Известные люди

»

Александр Мелихов

- Судя по газетам, на осенней Франкфуртской книжной ярмарке-2003 в российском павильоне произошел скандал: публичная пощечина главному ахматовскому сироте Анатолию Найману. Комментировать будем?

- Меня это задело самым ближайшим образом: в газете "Известия" было опубликовано, подобно как аккурат я нанес эту пощечину, хотя я как раз в тот самый миг вышел за ворота с кем-то пообщаться. Прежде всего было несподручно перед Найманом. И ещё меня ужаснуло, что сегодня придется чиркать опровержение, куда-то отсылать... Но "Известия" любезно все сделали за меня.

- Да, ошибочка вышла: перепутали Михаила Мейлаха, литератора, живущего в Германии, прототипа одного из мемуарных романов Наймана, с Александром Мелиховым. Впрочем, полагаю, какой-нибудь писательский шоумен типа Сорокина был бы счастлив такому повороту - это же прибавляет имени скандальности, популярности.

- Я совсем не гонюсь за таким имиджем. Когда мы рассуждали во Франкфурте на тему "Писатель и рынок" и Валерий Попов вытащил меня из публики, сказав: "А вот Мелихов считает, что ничего для рынка действовать не следует: нужно работать только то, что считаешь нужным", я идеально от всей души продолжил, что да, вправду, и в девятнадцатом, и в восемнадцатом веках, когда не боялись пафоса, литератор, не стесняясь, заявлял, что он старается творить бессмертные образы, что он серьезно думает о бессмертии. Разумеется, абсолютного писательского бессмертия не бывает, но есть определенная длительная воспроизводимость: кого-то читают сто лет, кого-то три года, кого-то три минуты. Мне идеально откровенно хочется, чтобы меня читали - ну, хотя бы тысяча мужчина - посредством сто лет, а вот так вскрикнуть, начать к себе сиюминутный заинтересованность и быть тут же забытым, смытым новой волной скандалов - меня эта участь без затей ужасает. Хотя, может быть, мне не суждено и самого короткого "бессмертия"...

Тайна аномалий

- Что-нибудь в детстве предвещало грядущее писательство? Семейные обстоятельства? Наследственность?

- Пожалуй, нет. Родители у меня были обыкновенными учителями в Северном Казахстане. Там, уместно сказать, все из ссыльных. Отец - иудейский мальчуган с Украины - посредством рабфак пришел к научной работе, но в 36-м был посажен, отсидел в Воркуте, следом был выслан в Казахстан, там встретился с моей мамой - она из волны ссыльных девятнадцатого века. Я в Казахстане и родился. Отец преподавал историю, британский, географию, маменька - физику. Но к физике приобщила меня не она. Человек, по-моему, способен боготворить только собственные фантомы, и наука меня привлекла только тогда, когда сделалась моим личным фантомом, - физика в те годы была всенародной сказкой.

- Насколько я знаю, Вы закончили Ленинградский универ, а ибо из Казахстана было две дороги: Москва и Ленинград. Почему выбрали Ленинград?

- Мне сильно ладно давались физика и математика, я дважды был призером Всесибирской олимпиады, так что мог бы предаваться мечтам и о Москве, но, как постоянно, увлекся мифом. С детства знал, что в Москве живут самоуверенные, высокомерные люди, а в Ленинграде, напротив, сильно вежливые и культурные.

- Откуда такие знания взялись?

- Может быть, потому что что поблизости от нас был совхоз "Ленинградский", от которого лучи культуры доходили и до нашего райцентра... Помню, когда приехал в Ленинград, безотлагательно бросился к Неве, и меня окатило волной от проходившего буксира. Это было настоящее фортуна - произошло крещенье в ленинградцы! После этого решительно решил заделаться по-настоящему достойным гордого имени ленинградец. Для меня это означало: прочесть всю классику, ведать все картины в Эрмитаже, в опере все переслушать.

- Удалось?

- Нет, конечно. В каком-то месте сломался: сказка перешла в быль. Я понял, что и тот самый образ фантомен. Вся культура - это организация коллективных фантомов, и развенчание фантомов рождает суицид, наркоманию, бессмысленную немотивированную преступность и т.д. Живы мы только сказками. Вот мой "финальный герой" из романа "Нам единый мир чужбина", тот, что в текущее время выходит в издательстве "Ретро", истребил все иллюзии из любви к правде и обнаружил, что срубил не лишние ветви, а корни. Человек на самом деле создан, чтобы витать в облаках.

Прикидывался нормальным

- Успешная учеба в университете, преждевременный брак, дети. Когда через все это стало прорастать стремление сочинять прозу?

- Думаю, оно было постоянно. И литератор отличается от нормального человека тем, что для него неизмеримо большее важность имеют собственные грезы. Он может быть с виду нормальным человеком, но для него все фигуры, все обстоятельства являются в преображении, в ореоле собственных фантазий. И я до поры до времени достаточно удачно прикидывался нормальным.

- Эта пора скрытого, латентного писательства до какого возраста продолжалась?

- Лет до двадцати восьми. Я относительно непочатый край успел до того времени, служа прочий сказке. На матмехе чувствовал себя как в раю: потому как попал как раз в тот мир, о котором грезил: люди живут высоким, без малого нет быта. Ревнуют не из-за денег, не из-за чинов, а из-за того, кто раньше решит задачу, кто первым раскроет какой-нибудь определитель. В моих глазах аккурат это было в такой степени окутано романтическим ореолом, что, по-видимому, настоящим математиком я ни в жизнь и не был, хотя у меня и это недурно получалось.

- Все получалось в математике, а как складывалась бытие за стенами университета?

- Университет я закончил, не возбраняется вымолвить, блестяще: по математическим дисциплинам за все годы не получил ни одной четверки. Но вот как раз тогда и случилась неприятность: евреев (по крайней мере, на моей кафедре) на практике перестали хватать в аспирантуру - 69-й год. Я был распределен в ядерный середина "Арзамас-16", где когда-то работал академик Сахаров. В этом также виделась определенная романтика: существовать за колючей проволокой, творить нечто сверхсекретное - хватали туда, без сомнения, лучших. И неожиданно мне не дали подъемных - не пропустил начальный отдел. Я оказался на улице, без работы. Уже была семейство, старшой отпрыск. Физически я был силен и во время учебы все время подрабатывал. Но одно занятие копать канавы или грузить чаща в предвидении блестящего будущего, и окончательно другое - находясь в жизненном тупике. Поначалу кажется, что это недоразумение одним духом разрешится, все поймут, как они заблуждались. Но время шло, мир ничего соображать не желал, и я видел, что могу всю существование протаскать мешки где-то на Кушелевке или Бадаевских складах...

- А не возникала дума схватить и съехать?

- Конечно, возникала. Многие умные люди говорили, что в этом месте всю бытие будешь человеком второго сорта, а там со своей молодостью и одаренностью скоро сделаешь карьеру. Но сам я этого панически боялся. Уже тогда чувствовал, что только в России смогу как-то реализоваться, что только здешняя культура, здешняя история для меня овеяны поэзией, сказочностью. Толстой, Пушкин, Герцен - они, конечно, имеют определенное международное роль, но только в нашей стране будут по-настоящему существовать, будут по-настоящему понимаемы. По-настоящему чарующи, фантомны. Я хотя тогда и не писал прозу, но почему-то чувствовал, что там я буду никто, более того если буду получать большие капиталы. А вот шансы сделаться кем-то, я чувствовал, есть только в России.

Смысл жизни

- В всякий судьбе случается диво. У Вас оно было?

- Было. В самый-самый разгар перспективы остаться никем и до конца жизни протаскать мешки меня пригласили трудиться в близкий универ на факультет прикладной математики. Я получил замечательную нишу, где разрешено было и заниматься наукой, и впитывать текст хорошие книги, и располагать полно свободного времени. Ну, конечно, со всеми положенными еврею неприятностями...

Но все время нарастало ощущение грандиозности и значительности мира, чувство того, что в каждом пустяке заложен какой-то глубинный толк (у психиатров это называется "вздор значения"). И тогда я написал первую свою вещь "Весы для добра", всего-навсего о смысле жизни. Это был 74-й год. Люди тысячи лет над этим думали, но мне казалось, что наука открывает перед людьми совсем новоиспеченный аспект: дядя, тот, что привык существовать научными критериями, на тот самый вопросительный мотив будет отзываться как-то особо: ибо для него в прошлом всего важен опыт как подтверждение всякий гипотезы. Для физика не существует вопроса: что это такое? Для него существует вопрос: как это измерить? Мне стоило больших умственных усилий разобраться, что все приборы на самые важные для нас вопросы будут ответствовать "ничего", "ноль", "ноль"... Что такое краса? Ничего. Что такое нравственная правда? Ничего. Что такое добро? Ничего. Все самое важное мы создаем усилиями собственной души. Это и есть наши фантомы. Все истины, на самом деле важные для нас, мы не открываем, а создаем сами. "Весы для добра" только лет сквозь десять были опубликованы в журнале "Аврора", а в 89-м году вышли отдельной книгой.

- Что же там было такого особенно крамольного?

- Поиск смысла жизни. Каждый джентльмен в советском обществе, и стар и млад, должен был ведать, для чего он живет: для построения коммунистического общества.

- А в постсоветском?

- А в постсоветском, хотя вообще-то, как и в любом другом, иллюзию смысла жизни дает культура, т.е. организация коллективных иллюзий. Когда эта организация распадается, в одиночку ее выстроить на практике нереально. А вот сотворить себе временные иллюзии, замешанные на сильной личной страсти, разрешается. Отчего так невпроворот около сумасшедших трудоголиков? Там потому что не только элементарная слабость к накопительству. Страсть, позволяющая выпустить из памяти о бренности сущего, - это, на мой воззрение, и есть толк существования.

Силы дарит тяга

- А как Вы "вошли в литературу"? Куда пришли, к кому?

- Как все в то время с его развитой системой литобъединений. Это было ЛИТО при пустопорожнем в ту пору - не то что сегодня! - но все одинаково вожделенном журнале "Звезда". Встретили неплохо, но припоминать все одинаково грустно: Миши Чулаки, Миши Панина уже нет, а Слава Усов, Алла Драбкина переменились без малого так же весьма, как я сам. Но они-то в лучшую сторону... Зато на днях с упоением обсуждали с Житинским общие болезни: время, как видим, не только отнимает, но и приносит кое-что.

- Десять лет не печатали "Весы для добра". Что писалось в это время?

- Я начал сочинять так называемую психологическую прозу, но при этом мне хотелось, чтобы в капле воды отражалось что-то больше крупное. Старался созидать символы, впрямую о больших проблемах не говорил. Но все это начало печататься только в перестройку. Тогда разом вышла моя книжка "Провинциал", вслед за тем "Весы для добра".

- А "Горбатые атланты"?

- В 89-м я заключил с "Советским писателем" контракт, а книжка вышла только в 95-м. За это время рухнула та издательская организация, которую мы так старательно разрушали и которая была раем для нас. Партия давала нам бесплатную типографию, бесплатную бумагу, крупные гонорары; мы на этой бумаге честили ее в хвостище и в гриву, старались вытащить у нее верх, полагая, что верх достанется нам, а не каким-то больше мощным силам. В родное оправдание могу заявить только то, что я ни при каких обстоятельствах никаких иллюзий на тот самый счет не питал. Понимал, что мы, интеллигентская часть общества, не представляем никакой социально значимой силы.

Тогда я как раз как собак нерезаных занимался проблемой самоубийства и пришел к весьма важной для меня мысли. В моем романе "Горбатые атланты" фигурирует пророк, гуманист без берегов, проповедующий сверхценность человека и дающий ему полную свободу при относительности всех ценностей. Дело заканчивается плачевно: милый ученик, не вынесший груза этического хаоса, кончает с собой. И мой герой приходит к выводу, что вся скорбь - в свободе. Если разрешено располагать об одном предмете два мнения, то завтра их будет четыре. Мнения начнут делиться, как раковые клетки. Свобода - это рак. Поэтому из мира раньше всего должна быть изгнана независимость мысли. Свободомыслящий джентльмен до такой степени же опаснее убийцы, сколь рак опаснее царапины. Это я написал в 89-м году, когда независимость казалась панацеей от всего.

- О какой свободе Вы говорите? О философской категории? О главной либеральной ценности?

- Я говорю о свободе от обязанностей, от ценностей, которые ты ощущаешь больше важными, чем личный комфорт. Когда начинаешь штудировать причины самоубийств, убеждаешься, что нет неприятности, которая не могла бы пихнуть к пропасти человека, лишенного мотивов биться. Бросил обожаемый дядя, нахамил сынуля, не утвердили диссертацию - все это, конечно, больно, но десятки, сотни людей это превозмогают.

Кстати, практика говорит, что во время войн и социальных потрясений цифра самоубийств грубо снижается: страдания приобретают толк, утрачивают унизительный нрав личной неудачи.

Но вернемся к тем, кто может справляться. Сильнее других оказываются те, кто чему-то служит. Простой пример: ты висишь над пропастью, и когда ты окончательно изнемог, то чувствуешь себя в полном праве разжать руки. Но если ты держишь кого-то другого, тот самый момент так ни при каких обстоятельствах и не наступает - нет права предать другого. Второй важнейший момент - огромную образ в распространении самоубийств, наркотиков играет упадок коллективных иллюзий, именуемых культурой. Свобода от пьянящих грез, нагой прагматизм - причина химического пьянства. Поэтому мой девиз: долой подобную "трезвость"!

- А зачем писателя, да и человека, Мелихова так притягивают еле-еле ли не все вариации так называемого девиантного, аномального поведения?

- Для самого - загадка. В аномалиях мне чудится какая-то глубокая секрет. Когда я начинал заниматься каким-нибудь видом социального уродства, то, как правило, делал для себя какие-то открытия. Когда я занимался проблемой наркомании, то понял, что дядя, по своей социальной природе, - наркоман. Ему необходимы определенные формы упоения, формы забвения действительности. Если он не находит этого в культуре, если она становится только формой утонченного развлечения, переставая реализовывать свою главную опьяняющую функцию, то дядя начинает добирать до нормы психоактивными препаратами.

- Вы занимались практической помощью самоубийцам. Что подвигло? Ведь не избыток же свободного времени?

- Нехватка времени - постоянная сковородка, на которой я жарюсь. Но когда я вижу, что могу совершить какое-то важное занятие, которое не на кого свалить, я просто чертыхаюсь, но берусь. В надежде, что кто-нибудь, авось, да меня сменит.

Организовал среда "Круг" - содействие самоубийцам. Люди собирались сообща, разговаривали, товарищ другу оказывали моральную поддержку. К сожалению, как только с концом советской власти я вынужден был покинуть в челноки, "Круг" тут же развалился.

Челночный коммерциал

- Рембо торговал оружием, причем весьма удачно. А что возил в своих челночных сумках беллетрист Мелихов?

- Да что подвернется. Целая эпопея. Перестали вносить плату в университете, писательство также перестало кормить, и тогда одна моя знакомая (основополагающий эксперт, между прочим) предложила поработать у нее верблюдом - замечательное было время. На что ни упадет точка зрения, все кидай в мешок и вези и на стадионе в Варшаве продавай. Можно было за единственный день все сбыть и тут же закупить новое барахло. Потом возвращаемся в Россию, еще раз что-то продаем. Можно было обладать барыш единственный к двум: вкладываешь 500 долларов, а приезжаешь с 1000... Но сам я ничего не вкладывал - только таскал мешки и играл желваками, чтобы отпугнуть рэкетиров.

- И продолжительно такая бытие продолжалась?

- Наверное, года два. Потом, когда немного поднялись, начали колесить в Италию, где уже не надобно было на себе тянуть, не надобно было дремать вповалку. Ездили ещё в Сирию, в Грецию.

В Греции я в первый раз попытался сделаться бизнесменом: занял денег, накупил самых дешевых шуб. Сразу набежали мои подельщицы, начали их сотрясать. Говорят, это летняя норка, она в текущий момент вся осыпется. И действительно: тряхнешь - весь пол около в шерсти. Пошел сдавать вспять - сдал с потерей.

Решил не умничать, сообща со всеми купил две шубы. Втоварищ на границе с Болгарией какой-то таможенник взбесился, велел все выгружать. Мы не понимаем языка, кончается виза... Кое-как нам растолковали, чего ему надо: чтобы мы вернулись в Грецию и взяли там справки, что мы платили драхмами, а не долларами. Кто нам справки даст, куда ехать? Виза уже кончилась, не выпускают ни туда, ни сюда.

Думаю, в текущий момент конфискуют пункт прайса, придется стреляться. Помню эту темное время суток, и мои блуждания по ничейной территории между Грецией и Болгарией: кругом колкая проволока, автоматчики. Одна мысль: рвануть в текущее время на проволоку - автоматная очередность - и никаких проблем.

Все-таки нас выпустили. На авиалайнер опоздали, тащимся на поездах, кругом таможенники, раззолоченные и страшные, как латиноамериканские диктаторы. Все трясут, выбрасывают. Так что, когда добрались до Москвы, я своим же коллегам сдал то, что купил, и вслед за тем этого поклялся, что коммерциалом больше ни при каких обстоятельствах заниматься не буду. И детям закажу.

Скандальная исповедь

- Не вышло из писателя Мелихова удачливого коммерсанта?

- Не вышло. А мои мытарства отразились в "Романе с простатитом", хотя главная задача там - невыносимость господства материи над духом. Человек - трепетное созданье, живущее высокими фантазиями, а вот проткни его напильником... А диктат физиологии? Оскорбительно! Герой влюблен и в то же время испытывает припадок острого простатита. Стихи, какие-то возвышенные разговоры по телефону, и также - доктор, анализы, уколы, промывания. Необходимость получать денежки - челночные похождения, о которых я уже рассказывал. "Роман с простатитом" вышел в "Новом мире".

- Между "Горбатыми атлантами" и "Романом с простатитом" Вы написали свой что ни на есть скандальный роман - "Исповедь еврея", тот, что тогда наделал шума не меньше, чем недавно солженицынские "Дновости лет вместе".

- Я думаю, задача еврейства - только вход в проблему одиночества, отверженности от чего-то, что неизмеримо мощнее и долговечнее тебя. Выстоять, сберечь верность своим целям в одиночестве необычайно тяжело (это также к вопросу о причинах самоубийств). Еврейство как причину отчуждения я взял из собственного опыта, но очень все преувеличил, чтобы дотянуть до символа.

- Петербургский критик Топоров в родное время заметил, что в романе "описаны комплексы реального советского человека с интеллектуальными вывихами". Более того, в главном герое - Каценеленбогене - он видит прямое сходство с лидером ЛДПР Жириновским, если судить по автобиографическим запискам последнего.

- Может быть, в этом что-то и есть. Мой герой всегда совершал какие-то героические глупости, чтобы стать "своим", - не исключено, что и Жириновский проделал тот же тракт. А может, и в текущее время в нем пребывает.

- И ещё единственный диагноз Топорова: основополагающий герой "не еврейством своим тяготится, а посредственностью, отсутствием самодостаточности, которую он ошибочно принимает за отчужденность".

- Когда скандально именитый Топоров поставил тот самый диагноз и заявил надежду, что ныне, когда к писателю Мелихову пришла известность, он сумеет от этого недостатка отбояриться, - я был уязвлен. А в настоящий момент думаю, что он был прав: я чрезмерно зависим от чужого мнения, и избавит меня от этого недостатка, видимо, только могилка.

- Есть отдельное издание "Исповеди еврея", в котором роман соседствует ещё с одной Вашей вещью - "Эросом и Танатосом". Это не ненароком? Вы как бы изъяли весь сексуальный навык героя "Исповеди еврея" и перенесли его в "соседнее" произведение...

- Я не делал этого сознательно - без затей не хотел смешивать две разные проблемы. А помимо того, наделить красивого героя-страдальца физиологическими качествами, вызывающими чуть-чуть ли не брезгливость... Решился на это я только в "Романе с простатитом".

- Теперь не о книгах, но также о важном. Как Вы относитесь к достаточно странной позиции нашей "культурной" вертикали власти, начиная с самого господина Швыдкого с его сомнительной теле-"Культурной революцией"? Отчего эдакий протекционизм и благоволение культуре массовой и такое преступное небрежение собственно культурой?

- Если произносить о тех, кого Вы имеете в виду, то их скорбь в том, что по изначальной природе своей они - пошляки. Для человека, которому недоступна высокая культура, недоступны высокие чувства, есть только два выхода: или ее презирать и всячески уничтожать - это точка зрения хама, или имитировать разумение - это точка зрения пошляка. И когда делается отбор в сторону пошлости - это крайне хорошо: число пошляков свидетельствует о цивилизованности общества. Но когда пошляк превращается в хама и начинает диктовать, переставая стыдиться своей пошлости и заявляя, что элитарная культура не нужна, а нужно только то, что покупается, тогда аристократия должна вручить ему основательный отпор.

- А кого в текущий момент позволительно звать аристократией?

- Аристократы - это люди, которые ставят свои наследственные фантомы выше материальной пользы. Те, кто понимают, что ценность и стоимость - разные вещи. Аристократ знает, что его занятие - беречь наследственные ценности, что в нем самое важное - не его личные достоинства, а разновидность.

- Хранители традиции?

- Совершенно правильно. Дело аристократа - сохранять наследственную честь, наследственные владенья. Наши наследственные владенья - это русская культура: это Пушкин, Толстой, Достоевский. И все писатели поменьше. И свой задолженность - сберегать тот самый мир, это пространство, не поддаваться на провокации, не отходить от своих святынь, располагать информацией, что если им суждено пропасть, то мы должны пропасть с ними сообща. Но не отвинтиться от них. Не уступить напору пошляков. Вернее, хамов.

Так же читайте биографии известных людей:

Александр Мирер Aleksandr Mirer

Советский и российский писатель-фантаст, литературовед, критик и переводчик.
читать далее →

Александр Навроцкий Aleksandr Navrotskiy

Русский писатель. Служил по военно-судебному ведомству. В 1891 году вышел в отставку в чине генерал-лейтенанта. Литературный дебют Н. светский роман..
читать далее →

Александр Новоселов Aleksandr Novoselov

В Омске Новоселов сформировался и как писатель, и как учёный-этнограф. Он часто путешествовал по Алтаю и Казахстану. Стал действительным членом..
читать далее →

Александр Солженицын Aleksandr Soljenitsin

Александр Солженицын - выдающийся русский писатель, публицист, общественный и политический деятель. Родился 11 декабря 1918 года.Александр..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий