Известные люди

»

Юрий Морфесси

Юрий, Денис и Надежда сильно до срока остались без отца. Но матушка смогла вырастить троих детей, дав им хорошее воспитание и образование.

Юрий становится певцом с важный славой.

Денис - композитором, руководителем хора в Одессе, преподавателем пения. Создал немного прекрасных романсов, которые везде звучали в исполнении брата (а романс "Я помню вальса звук прелестный", я уверен, будет слышаться вечно). В одной из школ, где преподавал Денис Спиридонович, училась деревенская девица, обладавшая прекрасным голосом. Через годы Дуняша становится его женой. Когда родился наследник, назвали его Юрием - так на свет появился вновь Юрий Морфесси, опять артист театра, только не Одесского оперного, а Украинского музыкально-драматического...

Сестра, Надежда, была певицей. Вышла замуж за капитана дальнего плавания, у них родилась дочка, ставшая прекрасной пианисткой.

Но вернемся к детству Юрия и Дениса - братья всю дорогу любили музыку, из гимназии спешили распевать в церковном хоре. У Юры обнаружился пригожий, чистый и изумительно звонкий звук. Мальчишкой он уже знал многие оперные партии, несть числа часов проводя в Театральном переулке Одессы, слушая посредством раскрытые окна голоса артистов и советы их учителей.

Однажды на бульваре Юрий увидел море людей. Собравшиеся с любопытством рассматривали какой-то ящик с трубой. Это был фонограф. За небольшую плату каждый хотящий мог сделать запись и тут же прослушать свой звук. Юрий напел романс "Дремлют плакучие ивы" и когда запись была воспроизведена, к Юрию подошел стоящий рядом человек. Похвалив за недурственно исполненный романс, он предложил прийти на прослушивание в Одесский оперный театр - вскоре, несмотря на отсутствие музыкального образования Морфесси был принят в труппу... (см. кроме того В.Донцов. Баян русской песни. // Советская музыка, N2, 1982).

Нелегко пришлось молодому певцу, но благодаря неутомимой работоспособности, прекрасным вокальным данным, в 1904 Морфесси уже исполнял ответственные партии. Однако оперная карьера длилась краткосрочно. Он понимал: чтобы распевать на большущий сцене с великими мастерами, нужно невпроворот обучаться. Материальные трудности не позволяли капитально заниматься музыкальным образованием и в конце очередного театрального сезона Морфесси подписывает контракт на работу в опереттах и едет в Ростов-на-Дону. Тут он выступает с такими мастерами сцены, как Монахов, Пионтковская, Давыдов, Жулинская. Постановки шли с таким успехом, что слава о них докатилась до столицы. Монахов, Пионтковская и Морфесси были приглашены в Петербург.

В Петербурге Морфесси выступал в оперетте С. Новикова. Об одном из представлений писали: "Юрий Морфесси, кумир столичной публики, любимец завсегдатаев оперных театров, привлек всех '...' не только благородной внешностью героя, но и большим внутренним обаянием, чудесным баритоном, которым он овладел в совершенстве."

Одновременно Морфесси выступал на различных вечерах, исполняя русские песни. Однажды его услышал Шаляпин: великого артиста покорил свежий, бархатный тембр голоса, задушевность исполнения. Тогда-то и назвал он Морфесси "Баяном русской песни". Немногим Шаляпин давал такие оценки.

Как-то с друзьями Морфесси посетил именитый кабачок "Новая деревня" (под Петербургом), где выступали известные цыганские хоры Шишкина и Полякова. Пение цыган так взволновало и поразило певца, что вскоре он оставил оперетту и полностью перешел на эстраду, где стал жестко избирать репертуар.

Юрий Денисович Морфесси, племянник певца, вспоминал: "Приблизительно в 1907-1908 годах он выступал в сольных концертах как исполнитель русских народных песен и модных тогда цыганских романсов. '...' Году в 1912 Юрий Спиридонович оставил оперетту и полностью перешел на эстраду, работал в таких эстрадных театрах, как "Летучая мышь", "Зеленый попугай", "Кривое зеркало"... "

В 1911 огромными тиражами выходят его пластинки, где исполняются арии из оперетт, русские и цыганские песни, романсы. Несколько романсов Морфесси исполняет на цыганском языке.

Певица О. Янчевецкая вспоминала: "Как и Александр Вертинский, он мог в трехминутной песенке поведать целую судьбу человека. Слушаешь его - и внутренне представляешь его героев, они ощутимы и зримы. А такое, к сожалению, дается не каждому артисту, не каждому певцу."

Морфесси дает уймище благотворительных концертов, выступает в разных городах страны. В 1918 приезжает в любимую Одессу, где он родился, где начиналось его театральное творчество. В Доме артистов, на первом этаже здания, он открывает бар "Юрий Морфесси". На втором этаже находилось фешенебельное кабаре при столиках, с программой "Летучая мышь". Третий этаж - карточный клуб. Помимо Морфесси в Доме артистов выступали Иза Кремер, Липковская, Троицкий и Утесов.

В 20 году Белая вооруженные силы и, казалось, вся Одесса покидают Россию. Покинули ее и Иза Кремер, и Вертинский, и Морфесси...

Гастроли по Европе: Румыния, Болгария, Польша, Латвия, Франция. Остановка в Париже. Морфесси выступает в лучших ресторанах: "Кавказ", "Эрмитаж". Снова, как и в Одессе, - совместно со своими друзьями: с Вертинским, Плевицкой, Изой Кремер. В 1935 Морфесси на долгое время остановился в Югославии. В 40-ые вернулся в Париж, но когда немцы оккупировали Францию и попытались притянуть певца к антисоветской пропаганде, Морфесси уехал в Англию. После войны певец сызнова вернулся в столицу Франции, где и проживал свои последние годы...

Константин Тарасович Сокольский так вспоминал о своем друге: "Впервые я услышал выступления Морфесси в конце двадцатых годов у нас в Риге, в фешенебельном кабаре "Альгамбра", и уже позже, затем восьми- или десятилетнего перерыва - в Белграде в Югославии. Можно произнести, я слышал двух разных певцов.

Пока певец молод, звук у него свежий, да к тому же у него прекрасная вокальная учебное заведение, он хочет явить свой звук. Он считает, что все занятие в вокале, в кантилене. И только со временем, - более того с годами, - он приходит к выводу, что звук - это не самоцель, а только снадобье, которым нужно что-то донести до зрительного зала, что-то передать зрителю, увлечь его содержанием песни, то есть, говоря иными словами, песню нужно воплотить в жизнь, по иному она пуста.

Мой педагог пения, Евгений Анатольевич Третьяков, сам бывший солист петербургского Мариинского театра, а будучи в эмиграции, - основополагающий тенор Парижской оперы, неоднократно говорил мне: "Если ты своим выступлением, исполнением песни или романса на сцене, не затронул сердечной струны сидящих в зале, то ты зря вышел на сцену". И он был совсем прав, в чем я убедился за свою многолетнюю творческую бытие.

Теперь о самом Морфесси. В кабаре "Альгамбра" он напевал русские, цыганские романсы в ярком боярском костюме, шибко гармонировавшем с его импозантной внешностью. Выступал Морфесси в кабаре в течении нескольких месяцев. Он имел громадный фарт, и я был восхищен его прекрасной внешностью, его красивого тембра баритоном. Но познакомиться мне с ним тогда не удалось - ибо я в то время был только начинавшим выступать на сцене певцом...

Весной 1931 в труппе театра миниатюр "Бонзо" я выехал за рубеж, - в первую голову в Чехословакию, после этого в Румынию. В Бухаресте на меня обратил чуткость импресарио Соломон Яковлевич Бискер, тот, что устраивал выступления больших артистов, и я оставил театр - выступал соло в его импресуре. В 1936 Бискер еще раз устроил мне ангажемент в Румынию, в Бухарест. А в начале 1937 года он сделал контракт в Югославию, в Белград, в фешенебельное кафе "Казбек". По приезде в Белград я узнал, что в этом же самом "Казбеке" только недавно окончил близкое выступление, продолжавшееся долгое время, Юрий Морфесси и сегодня выступает в том же Белграде на Балканской улице.

Признаться, я здорово струхнул: хотя я выступал в европейских столицах, уже заявил себя как певец, но будущность выступать после этого такого прославленного певца меня не в особенности радовала. Однако мои опасения оказались напрасными: публика приняла меня сильно ладно, и забегая вперед, скажу, что я в этом "Казбеке" вместо одного месяца, на тот, что был заключен контракт, пропел единственный год и семь месяцев. С самого первого дня приезда я мечтал углядеть и услыхать выступление Морфесси, но так получилось, что выступали мы без малого в одни и те же часы, а вследствие того что разыскать вероятность послушать Морфесси было сильно сложно.

Здесь я хочу оговориться, что от завсегдатаев "Казбека" я узнал, что тут же в Белграде проживает бывшая подруга жизни Морфесси, Валентина Васильевна, которая вышла замуж за югославского богача Славку Захарыча. Я неоднократно бывал у них и сдружился с их семьей. Они меня весьма тепло принимали на своей вилле под Белградом, в Топгадоре. Однако меня предупредили никаких разговоров о Морфесси не заводить...

И вот в одно прекрасное время моя греза сбылась. Я уговорил хозяина "Казбека" переставить время моего выступления и со своим коллегой (также певцом в программе "Казбека", черногорцем Милё Беговичем) пошел на Балканскую. Пришли туда перед самым выступлением Морфесси и заняли нишу как раз напротив оркестра.

Медленно угас свет, прожектора осветили оркестр, скрипач объявил выступление, и вышел Морфесси. Он безмятежно поднялся под аплодисменты на подиум. На певце замечательно сидел фрак. Морфесси - как король, как орел - окинул взглядом зал. Пауза длилась без малого минуту. Зал замер... Все чуткость было направлено на певца. Чуть заметным движением головы Морфесси дал знак скрипачу давать начало интродукцию, не объявляя названия романса. Полилась тихая музыка. Морфесси как-то вытянулся вперед и вкрадчиво запел, как бы обращаясь к кому-то в зале:

"Ты говоришь, мой приятель,

Что нам разлучиться надобно..."

И нет больше короля, нет орла. На сцене - влюбленный, просящий потерянную влюбленность... И нежданно-негаданно, как бы заключая дума первой песни:

"Что мне беда -

Жизни море позволительно вычерпать до дна!"

Он как подобно тому как вырос на полголовы, плечи его раздвинулись, всё - другое... Так он спел шесть-семь песен, прерываемый громкими аплодисментами.

Я был практически поражен его выступлением. Он напевал лучше, чем когда я слышал его в Риге, но это было окончательно другое. В Риге он как бы любовался собой, звучанием своего голоса, а тут в каждом романсе, в каждой песне он передавал думка, содержание текста и его суть, пропуская все сквозь себя, что в совокупности с его меняющимся тембром голоса создавало картины, подобные тем, что рождаются под кистью художника-живописца.

В зале овации, крики "бис". И публика успокоилась только тогда, когда Морфесси сказал, что выступит ещё раз.

Мой спутник, Милё Бегович, просил меня остаться и провести конец дня в компании его земляков-черногорцев, но я не мог. Я был в трансе. Я оставил Беговича, вышел из кабаре и всю темное время суток ходил по Белграду, но не мог прийти в себя. В голове была только одна мысль: "И я ещё считаю себя певцом! Ведь вот дядя поет! Да и поет ли он? Он, как гипнотизер, подчинил себе зрительный зал, подчинил своей мысли..." И я ненамеренно вспомнил концерт Федора Ивановича Шаляпина в Бухаресте перед отъездом в Югославию. Там было все то же: в каждой песне, каждом романсе - близкое вывод, своя судьбина.

Я долговременно сидел на скамейке на Калемегдане (старая турецкая крепость) и смотрел на воды Дуная, а перед глазами стоял Морфесси. Только под начало дня я вернулся к себе в гостиницу. То ли утренний воздух, то ли жестко принятое вывод, - но я успокоился и заснул крепким сном. А вечером перед выступлением пересмотрел свой репертуар, все переделал, вспоминая слова своего учителя.

Вечером позже выступления в "Казбеке" меня еще раз что-то потянуло на Балканскую и я отправился туда. Пошел единственный. Морфесси, очевидно, только что спел и сидел в нише, рядом с оркестром. Выступал я в "Казбеке" в русской рубашке, в сапогах и поддевке, а идя на Балканскую, участок фрак.

Как-то неуклюже, как мне показалось, я подошел к нише, остановился. Морфесси с удивлением посмотрел на меня, поднял бровь, чуть-чуть улыбнулся и спросил: "Вы мне что-то хотите изречь?" Я представился, сказав, что я Сокольский, свежий певец в "Казбеке", что приехал из Румынии, хотя моя отчизна - Латвия. Морфесси встал, протянул мне руки, накрепко пожал мои и глаза его засветились. Он сказал: "Сокольский? Как же, как же, слыхал. А знаете что? Ведь Вы своими "Блинами" весь Белград положили на лопатки? О "Блинах" только все и говорят. Ведь сейчас-то масленица!" ("Блины" - песня из моего репертуара, слова и музыка Марка Марьяновского). "А ибо я Вас верно таким и представлял. Садитесь." - "Ну, раз Вы заговорили о блинах, - ответил я, - давайте поужинаем вкупе." - "С удовольствием! - отозвался на мое приглашение Морфесси, - Повар у нас превосходный."

Я подозвал метрдотеля, заказал вечерний стол, конечно с блинами, и дюжину шампанского (у нас было принято, когда друзья встречаются, то заказывать не бутылку шампанского, а дюжину или полдюжины, а сколь выпьешь, не имело значения). Морфесси улыбнулся, как-то зажмурился и сказал: "А мне говорили, что Вы российский джентльмен." Я ответил, что хоть я из Латвии, из Риги, но по национальности российский. "Так какой же российский ужинает с шампанским! - возразил Морфесси, - Если уж нужно глотнуть, то только водочку, только русскую водочку!" Я, конечно же, согласился, переиграл заказ с ужином и мы с ним просидели, болтая, вспоминая наших общих знакомых, вдалеке за полночь. Мне, конечно же, льстило, что я познакомился с таковой знаменитостью, но и он с каким-то дружелюбием, особой заинтересованностью отнесся ко мне, всячески показывая при этом родное ко мне расположение. Домой пошли совместно.

Почти рядом с "Казбеком" на улице Крале Милана находилось кафе некоего Божи Божича, открытое всю темное время суток. Там как правило собирались позже выступления артисты кабаре и более того театров и радио. По моей просьбе туда стал являться и Юрий Морфесси. Он был весельчак по натуре и вскоре стал душой нашего общества. На любой эпизод у него был прикол, и мы несложно поражались, откель они у него принимались... Конечно, присутствовали и представительницы прекрасного пола, которых по долгу вежливости мы, мужчины, должны были проводить домой, но Морфесси категорически заявлял: "Соколенок (так он стал меня называть), пойдем со мной!" И вот, когда я провожал его, в нашем разговоре, как заведенная пластинка, звучала одна и та же тема: "Соколеночек, дорогой! Сам не понимаю, как это я мог покинуть Россию. Ты понимаешь, это было в Одессе, потому как я одессит... Кругом паника, хаос, все мечутся, куда-то бегут. Я также собрал чемодан, вышел на улицу. Все бежали в порт, пошел и я. А там орда. Все штурмуют корабль. Подхватило и меня и я сам не знаю, как очутился на пароходе. Потом Болгария, Париж, стал выступать в ночных кабаре, обзавелся квартирой и вот сейчас кочую по Европе. Ты знаешь, тяжко! Вот я пою русские песни, романсы, но уже начинаю чувствовать, что делаю что-то не то. Начинаю чувствовать, что теряю обаяние, аромат русской песни. Кругом незнакомые чужие морды (как раз так он и выразился), ничто не вдохновляет. Не может российский артист творить, будучи оторванным от своей родины. Он как бы без корня, не питается соком близкий земли, и вследствие этого душевно пуст. Вот так и со мной. Мельчаю. Вот ты, окончив свои выступления, поедешь домой, на родину, в свою Ригу, а у меня дома нет. Есть только квартирка в Париже. Ты счастливчик, Соколенок!"

И я его понимал. Это был рев души. Смотрю я на него и в свете утреннего рассвета вижу его серое с влажными глазами лик человеческий. Какое-то беспомощное... Да, ты не только неповторимый певец, но, хотя и эмигрант, - огромный российский гражданин. Именно российский, несший полотнище стяга русского искусства, знакомя с этим искусством иностранную публику, как многие русские артисты, с которыми мне приходилось встречаться за рубежом.

...Мне предложили недурной контракт в Хорватии, там же в Югославии, в городе Загреб. Морфесси зачастую приезжал ко мне в гости. Когда он приехал в основополагающий раз, я все думал, каким образом оригинальнее его повстречать и представить Загреб. На извозчике? Это несложно и неинтересно. На автомобиле? Тоже не то. И эпизод все-таки представился.

Когда мы с Морфесси вышли на улицу вкупе с местным певцом Александром Адамовичем и моей подругой Ирочкой Пенчальской, мы увидели: какой-то хорват вез в тарантасе, запряженном парой коней, воз дров. Я спросил, сколь стоят дровишки, и он ответил, что 200 динаров. Я заплатил и просил в этом месте же на улице выгрузить дровишки. И вот мы сели всей компанией в тарантас, я взял вожжи, хлестнул лошадей и мы поехали обследовать городок. У меня сохранились фотографии этой поездки, о которой знал весь Загреб.

Я хочу обрисовать ещё единственный момент, говорящий о том, с каким вниманием и любовью Морфесси относился к русской песне.

Однажды он позвонил мне и сказал, что приехала его хозяйка Ада Морелли из Парижа, и что он хочет познакомить меня с ней и вкупе провести вечерок...

Уже было поздненько, гости в "Тушканце" без малого разошлись. И тут как черт из табакерки прибежал швейцар, стоявший у нижних дверей и без малого закричал: "Юрий Спиридонович приехали!" Через немного минут в дверях показался Морфесси под руку со своей женой. Он вообще имел привычку, входя в помещение, на миг как бы окаменеть на пороге двери, мол, смотрите, я появился...

Я подошел к нему навстречу, был представлен его жене, и тут мы увидели, что вкупе с ним приехал богач-помещик из Боснии, именитый ресторанный кутила, любящий швырять монеты... Все, конечно, забегали, обладатель бара позаботился о том, чтобы остальные запоздалые гости поскорее ушли из его заведения. Для Морфесси приготовили одну нишу, стали накрывать на столик. Сам Морфесси был в прекрасном настроении. Конечно, близ Морфесси расположились свойский оркестровый скрипач Валя и ещё отличный гитарист Леня. За сервировкой стола следил прибывший сообща с Морфесси помещик.

Когда прозвучали первые тосты и гости выпили, Морфесси как-то откинулся на спинку дивана, а музыканты заиграли романс.

"Потому я тебя так безумно люблю !.."

Исполняя романс, Юрий Спиридонович все время смотрел на жену Аду. И тут как гром среди ясного неба на пол упали перчатки Ады, которые она почему-то сняла, хотя, будучи надеты к вечернему платью, они просто не снимаются. Помещик, будучи кавалером, нагнулся, поднял перчатки и, сказав какую-то любезность Аде, подал их ей.

Морфесси молниеносно оборвал пение, ударил кулаком по столу и без малого закричал, обращаясь к помещику: "Терпеть не могу, когда мне хамят!" Помещик, конечно же, стал оправдываться, но Морфесси все больше горячился: "Это песня русская, не ваша босанская! Русскую песню внимать надобно! Слу-шать!" Мы все стали убеждать его затихнуть, но Морфесси все ещё горячился: "Русскую песню внимать необходимо!.."

С трудом все нам сообща удалось его угомонить...

Может быть, я мало весьма описал тот самый момент, но он говорит о том, как Морфесси относился к исполнению русской песни. Этого он требовал и на своих выступлениях.

Я мог бы, конечно, ещё многое нацарапать о нем, но думаю, что из всего мною написанного целиком разрешено собрать представление о том, что это был за певец. Главное же - это был пригожий российский дядя, любивший свою родину и тосковавший по ней.

Хочу в заключение прибавить, что когда я жил в Югославии, в Загребе, Морфесси нередко приезжал ко мне в гости. Несколько позже я вообще уговорил его перебраться в Загреб, где он стал выступать в кабаре "Мимоза" (между прочим, кабаре под таким же названием находилось в Белграде, там с громадным успехом выступала замечательная певица Ольга Петровна Янчевецкая). В Загребе мы с Морфесси встречались без малого ежевечерне. В течение целого месяца мы выступали сообща в одной программе в "Edison". Это были самые счастливые дни моей творческой жизни, многое я понял, многим обогатился в то время...

Расстались мы 14 апреля 1940 года. Я с трудом добрался до Риги. Это также отдельная повесть, ибо мой стезя лежал посредством Германию, а там в то время был всамделишный боевой психоз... Больше мы с Морфесси ни в жизнь уже не встречались и более того не переписывались, так как Латвия сквозь полтора месяца после этого моего возвращения из-за границы была объявлена советской республикой и связь с заграницей, без сомнения, прекратилась.

Юрочка Спиридонович (так я его называл) остался в Загребе...

Как я слышал, последние годы его жизни прошли в Париже. Умер он (опять-таки по слухам) в 1957 году, так и не испытав счастья возвратиться на родину, но я весьма зачастую вспоминаю его и неизменно люблю...".

Так же читайте биографии известных людей:

Юрий Охочинский Yury Ohochinskij

Юрий Охочинский начал с двух телевизионных шоу, одно из которых посвятил своим кумирам (Elvis Presley и Engelbert).
читать далее →

Юрий Панюшкин Михайлович Urii Panuschkin Mihailovich

Песни пишет с 1970 года на свои стихи. Принимал участие в организации клуба им. В. Грушина.
читать далее →

Юрий Петлюра Iurij Petliura

Поколение, которому сейчас чуть больше двадцати, Юрино поколение, жило в необычное, странное время. Впрочем, о каком поколении в этой стране нельзя..
читать далее →

Юрий Плеханов Yury Plehanov

Мне предложили выбор, - вспоминает музыкант, - либо фортепиано, либо скрипка. Но когда я провёл смычком по скрипке и услышал жуткий звук, я сразу..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий