его отпустил. Надо произнести, что я весьма рисковал. Дело в том, что, во-первых, я со своей фамилией немецкой также рисковал. Владик мог запросто и меня застрелить, ему ничего не стоило. Кругом мертвых трупов валялось полным полно. Хорошо, что мы были с ним в дружеских отношениях, он отстал от этого итальянца. Я считаю, что я в этом месте спас человека. Может быть, он позже за меня молился.

В Вене мы услышали, что идут большие бои под Прагой, в Чехословакии. Одновременно из Берлина туда направили. Четвертую танковую армию. Мы шли также с танкистами. Раньше мы шли в основном в пешем строю. А сейчас нас посадили на что быть может. Кого на велосипеды, полно тогда забрали велосипедов. Кто на телегах, кто на лошадях верхом, кто на броне бронетраспортеров и танков. Был инструкция, как не возбраняется скорее ворваться в Прагу. В Праге началось восстание. Я сам слышал, как по радио они призывали на содействие. Действовали подпольные радиостанции. И они призывали на подмога наши части. Вторым украинским командовал Малиновский, тот, что следом стал министром обороны. А нашим Третьим украинским командовал Федор Иванович Толбухин. Он умер раньше всех командующих. (Теперь наша дивизия уже называлась Гвардейская Венская. 12-й Гвардейская венская воздушно-десантная дивизия).

Но мы не дошли до Праги. Мы дошли до города Брно. И участвовали в боях за городок Брно. Я там также принимал непосредственное участие. Там был дважды награжден медалями За боевые заслуги. Бои были не шибко сложные. Немцев мы крайне одним духом выбили из города. И остановились. Потом нас вывели на австро-чешскую рубеж. Так что Прагу освободили уже без нас танковые части. Это было уже 9 мая. Этой ночью нежданно-негаданно началась какая-то пальба, все начали палить. Я выскочил из палатки и увидел, что все небосклон осветилось ракетами, стреляли, кто из чего мог, из орудий, из автоматов. Что такое? Объявили, что окончилась битва. Это было такое ликование, такая отрада, что мы живы. Буквально на следующий день нас всех выстроили. И незамедлительно направили сызнова на Прагу. Дело в том, что там одна немецкая дивизия из группы армии Шернера продолжала сражаться, несмотря на то, что им был дан команда уложить оружие. И нас, оттого что мы были ближе всех к этой группе, нас направили экстренно туда. Я, помню, ехал, сидя на облучке. Наша колонна туда крайне скоро ехала. И неожиданно началась страшная орудийная пальба. Буквально в километре спереди нас, эти немцы засели с правой и с левой стороны дороги, и начали из орудий и стрелкового оружия всю эту, довольно беззащитную колонну, поливать из оружия. Там погибло шибко и моих друзей. Потому что мы как раз попали в эту засаду. Мы рассыпались все в стороны. Стали забегать по обе стороны этих группировок. Это произошло уже после этого окончания войны. Нас выстроили, подобрали раненых, кое-как привели в строй, и мы вошли в Прагу.

Прага встретила нас весной и безудержным ликованием. Там только, что прошло восстание. Ничего подобного я, конечно, в Венгрии не видел. По обочине дорог стояли, одетые во все лучшее пражане, с цветами. Они бросались к танкам, к повозкам, они забрасывали нас цветами. Они кричали: вы наши освободители! Наши родные!

После Праги нас посадили в поезд и оправили вспять в Будапешт. Расположили нас под Будапештом, в городке Гидер. Небольшой город, мы жили в палаточках (показывает фотографии). Я сам фотографировал. Там я был до демобилизации. Потом, в июле, или в августе меня демобилизовали как студента второго курса института. А те пацаны, которые там остались, ещё жили там какое-то время, а вслед за тем воевали супротив японцев. Всю эту воздушно-десантную армию отправили на Дальний Восток. Они опосля мне оттуда письма слали.

В течение месяца мы, демобилизованные, ехали сквозь всю разрушенную нашу страну, до Москвы. В Москве я заново поступил в полиграфический институт, на редакционно-издательское отделение. Окончил тот самый институт в 49-м году. В 47-м женился. Жена умерла два года вспять. Затем работал в Большой советской энциклопедии младшим редактором. Потом я 5 лет работал ученым секретарем отделения исторических наук Академии наук СССР. Потом быд главным редактором издательства Восточной литературы Академии наук. И последнее мое местоположение работы заведующей книжной редакции издательства Правда. Мы выпускали тогда уйму литературы, миллионными тиражами, по сути дела я ведал всех этой редакционной работой. Оттуда ушел на пенсионную выплату. Потом уже служил в разных издательствах. Сейчас в основном занимаюсь редактированием и переводами.

А история с фотографиями палаточного городка была такая. Мы уже после этого войны с женой приехали в Будапешт. Я сказал жене, давай мы съездим в Гидер, это под боком. Приехали мы в тот самый городишко. Конечно, того места, где стояли палатки, я не нашел. Но нашел дворец, в тот, что ездил император Франц Иосиф, сегодня там какой-то обитель приемов. Я говорю жене, тот самый дворец мы видели тогда, когда были в палатках. Посмотрели, посмотрели, ничего не нашли, пошли. Навстречу нам идет какой-то стареющий венгр с женой. Мы стали его узнавать, как миновать к железной дороге. Он услышал, что мы говорим по-русски. Он говорит, что знает российский, спросил откель мы. И тут я ему рассказал всю эту историю. Он говорит, как любопытно. Я член Муниципалитета города Гидера, это крайне увлекательно по истории нашего города. Вы нам все это расскажите, пришлите фотографии. Я дал свой адрес. Очень любезно мы с ним расстались. Я воистину все ему послал. Через некоторое время в Москве я получаю газету, где он рассказывает всю эту историю, увеличил фотографию и мне прислал ее вспять.

Это все, что я могу вам поведать о себе и о войне.

Как воспринималось летнее отступление 41-го года?

- Это был какой-то жуть. Мы не верили, что немцы дойдут до Москвы. В это негусто, кто верил. Начали доверять только 16-го октября, когда вся Москва побежала. Нас учили и в школе, и фильмы мы смотрели, что недруг ни при каких обстоятельствах не будет на нашей территории. Уверенность в это вселялась и нашей пропагандой, и литературой, и газетами и так дальше. Мы не ожидали, конечно, что Гитлер на нас падает, аккурат в июне 41-го года. Потому что был тот самый контракт. Но, несмотря на контракт, была уверенность, что биться мы будем как раз с фашистами, с немцами.

Так же читайте биографии известных людей:

Юрий Гагарин Yury Gagarin

Юрий Гагарин родился через 4 месяца после того как его тёзка и однофамилец совершил первый в истории полёт в космос 15 августа 1961 года в городе..
читать далее →

Юрий Левитан Yury Levitan

Юрий Левитан - диктор Всесоюзного радио, диктор Государственного комитета СМ СССР по телевидению и радиовещанию. Народный артист СССР. Родился 2..
читать далее →

Юрий Федутинов Yury Fedutinov

Юрий ФЕДУТИНОВ родился 23 октября 1958 года в Москве.
читать далее →

Юрий Евдокимов Yury Evdokimov

Губернатор Мурманской области.
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий