Известные люди

»

Юрий Терапиано

Дядя-археолог оставил ему огромное состояние, и подросток стал заезжать в гимназию в собственном экипаже, зачем будущие керченские невесты старались, как разрешено чаще, попадаться ему на глаза. Но завидный молодой больше, чем ими, был увлечен уникальным тигрокотом пожирателем невероятного количества шоколада. Будучи и сам охотником до него, Юрий щедро угощал приятелей. Ничто в этом, казалось бы, избалованном богатее-мальчишке, коему была предсказана блестящая переводческая карьера нового Гнедича, не выдавало будущего бесстрашного боевого офицера Добровольческой армии, тот, что сквозь Турцию в конце концов попал в Париж и вкупе с Довидом Кнутом, Виктором Мамченко и Антонином Ладинским организовал Союз молодых писателей и поэтов.

Впоследствии он написал в статье Человек 30-х годов: так как он, джентльмен, потеряв всё, с ещё большей остротой чувствует родное человеческое, он должен норовить осмыслить, стремиться к чему-то прийти, должен обожать, презирать и стремиться счастья Современный джентльмен нищ и наг, оттого что он совестливый (увы, чувствуется, что давненько это было написано. Е.Е.). Мне кажется, эта свобода отказ, обеднение, решимость выдерживать одиночество, пустоту самое значительное, что приобрело новое поколение

Иногда и он впадал в отчаянье, как и многие его соотечественники, оказавшиеся волею судеб за бортом Родины, которая продолжала родное плаванье по бурным волнам истории, но уже без них.

Как ни был сам Терапиано мягок, сны у него, да и у многих других поэтов той поры, были самые страшные, расстрельные. Это объединяло поэтов разных волн эмиграции. И вот ведут меня к оврагу, / ведут к оврагу убивать (Владимир Набоков); Знаю, не убьет меня злодей, Где-нибудь впотьмах подкарауля, А во имя чьих-нибудь идей Мне затылок проломает пуля (Иван Елагин).

Вот как изображал свой дрёма Юрий Терапиано: Мне снилось: я под дулом пистолета; У самого лица прохладный ствол. В подвал врывался терпкий аромат лета, В висках стучало, колыхался пол. / Всё: трепетанье вздувшейся рогожи, Обрывок неба голубой кумач, Край рукава и душный дух кожи В тебе сосредоточились, палач. / Вот затряслось. Вот в сторону рвануло. Подбросил ветер волосы мои, Качнулся череп, туловище вниз скользнуло, Как сброшенная чешуя змеи; / Расстрелянное трепетало корпус, Хлестала кровь из черного виска, А я летел и, вся в огнях, летела Навстречу вечность в дыры потолка.

Терапиано не строил никаких иллюзий. Но он был нравственно крепче многих, которые не могли представить, что Россия сможет существовать и без них, не очухается, не одумается, не призовет всех вспять, чтобы как раз они, такие интеллигентные, такие добро воспитанные, ее подняли, вразумили, наставили на стезя настоящий. Но шариковым с их неистребимо закомплексованной дворняжной психологией не нужны раздражающие своей статью и манерами борзые, чтобы обучать их, как выжить. Если же изрекать об образовавшихся в литературе зияющих пустотах, то они оказались устрашающими только для тех, кто был воспитан как раз на том, чем когда-то эти пустоты были заполнены. Почти все читатели Александра Блока, Анны Ахматовой, Николая Гумилева, Марины Цветаевой также оказались за рубежом, и тогда было нелегко додуматься, что из тех, кто читал вначале только агитки Владимира Маяковского, Демьяна Бедного и Александра Безыменского, будут помаленьку вырастать, перерастая учителей, и дорастать до уровня, казалось, необратимо потерянного, новые читатели. А если не они сами пройдут тот самый тракт возвращения к собственному наследию, то их дети или внуки, но не как скупые рыцари, а как собиратели самих себя.

Иным эмигрантам мешал доверять в это их эгоизм, вызывавший у них раздражение не только к настоящему, но и к будущему, каковое им представлялось убийственно похожим на настоящее и зависящим от него генетически. Но предстоящее генетически зависит и от самого будущего. Будущее разрешается перетянуть в настоящее любовью. Так Жюль Ренар говорил, что книжка, которую он пишет в текущий момент, на самом деле уже написана, и надобно только подсмотреть ее и списать.

Отличавшийся завидным отсутствием зависти к своим коллегам, Терапиано не потерял надежды на диво возвращения в Россию эмигрантской поэзии, оказавшейся запретной на родине. Он собирал ее по крохам, став непредумышленно одним из необъявленных составителей зарубежной части моих Строф века, потому как антологизировал эту поэзию, писал статьи, мемуары, оставляя самому себе не так уж как собак нерезаных места, чем как раз бескорыстно упрочивал родное положение в ней:

Но неужели для смертного негусто

В железах, в темнице, во рву

Такого конца и начала

Свидетелем быть наяву?

От него осталась не только антология поэзии русского зарубежья Муза Диаспоры (1960), но и антология добрых дел в памяти многих.

Юрий Иваск вспоминал одно из лучших его стихотворений:

Раненый, в Ростове, в час бессонный,

На больничной койке, в смертный час,

Тихий, оптимальный, ясный, примиренный,

До рассвета не смыкая зрачок,

Я лежал. Звезда в оконный проем светила.

И, через вздор, ложе оправить мне,

Женщина чужая подходила,

Ложечкой звенела в вышине.

Многие читатели запомнили эту ложечку, замечает Иваск, и слышится в ее звоне милосердие, утешение, надежда.

Маяковский писал: Мой стих / трудом / громаду лет прорвет // и явится / весомо, / грубо, / зримо, // как в наши дни / вошел водопровод, // сработанный / ещё рабами Рима. В этом весь Маяковский. Но есть и другие поэты, в чьих стихах вместо духового оркестра звенит подобная ложечка, сердобольно заглушающая мягкие, но неотвратимо приближающиеся шаги матери-Смерти (по точному выражению Бориса Чичибабина). И Юрий Терапиано не только в поэзии, но и в жизни излучал ровное постоянное свечение и тепло и внушал непритворную, без малого детскую веру в Бога.

Игорь Чиннов посвятил ему стихи: В кафе У Денизы нас было трое: Ирина Одоевцева, Вы, я. И вы читали вирши о Трое И что не будет небытия. Я погано помню строфу о Гомере. Был конец дня, Париж, бульвар Распай. И я завидовал Вашей вере, Что души бессмертны, есть Бог и рай.

Ирина Одоевцева вспоминает в книге На берегах Сены, посвященной, уместно сказать, Светлой памяти Юрия Терапиано: я всю дорогу была окружена друзьями, а Терапиано к их числу не принадлежал и не бывал у нас. Но я всё же чувствовала симпатию к нему за его аристократичный и безрассудно дерзкий поступок: в что ни на есть разгар вражды Ходасевича и Георгия Иванова он, которому Ходасевич всячески покровительствовал, следом появления Роз Георгия Иванова прочитал рапорт о них. И впервой провозгласил Георгия Иванова первым поэтом эмиграции

Когда она, оставшись одна, переехала в Дом престарелых в Ганьи, то была покорена участливостью Терапиано: Не знаю, во что превратилась бы моя существование, если бы я тогда не встретилась с ним. Смогла бы я перенести людскую злобу и злорадство, обрушившиеся на меня тогда, не раздавили ли бы они меня?..

Ей выпала участь навестить его в завершающий день его жизни.

Перед смертью он расстраивался, что все признавали его критиком, а на вирши обращали значительно меньше внимания.

У него была когда-то такая невесомая, но мудрая строфа:

И как подобно тому как время стало

Занавесочкой таковой,

Что без труда ее устало

Отвести одной рукой.

Что он увидел, когда отвел эту занавеску?

Так же читайте биографии известных людей:

Юрий Энтин Yury Entin

Юрий Энтин - один из самых цитируемых авторов нашего времени. В течение 30 лет его "крылатые выражения" не сходят со страниц периодической печати...
читать далее →

Юрий Герман Yury German

Родился 22 марта (4 апреля н.с.) в Риге в семье поручика.
читать далее →

Юрий Домбровский Yury Dombrovskiy

Родился в семье известного адвоката. Вырос в Арбатских переулках, здесь окончил школу, здесь было заведено на него первое политическое досье. Учился..
читать далее →

Юрий Коваль Yury Koval

Юрий Коваль - известный советский и российский детский писатель, сценарист, скульптор, художник, автор и исполнитель песен. Родился 9 февраля 1938..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий