Известные люди

»

Юрий Норштейн

- Юра, говорят, Вы оказались в мультипликации невзначай...

- Случайно. И в текущий момент, когда о душе раздумывать надобно, все ещё не уверен, что это - мое. Сядь я не в тот троллейбус или подойди он на 5 минут позже, моя фатум была бы прочий и, полагаю, больше независимой (при том, что на студии у меня была кликуха "Независимый").

Я что надо помню, как следом за мной в отдел кадров "Союзмультфильма" вошел дядя (позже я узнал, что это был Роман Давыдов, режиссер фильма "Маугли") и сказал: "Всё, больше ни у кого документы не принимать." На мне закончился прием заявлений.

И в текущее время, когда переживания на каждом фильме измотали, изнервнили тебя до предела, когда вновь непонятная мощь берет тебя за шиворот и толкает мордой к съемочному станку, в невероятное численность труда на очередной "миллиметр съемки" (как сказал один раз свой студийный художник Анатолий Курицын), в тот, что раз в отчаянии задаешь себе вопрос: "А твое ли это было дело?"

Ведь что ни делай, все одинаково к мультипликации будут относиться как к дебильному ребенку, тот, что как снег на голову, к примеру, заговорил. "Так ты ещё и беседовать умеешь?! Что же ты раньше молчал?" А до этого все было ладно, и первое блюдо был теплый.

- А сама мультипликация способствует таковый своей репутации?

- Казалось бы, ясно, что истоки искусства в религиозных откровениях. При этом не немаловажно, верующий ты или нет. Имеют роль сами вопросы веры или безверия. Они, эти вопросы, толкают художника к проявлениям смыслов жизни.

Подлинный художественный плод не зависит от иерархии героев, любая человеческая существование от Эйнштейна до последнего бомжа соединяется в голове и душе художника с его собственными мучительными поисками истины. Поэтому в реальной жизни нет для художника высокого и низкого. Шарден писал луковицы, горшки, гнутые закопченые кастрюли. Но каков итог! Пятки "Блудного сына" Рембрандта - ни чуточки не сандалии Гермеса, но где неподдельный художественный толк - ясно без объяснений.

Естественный вопрос: где контекст? Вспомним судьбу Веласкеса или Рембрандта. Веласкес - придворный художник. Допущен во дворец молодым и на всю существование. У Филиппа IV хоть куда привкус, если он выбрал этого художника. Но если бы Веласкес писал с пиететом только знатных особ, он остался бы благополучным, неспешно омертвляющимся при жизни художником. В чем же контекст и что не давало ему отдавать богу душу в благополучии? Придворные шуты-карлики, их судьбина. Они давали ему меру жизни. Сочувствие к ним возвышало его творчество. Поэтому портреты Филиппа IY так человечны.

Только контекст определяет меру творчества. Он заменяет самонадеянность сочувствием. Но эдакий строй вещей относится не только к творцам, но к каждому живущему.

Рембрандт - не придворный художник. В различие от Веласкеса. Но судьбина поставила его в условия неотделимости его жизни от жизни простого бедняка. Его живопись грубо меняется. Надо подметить, всполохи ее озаряли Рембрандта и раньше. Он пишет "Блудного сына" своей судьбой, а не легко кистью и красками.

Чаще всего мультипликация, в противоположность мировому искусству, помещает себя в пространство чистых развлечений без принципа древних - развлекая, наставляй. Предпочтение первому: во-первых, доходно, во-вторых - сызнова же доходно. При этом компьютер, ключевой технический производитель, тот самый прожорливый зверюга, жрет чистую форму, выплевывая запрограммированную.

Но потому что ясно без подробностей: только чистая форма, только сужение технических возможностей повышает энергию результата.

- Вы рисовали в детстве?

- Всегда. Ходил в изостудию Дома пионеров. Жили мы с родителями в Марьиной Роще, в классической коммуналке с длинным коридором, с большим количеством семей. У нас была горенка метров 13 на четверых: мамаша, папа, брат и я. По тем врменам, неплохие условия. Папа был наладчиком деревообрабатывающих станков, мог все совершать сам, обладал абсолютным музыкальным слухом. Вагнера свистел наизусть, хотя все его образование - незаконченный хедер. А маменька - педагог дошкольного воспитания.

Рисовал я все время, но папа с мамой не культивировали эту доля моей жизни. Но я не о том...

Так вот, после этого тусклых лампочек, позже корыт белья, следом шума, скандалов, сопровождавших бытие коммуналки, не лишенной и братства, и после этого этого гвалта ты - в Доме пионеров, в пространстве с итальянскими окнами, где, если занятия шли днем, было море света, с потолка свешивались лампы, высвечивающие натюрморты, и тут же ходил преподаватель, и шорох карандаша, и болтание кисточки в акварельных стаканчиках, сама эта музыка... А позже - художественная учебное заведение. Я в аккурат не знаю, но мне кажется, что там собрались опальные учителя, они по своему мышлению не рифмовались, как я в настоящее время понимаю, с общей линией нашей жизни, они жили искусством... Впоследствии выяснилось, что в этой школе учились многие союзмультфильмовцы: художник- график Геннадий Новожилов, режиссер Володя Попов ("Каникулы в Простоквашине"), Валя Караваев, Эдик Назаров ("Жил был пес"), Франческа Ярбусова, моя благоверная...

А затем мой дружбан написал мне - я тогда был в Крыму, - что он подал документы на мультипликацию. Я приехал, и внезапно, совсем непостижимо ради чего, также подал туда документы.

- Больше пятнадцати лет вы работаете над "Шинелью". Когда вы в первый раз ее прочли? В детстве?

- И до сих пор во мне живет тот основополагающий жуть, тот, что я пережил когда-то, читая Гоголя. Ужас подростка. Вообще-то все наши страшные сны детства нам запомнились, и мы вечно к ним возвращаемся. И у меня есть немного таких снов... И если мне нужно истончить себя до предела, я начинаю припоминать те сны и дохожу до состояния полной невменяемости и только с этим ощущением могу действовать. Оказывается, есть ещё что-то больше сильное и страшное, чем явь, которой мы живем. Этот возврат к страшному дает мне больше, чем читка или вчитывание в гоголевский контент. Плохо работать кино, вчитываясь в контент. Это то, что после этого назовут бережным перенесением литературы на экран.

- А такое бывает?

- На самом деле нереально достигнуть соглашения, когда речь идет о соответствии прозы и ее изображения. Каждый читатель молниеносно распахивает в сознании собственное изображение, и ему тяжко договориться с тем, что кто-то иной навязывает ему свою материю. Ведь само по себе словечко нематериально, за ним разрешается увидать все что угодно... (хотя Пастернак, да и не он единственный, считал словечко материальным, способным шлепнуть. Поэты стихами пророчат свою судьбу, и все сбывается, словечко оказывается сильнее воли и желания. В этом смысле оно материально. Но в смысле, знаете, эдакий своей неухватываемости - нет, не материально...). А изображение уже материально, и это неизменно жутко, это всю дорогу новая материя, отделившаяся от текста, летучая, рвущая с ним прямые связи. Нужно объединить в гармонии писательский контент и киноизображение.

- Как же?

- Учувствовать то, что мы обоняем. Можно детально разобрать строение фразы Гоголя, изведать, как она сделана, но это абсолютно не приблизит к истине Гоголя. Фразу Гоголя лучше всего постараться ухватить тем боковым зрением, тем боковым слухом, тот, что позволяет услыхать то, что мы обоняем. Как у Гоголя сказано про капитана Копейкина, тот, что идет по Невскому проспекту, и нос слышит, как пахнет тысячами. Видите, какой перескок от одного к другому. Как эту материю ухватить? Конечно, она не ухватится. Но на самом деле глагол "слышит" объясним. На украинском языке словечко "слышит" означает "чует". Гоголь меняет ориентация глагола, прививая его в российский контекст. Эффект ошеломляющий, энергия фразы повышается.

Или обожаемое мною местоположение из его переписки; Гоголь пишет своей приятельнице о римском воздухе, что воздух так хорош, что хочется обратиться в единственный нос и чтобы ноздри были - каждая величиной с ведро. Да это же чистая мультипликация, но попробуй изготовить!

Все кричат: "Нос" - чистая мультипликация. В этом-то и весь ужас: все кричат, и у режиссера возникает чувство, что сейчас-то он все и схватит. Что же проще - запустить нос по Невскому проспекту. Парадокс: то, что очевиднее, не производит впечатления; запустил нос по Невскому проспекту, а ничего не вышло. Кинематограф не должно интересовать то, что в деталях описано, он должен обращаться к тому, что пропущено, к тому, что предполагается, но не воплощено в слове. Разрыв в тексте - самое подробное, самое живое местоположение для кино.

Эйзенштейн разбирал пушкинскую "Полтаву". Брал строфу: "Выходит Петр. Его глаза/ Сияют. Лик его ужасен./ Движенья быстры. Он прекрасен". Для учебы - полезно, для творчества - мертвая проблема. Кино живет другими категориями, другим течением материи. Пушкинское членение, перенесенное на экран, разорвет единство кинодвижения.

Есть вещи, которые живут только в тексте, только в этом слове, только в этой строчке и не разворачиваются в изображение. У Цветаевой есть строчки: "Заедай верстою вёрсту,/ отсылай версту к версте!"

Они словно сняты широкоугольником с нижней точки, почва проворачивается толчками от нас в глубину кадра, чуток разворачиваясь по кругу. В сознании открывается грандиозное пространство, но только в сознании, а на экране это было бы без затей забавно. Ну попробуйте представить "духовной жаждою томим". Невозможно, дико...

- Вернемся к "Шинели". Вы сказали, что пережили жуть, читая ее...

- Я пережил страх от фразы Акакия Акакиевича: "Оставьте меня, на что вы меня обижаете?" "Обижаете" может вымолвить только ребятенок, но не зрелый дядя, и в детстве эта несочетаемость героя и слова поразила меня больше, чем история с воровством шинели и мертвым чиновником. Несочетаемость, внезапность. И через это проскакивает молнией полная физическая достоверность. Тут миг истинности, истинности искусства.

Я все вспоминаю пространство, которое сопровождало фразу Гоголя. Тихий закат дня, двор, полумраки, свет из окон фабрики, где всю дорогу челночно двигались ткацкие станки в одном и том же ритме, с точностью до доли секунды, и за ними ходили работницы; линии станин удалялись в бесконечность, словно два зеркала поставлены, - одно напротив другого, вечность этого движения, ни в жизнь не умолкающего более того во сне. Этот звук шел посредством мое ребячество. И тусклый свет фонарей в таких металлических абажурах, и аромат вечера, пылища, и пьяные крики... Вот из чего делается "Шинель", и меньше всего из вчитывания в Гоголя.

Я тогда на эту фразу снизу вверх посмотрел: как же у взрослого человека может быть обиженность? Это же моя мысль, это я могу к маме прийти и сказать: "Меня обидели". А ему-то пожаловаться некому...

- Он жалуется вам.

- Гоголю.

- Все-таки Вам. И так больше пятнадцати лет...

- До "Шинели" в течение шести лет я сделал четыре фильма, нетрудно быстро снимал... Если переделить время работы над фильмом на нашу съемочную группу - то есть на трех мужчина, а снятый метраж на меня одного, так как я был один мультипликатор, то могу изречь, что так стремительно на студии не работал никто.

Безумные вирши

- Сейчас Вы снимаете кино по заказу Японии.

- Японцы пригласили тридцать пять режиссеров, чтобы снять фильмы по циклу стихов Басё, тот, что называется "Сцепленные строки. Зимний день". Каждый режиссер получил по три строчки. Мои три строчки первые, и звучат так: "Безумные вирши. Осенний вихрь. О как в настоящее время в своих лохмотьях я на Тикусая нищего похож". Тикусай - имя нарицательное, лекарь-шарлатан, у него своя лавочка, но он ничего толкового не делает. Он схож с нашим Иванушкой-дурачком или, точнее, он - Иванушка-дурачок напополам с юродивым. Каждый малый сюжет продолжительностью 30 секунд. У меня по раскадровке и сценарию получилось семьдесят. Съемка и сама служба мучительна, потому как раскочегаривать необходимо топку на полную железку, чисто делаешь десятиминутный кино. Плотность материала на единицу фильма высокая. Вроде бы японская поэзия рифмуется с мультипликацией - и по краткости изложения и по свободе метафорической. Но все попытки срифмовать сочиненные кем-то строчки с изображением заканчиваются крахом. Разные языки выражения - словечко и рисунок - действует на разные центры. В стихах идея следует за словом, и каждое словечко взрывается в твоей голове, оно не ограничивает тебя в пространстве; изображение же берет тебя за шкирку и водит мордой по булыжной мостовой. Дал ли ты столь же свободы зрителю в изображении, чтобы он мог быть так же не привязан и притянут к материи, как не привязан он был словом?

Никто не знает, каковы критерии поиска этих свобод. Никто заблаговременно не знает, получится ли у него открытие свободы или нет. Я зависим от строчки. Строчка - десять секунд, а кино по ней может быть равен десяти минутам. У меня одно превосходство - вольный стих Басё. Нет рифмы, нет четкого ритма. Пушкинские строчки, как я уже говорил, могли бы вручить тяжелое представление. В моей раскадровке Басё будет встречаться с Тикусаем, а Тикусай будет прослушивать деревья старинной медицинской трубкой - стетоскопом. Японцам шибко понравилась эта саммит автора и героя. Они говорили, что сами до этого почему-то не догадались, ну а мне пришла в голову эта мысль, надо думать, от дурости. Я же не знал, что они не могут увидаться в действительности, вот и пересек их пути.

На небесах заключаются не только браки

- Что-то кроме искусства мультипликации вас занимало в жизни?

- Сильно? Только живопись. Я бы ей отдался в каждый миг, она была для меня всем, но я слаб, вероятно, оказался. Без живописи я ничего не мог бы изготовить, только посредством нее я питался и понимал пространство, искусство и людей.

- А ещё?

- Осенний воздух, первые заморозки. Лес. А в настоящий момент - внуки.

- Вы всю существование женаты на художнице Франческе Ярбусовой...

- Если бы мы с Франческой не работали сообща, то давнехонько бы разбежались. Но не оттого, что надоели бы товарищ другу. Я бы все одинаково занимался творчеством, а оно не подвигает к гармонической семейной жизни. Франческа могла бы и не выдюжить. Работая совместно, мы совместно - "провода под током". Но и работая, глотку рвем приятель другу, точнее, я атакую - Франческа джентльмен смирный. Мы занимались в одной художественной школе, но не познакомились тогда. Она пришла на студию вслед за тем ВГИКа... На небесах заключаются не только браки, но и творческие союзы...

- Вы деспот?

- В работе я зверский деспот. В жизни - нет, мне негусто надобно. А в работе не дай Бог угодить под мою тяжелую руку. Мой деспотизм выражается в том, что я требую абсолютного следования тому, что мне нужно. Я это что надо вижу. В различие от многих режиссеров. Я вижу, какое должно быть изображение и действо. И не ловлю то, что идет от другого, по иному моя свобода в параличе. Единственный джентльмен, с которым у нас был стопроцентно равновеликий точка зрения и на искусство и на бытие, - покойный оператор Саша Жуковский. Его кончина для меня - драма, подобно как высадило доля моей жизни. Он был идеален в отношении к творчеству и к жизни. Разделяющей границы не было. Саша тащил в себе творчество и знал его тайны. Прибавьте к этому знание искусства и безупречную порядочность.

- Кричите во время работы?

- Это отдельная страшная история. Я начинаю вопить или ухожу в себя, когда чувствую, что встретился с тупой силой, которая ничего не способна воротить вспять, а только поглощать. Я перестаю тогда быть...

- Эта мощь куда ни кинь.

- С трудом дается трудная служба не направлять внимания на все, что делается кругом. Конечно, я все замечаю: это как лавина, с которой ты ничего не можешь соорудить. Была ужасная существование, в настоящее время все поменялось, в настоящий момент все по-новому. Но на что это новое, если оно ужесточило взаимоотношения между людьми и вытащило из них жажду власти, жажду одного человека задавить другого. Новые русские за редким исключением - вчерашние стукачи. Стукач - тот, кто хочет сам выжить, вследствие этого он стучит на другого. И новые русские хотят выжить, а в силу того что давят другого. Это чума. Просто так зажиточность не сваливается. Оно чье-то правонарушение и чье-то горе.

Я бы многое понял в капитализме, если бы в аккурат знал, что гроши в чьих-то руках - не для жажды захлебнуться в роскоши, до блевотины, а для того, чтобы ими умело распорядиться в целях просвещения общества, просвещения до того состояния, когда достоинство человека меряется не деньгами и связями, а тем, кто он сам по себе, как он мыслит, в какой степени развит его чувственный, экспансивный состав, его способность к сочувствию.

Если не так, то я пытаюсь допустить, какие же книги читают эти новые русские, или они вообще не читают. Что переживают они, помимо боязни затерять прибившиеся к их берегу капиталы? Испытывают ли реформаторы сочувствие к пострадавшим от их деяний? Вглядываясь в их лица, я все пытаюсь сыскать следы угрызений совести по отношению к тем, чей карманчик был на все сто выпотрошен. Вспоминают ли о них, оглядывая свои владения?

Не нужен мне тот самый капитализм, когда человеческие отношения меняются на прохладный расчет. Когда исчезает самое важное - ощущение взаимопомощи, сочувствия. Неужели оно должно обнаруживаться только в болезни и на похоронах, этаких уголках взаимоподдержки. Хочется кричать от ужаса, но все одинаково встретишь тупой воззрение бритого затылка в кожаной куртке.

- А съехать отседова не хочется?

- Не любопытно мне нигде существовать, не хочу отъезжать... Я не могу существовать другими чувствами... Если бы ныне люди культуры осторожнее общались с новыми русскими, то тот самый сорт людей понял бы, что, оказывается, не каждому не возбраняется бросить ключи от новой машины, чтобы заткнуть ему пасть. Эта охота располагать - для людей культуры гибельна: ибо в конце концов есть же тот самое малое денег, тот, что дает вероятность существовать и оставаться Человеком.

- У вас есть друзья, вы зачастую встречаетесь?

- Здесь, в студии, в этом доме бывает хоть отбавляй хороших людей. И я их жду в предвкушении радости общения. Предвкушение радости - это когда ты убежден, что не будешь разочарован. Так из коммуналки по длинному коридору я выбегал во двор, а светило прямо у порога, и ворота открыта, а там слышны слабые крики твоих друзей, и все это великолепие залито теплым воздухом и теплым солнцем, и ты вот-вот увидишь своих приятелей, которые тебе заорут: "Иди к нам скорей!"

Танец за сохой

- Гений и злодейство - две вещи несовместные? У Пушкина стоит знак вопроса.

- Лидия Корнеевна Чуковская сильно жестко сказала: "Гений и злодейство совместны, я это знаю". И назвала Шостаковича. Но это было несправедливо. Справедливо на малом, но несправедливо на большом отрезке времени. За что она его так распяла? За то, что он подписал послание супротив Солженицына. Чтобы его оставили в покое, чтобы он мог заниматься своей божественной музыкой. Думаю, сам Солженицын не стал бы так жестко судить Шостаковича... Хотя... Солженицын Шаламова осудил. За то, что нездоровый Шаламов написал протест супротив публикации его вещей на Западе. Ему, Шаламову, оставалось дожить крохи, ему нужно было дожить и дописать. Всё это вечная задача выбора между Галилеем и Джордано Бруно. Эта задача нерешаема. Компромиссы естественны для любого художника. Есть категории, которые двигаются сквозь время, и выводы позволительно действовать, только посмотрев на огромный отрезок пути.

- Приходилось ли вам самому оказываться в подобных ситуациях выбора?

- Это было в 1977 году, я начал к "Сказке сказок". Мне было предложено поставить подпись послание, в котором евреи Советского Союза давали гневный отпор западной пропаганде, "клеветнически утверждавшей, что в нашей стране процветает антисемитизм". Я прочел сообщение и сказал, что подписывать его не буду. И тут меня стал уговаривать Федор Хитрук. Он сказал: "Юра, подпишите, от вашей подписи ничего не изменится, никто не пострадает, а если вы откажетесь, то вам закроют кино, вообще не дадут больше снимать". И в конце концов я подписал. После этого я продолжительно мучался, не мог дремать. Франческа мне говорила: "Ну, что надо, ты бы не подписал, и не было бы "Сказки сказок". Успокаивает только то, что мне в разных странах мои соотечественники говорили, что тот самый кино был для них глотком свободы. И все-таки саднило длительно, и я помню, какой ценой мне достался тот самый кино.

- Почему художник, а в особенности художник русский, всенепременно пьет, а не пьет, так находит какой-нибудь другой, но этакий же отчаянный, гибельный технология забыться?

- Да вследствие того что что творчество - непереносимое усилие. Должна быть разрядка. Кто пил, кто играл в карты, как, к примеру, Некрасов; а Пушкин уходил в любовный разгул. Чехов на Сахалин рванул: ему нужно было в дорога вылезти. Каждый находит родное. Вот Довлатов пил, но его пьянство было вызвано, полагаю, не только невозможностью печататься. У меня свои прибамбасы - зачастую бываю нехорошо уживчив, переживаю нервные срывы. Убегаю от всех. Запираюсь. От творческой лихорадки спасаюсь ещё большей лихорадкой. Пока не заболеваю. Нормальной здоровой жизни не бывает у художника! Вы спросите: "А иконописцы?" Они иссушают себя постом. Творческого человека не разрешено судить никакими общими законами...

Вот кинуть взор бы на меня со стороны здоровым взглядом, на неотвратимость прохождения творческой чувственной мысли сквозь физику - посредством движущиеся стекла. Что-то рисую, беру пинцетом какую-то безделица, и опять: стеклышко сюда, стеклышко туда. Да что же ты делаешь, здоровый мужчина?! Увидит тебя крестьянин и скажет: "Да этому бугаю дайте лопату, он же здоровый мужчина, а стоит над съемочным станком и говорит об искусстве". Толстой заметил о стихах, над которыми мог рыдать в другое время: сочинять вирши - это все одинаково что танцевать за сохой. Я понимаю: я иду за сохой и пританцовываю. А врезультате что-то уплотнится и станет или не станет духом, воспаренной материей...

Так же читайте биографии известных людей:

Юрий Грымов Yury Grimov

Помимо рекламы, кино и телевидения, Юрий Грымов много работает в области фотографии. Его персональные выставки несколько раз становились событиями..
читать далее →

Юрий Мамин Yury Mamin

Коллеги по газете меня поразили. Как начали сыпать фразами из комедии Юрия Мамина Окно в Париж, мне даже стыдно стало. Вот, думаю, знание материала...
читать далее →

Юрий Озеров Yury Ozerov

Во время штурма Кенигсберга Юрий Озеров загадал: если останется жив, то обязательно расскажет средствами кино обо всем, что видел, о своем понимании..
читать далее →

Юрий Томошевский Yury Tomoshevsky

27 сентября 1999 года Ю.В. Томошевскому присвоено звание "Человек года" (в рамках городской премии в области культуры "Люди нашего города") и..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий