Известные люди

»

Алексей Федоров

Алексей Федорович Федоров по национальности украинец. Член КПСС с 1927 года. Активный участник гражданской войны.

В 1938 году был избран первым секретарем Черниговского обкома КП(б)У. На этом посту его и застала Великая Отечественная махаловка.

С первых же дней гитлеровской оккупации А. Ф. Федоров по решению ЦК КП(б)У остался в тылу врага. Сначала он был секретарем Черниговского, потом Волынского подпольного обкома партии.

После войны А. Ф. Федоров учился в Академии общественных наук при ЦК КПСС. В настоящее время он живет в Киеве, работает министром социального обеспечения УССР. Депутат Верховного Совета СССР седьмого, восьмого и девятого созывов. Он автор книги Подпольный обком действует.

Я в текущее время уже не припомню, когда аккурат впервой увидел командира нашего соединения партизанского генерала Алексея Федоровича Федорова...

Самых дорогих нам людей, товарищей трудных военных лет, мы вспоминаем по часам и минутам, проведенным рядом пускай не говоря ни слова, но в бою.

В эти бесконечно долгие часы и минуты страшного напряжения без всяких расспросов и рассказов мы узнавали товарищ о друге все подробности, проникали в самые сокровенные уголки души...

Кажется, вот оно, перед глазами, то ясное летнее начало дня, которое застало наше партизанское соединение в небольшом местечке Перелюб на Черниговщине.

Операция по уничтожению гитлеровского гарнизона, расположенного в этом местечке, подходила к концу. Догорали подожженные в бою строения. Реже и реже раздавались выстрелы. К берегу речки Ревна, что текла по окраине, без малого у самых домов неторопливо стягивался партизанский обоз. Погромыхивали на бревенчатом настиле мостика славно смазанные, обмотанные тряпками колеса пулеметных тачанок. Приглушенно, через сжатые зубы стонали на повозках раненые. Угрюмо опустив голову, шагали пленные. Конвоиры с трудом сдерживали толпу селян, жаждавших расправиться со своими мучителями.

Партизаны вполголоса переговаривались, пересмеивались, припоминая перипетии боя, нетерпеливо поглядывали на зубчатую полоску леса, синевшую на горизонте. В лесу их ждала горячая еда и недолгий партизанский дрёма...

И как снег на голову все насторожились: послышался звук, аналогичный на комариный писк. Звук нарастал, приближался, перешел поначалу в шум, опосля в ор. В нем уже различался глухой гул мощных моторов и звонкий лязг гусениц...

По партизанам прошелестело страшное слово: танки!.

Страшен танк для партизан, когда они в поле, вдали от леса! Что противопоставить бронированному чудовищу, помимо легкого оружия пулемета, автомата? Куда укрыться от танка? Но паника супротивник пострашней танков. И он уже суетился посреди нас, тот самый супостат, сжимал сердца, мутил мозг, подзуживал кинуть все и мчаться, нестись.

Первым желанием каждого, кто стоял в тот миг на окраине села, было как разрешено скорее достигнуть до леса. Ездовые спешно снимали с лошадиных морд торбы с овсом, затягивали супони, подпруги. Раздались резкие выкрики командиров, собиравших людей. Кое-кто, послабее духом, кинулся на дорогу, ведущую к лесу.

И тут раздался властный звук, немедленно покрывший все звуки:

Стой! Ложись! Занимай оборону!

И люди остановились: Столько было уверенности, спокойствия, силы в этих словах.

Обоз, санчасть, пленные к лесу! продолжал тот же звук. Быстрей!

А на сельской улице уже появились два легких немецких танка с черно-белыми крестами на камуфлированных стальных боковинах. На танковых башнях замелькали багровые вспышки пулеметов. Засвистели, защелкали пули. За танками, перебегая от дома к дому, двигалась пехота.

Не палить без приказа! прогремела ещё одна команда.

Танки подошли к речке и двинулись вдоль нее, поливая свой берег из пулеметов. И как гром среди ясного неба с командного пункта грубо хлопнул одиночный выстрел ПТР. За ним прочий, третий... На боковине головного танка зажглась ослепительно-яркая звездочка. А посредством минуту танк уже пылал дымным хвостатым пламенем. Раскатились партизанские пулеметные и автоматные очереди. Под градом пуль гитлеровская пехота залегла на пологом берегу, начала отдаляться на огороды, жаться к строениям.

Взревел двигатель второй машины. Вместоположение того чтобы подвинуться сквозь мост, она спешно откатилась под защиту сельских строений.

Мин боятся! крикнул кто-то.

В партизанской цепи повеселело. Появилось то радостное ощущение уверенности в своих силах, которое неизменно предшествует победе. На военном языке это называется завладеть инициативу.

С командного пункта, расположенного в кустах, пригибаясь, побежали в разные стороны связные. Одна из губы правого фланга спешно снялась и двинулась куда-то в обход, вниз по течению реки. Спустя 40 минут сзади вражеских позиций как черт из табакерки раздались взрывы. Огонь гитлеровцев немедленно ослабел, а позже и нимало стих. Мы видели, как, перебегая от хаты к хате, они удирали долой от реки, к бугру, за которым догорали грузовые машины, доставившие их к месту боя.

Настала пора покидать. Кусты на командном пункте зашевелились, и из них поднялся не очень высокий, но кряжистый широкоплечий мужчина в военной гимнастерке без знаков различия, крест-накрест перечеркнутой на груди ремнями, в защитной фуражке с матерчатым козырьком и с автоматом в руках. Это был Алексей Федорович Федоров. Коновод подвел ему коня. Но Федоров покачал головой. Нет. Верхом не поеду, неспешно, утомленно проговорил он. Подгоните тачанку...

II тогда я понял, что хладнокровие и хладнокровие, с которыми он только что командовал нами в бою и которые ободрили нас, вселили в нас уверенность в своих силах и рассеяли всякие сомнения, это отсутствие тревог и хладнокровие дается совсем не без труда...

Мастерство партизанского командира, навык нелегальной работы в тылу врага пришли к первому секретарю Черниговского обкома партии Алексею Федоровичу Федорову не безотлагательно. Особенно тяжело дались первые шаги. Их пришлось работать в одиночку, без товарищей по обкому, с которыми военная судьбина на долгих два месяца разлучила при переходе линии фронта в случайной стычке с врагом.

Федоров на каждом шагу видел страшные следы хозяйничанья оккупантов повешенных, расстрелянных, сожженных людей. И каждая саммит с гитлеровцами в селе или на дороге могла оборотиться для секретаря обкома гибелью.

По проселкам и большакам оккупированных районов от зари до зари пылили нескончаемые толпы беженцев, советских солдат

1 Три члена Черниговского подпольного обкома КП(б)У Н. Н. Попудренко, В. Е. Яременко и С. М. Новиков ушли в партизанский лагерь вкупе с областным партизанским отрядом 26 августа 1941 года, а А. Ф. Федоров, В. Л. Капранов, И. Д. Компанец и Н. А. Петрик отходили с нашими войсками до границы Черниговской области, и при переходе линии фронта в тыл врага 16 сентября 1941 года Федоров оказался оторванным от своей группы и офицеров, отставших от своих частей или бежавших из плена, погорельцев и разного иного люда, сдвинутого с места войной и принужденного странствовать. Среди этой разношерстной, двигающейся по всем направлениям массы Федоров до поры не привлекал внимания. До той поры, в то время как в селах и местечках на стенах домов и на заборах не запестрели листовки, подписанные генералом Орленко, в то время как люди не узнали в исхудавшем, заросшем бородой человеке в обтрепавшейся одежде первого секретаря обкома, народного избранника, которого они избирали в Верховный Совет СССР. И слух о том, что Федоров не ушел, а остался в тылу врага вкупе с народом, со своими избирателями, покатился по всей округе.

Но не столь слухи, сколь оживление партизанской борьбы во всех местах, где проходил Федоров, обеспокоило гитлеровских начальников. За голову Федорова была назначена крупная награда. Несколько мужчина, на беду оказавшихся внешне похожими на Алексея Федоровича, гитлеровцы повесили на центральной площади Чернигова, любой раз приделывая к груди повешенного доску с надписью: Сталинский боевик Федоров... Но реальный Федоров был неуловим. Всюду его укрывали люди. Он не спеша двигался к цели областному партизанскому отряду, тот, что, как он знал, обосновался в северных районах области. Отыскивал связных, рассылал их в окрестные села и местечки. Сейчас это было главным: Федоров видел, как далеки от идеала оказались и он, и его товарищи по обкому, когда готовили подполье. Система связи с райкомами и с подпольными райкомами, продуманная, казалось бы, до мелочей, во многих случаях нарушалась. Да и сама архитектура подполья, которая по сути дела копировала областную партийную организацию мирного времени, как выяснилось, была немного приспособлена к реальным условиям вражеского тыла.

Некоторые подпольные организации, потеряв связь с райкомом, затаились и бездействовали, ожидая лучших времен. Часть явочных квартир исчезла: их хозяева погибли или бежали. Один из партизанских отрядов по сути дела существовал только днем: партизаны приходили в лагерь к восьми утра, отбывали службу до вечера, а перед заходом солнца ещё раз расходились по домам. Был более того эдакий партизанский начальник, тот, что и отнюдь распустил отряд, считая, что в этой войне главное выжить.

Все это: связь, занятие партизан, утраченные явки и пароли нужно было возродить, наладить заново. И Федоров, шагая от села к селу, подбирал людей, устанавливал явки и пароли, обирал распущенных по домам партизан и сам учился, набирался опыта борьбы в тылу врага. В этом ему помогали товарищи Павел Днепровский, Павел Плевако, Василий Зубко и Надежда Беляевская, которые составили под руководством Федорова обкомовскую группу...

Если бы в мою задачу входило поведать только о личных качествах Алексея Федоровича, все было бы куда проще.

Стоило бы только нацарапать, как, посмеиваясь в усы, читал он расклеенные кругом объявления гитлеровского командования, которое обещало крупное вознаграждение за голову большевистского главаря Алексея Федорова. Как, сжимая в кармане лимонку, сиживал он на сельских сходах под дулами немецких автоматов. Как в критический миг во главе ударной группы прорывал колечко вражеского окружения. Как обходил, не кланяясь пулям и осколкам, жидкую линию партизанской обороны...

Сколько было их подобных случаев, передававшихся из уст в уста посреди партизан и посреди населения, случаев, многие из которых звучали без малого как сказка!

Но как поведать о Федорове-полководце, о Федорове партизанском вожаке, о Федорове секретаре обкома?! Как поведать о той его деятельности, которая проходила скрыто от посторонних око и внешне без малого никак не проявлялась? А оттого что как раз эта малоприметная количество деятельности военачальника, да ещё партизанского, да ещё секретаря обкома, и составляет самое главное и самое трудное в нелегких его обязанностях. Куда больше главное и трудное, чем личная, всем видная храбрость!

Партизанский отряд, функционирующий в глубине вражеского тыла, в какой-то мере напоминает армейский судно. И там и тут, и для рядового матроса или партизана, и для самого старшего командира мера опасности одинакова. Пока судно сохраняет плавучесть, покуда отряд существует, и у того и у другого есть вероятность продолжать борьбу, наносить урон противнику.

Федоров понимал это и постоянно, во всех случаях раньше всего заботился о сохранении в целости нашего партизанского соединения.

Ради этого приходилось ступать на риск, жертвовать людьми... Нелегко было командиру, и тем больше партийному руководителю, принимать такие решения, выдерживать на себе вопрошающие взгляды людей, которые не знали и вследствие этого не понимали причин, вызвавших риск и жертвы.

В июне 1942 года наше соединение вслед за тем неудачной попытки прорваться сквозь Десну в лесные партизанские массивы Брянщины вынуждено было возвратиться вспять в мелкие, худосочные черниговские перелески.

Это было тяжелое время. Днем мы дрались с фашистскими карательными отрядами, которые следовали за нами по пятам. Ночью совершали длинные и утомительные марши к следующему леску. Как только добирались до первых кустиков, наскоро готовили еду и засыпали мертвым сном. Но дрёма бывал недолог. Следы в поле утаить нелегко, враги быстро находили их и без труда догадывались, в каком как раз перелеске располагался свойский бивак.

К полудню разведчики доносили о приближении грузовиков с солдатами. Еще сквозь 30 мин первые автоматные очереди и разрывы гранат на опушках, где стояли наши заставы, возвещали, что начался очередной махач... Пока было ясно, об отходе нечего и думать: в поле, на открытом месте силы были бы излишне неравны. Приходилось оставаться под защитой зеленых стен леса, отбивать одну за прочий вражеские атаки, с нетерпением дожидаться конца долгого летнего дня. Вечером мы прорывали колечко окружения, унося на руках раненых. И сызнова длительный марш до следующего леска... Все повторялось сперва.

Тяжелее всех доставалось раненым. Тряские дороги, по которым нам приходилось передвигаться, бередили их раны, причиняли невыносимую боль. К физическим страданиям добавлялось постоянное натуга, вызываемое ощущением полной беспомощности.

В середине августа 1942 года мы добрались в конце концов до так называемых Софиевских лесных дач относительно большого леса, расположенного на границе трех республик: РСФСР, Украины и Белоруссии.

В этих лесах мы надеялись передохнуть, принять самолеты с Большой земли с оружием, боеприпасами, питанием к нашему верному Северку партизанской рации, медикаментами, письмами. Надеялись направить раненых товарищей.

Словом, когда немножко тронутые первой осенней желтизной своды Софиевских лесных дач сомкнулись над нашими головами, все мы облегченно вздохнули.

А радоваться-то было нечему. Не знали мы, что фашисты готовят нам тут ловушку. Все расположенные поблизости города Чернигов, Гомель, Новозыбков, Злынка, Климов были наводнены гитлеровскими войсками.

Вокруг нашего лагеря, расположившегося между селами Софиевка и Великие Ляды, сомкнулось вражеское колечко. Ночью мы предприняли отчаянную попытку прорваться сквозь невеликий, затерянный в лесу поселок Новый Путь. По сведениям, которые принесла наша разведка, в этом месте было вдалеке не самое слабое местоположение вражеской обороны. Путь сквозь соседнее болотце, хоть и оно, если немцы засекут нашу колонну, не спасет от вражеских пулеметов, куда больше надежен, чем сквозь поселок, в котором фашисты отрыли окопы полного профиля, установили артиллерию, тяжелые минометы и держали в полной боевой готовности немного танкеток и тяжелых бронемашин, готовых в всякий миг схватить под надзор лесную проселочную дорогу. Из-за этой дороги начальник соединения и решил пробиваться сквозь поселок Новый Путь. Шестьдесят повозок, на которых лежали притихшие, напряженно вслушивавшиеся в тревожную лесную тишину раненые, стояли в голове вытянувшегося на поляне партизанского обоза, готовые в случае успеха группы прорыва ринуться в образовавшуюся брешь...

Группа прорыва лучшие наши хлопцы, посуровевшие, серьезные собрались около штабной повозки.

Прежде чем активизировать изрекать, Алексей Федорович продолжительно всматривался в каждого из этих хлопцев, многим из которых все это понимали не суждено было дожить до утра...

О чем думал начальник? Каждый из тех, кому предстояло через какой-нибудь час причинить основополагающий потрясение по немцам, дорог ему, как сынуля, как брат. С каждым связано несть числа пережитого.

Может быть, в тот самый концевой, прощальный миг Алексей Федорович вспоминал все это? А может быть, без затей хотел оттянуть ещё на немного минут отдачу боевого приказа, тот, что это также все знали во что бы то ни стало будет отдан. Приказ, тот, что бросит дорогих и близких ему людей в неравный истребительный махач.

Есть заключение обкома, глухо, но решительно начал в конце концов Алексей Федорович. Мы подбирали поименно каждого. Но если кто не согласен... Имейте в виду: только добровольно!

Через час, когда нимало стемнело, грянул мордобой. Группе прорыва удалось вышибить врагов из окопов и зацепиться за дома поселка. Но силы были чрезмерно неравны. Обоз ещё не подошел к опушке, как фашисты обрушили на горстку партизан шквал артиллерии. В мордобой пошли танки. Кольцо окружения, прорванное с таким трудом, ещё сомкнулось. Прорыв не удался...

И тогда по колонне пробежал свежий приказ:

Бросить повозки, перейти на вьюки. Раненых нести на руках.

Черт его знает, как нам удалось в кромешной тьме кое-как смастерить вьюки, как удалось произвести носилки из жердей, плащ-палаток, одеял и домотканых крестьянских ряден! Как бы там ни было, все было сделано. И вот незадолго до рассвета головная походная застава осмотрительно ступила в болотную трясину. Следом за ней двигался взвод прикрытия, а дальше 60 носилок, каждые из которых несли четверо.

60 носилок 240 носильщиков...

Не буду гутарить, как пересекли мы болотце. Может, задержись мы ещё на сутки в Софиевских дачах, свойский болотный марш закончился бы трагически. Гитлеровцы, видимо, несложно не подозревали, что мы, потерпев неудачу под Новым Путем, тут же предпримем новую попытку выскочить из кольца...

Рассвет застал нас в мелком орешнике в каком-нибудь десятке километров от места ночного боя. Опасность ни чуточки не уменьшилась: супостат был нимало рядом и не скрывал своего присутствия. До нашего слуха то и занятие доносились возгласы немецких часовых, лязг гусениц и гул танков, патрулировавших по дорогам. Со стороны Ново-Сергеевки, в которой, по всем признакам, располагался германский штаб, несмотря на преждевременный час, слышались более того звуки музыки. Гитлеровцы прямо не сомневались, что истребление нашего соединения занятие нескольких часов.

Мокрые, решительно выбившиеся из сил, не выпуская из рук оружия, люди повалились там, где их застала команда привал. Не спали только часовые. И ещё начальник.

Может быть, такие минуты и есть самые трудные в жизни командира, и тем больше секретаря обкома? Предстояло принять вывод, от которого зависело, быть или не быть нашему соединению, зависела фатум не только партизан, но и многих тысяч советских людей обитателей сел, местечек, городов того обширного района, в котором наше соединение было в то время единственным светлым островком Советской власти посреди черного разлива гитлеровской чумы. И тот самый островок поддерживал в людях надежду на то, что фашистская темное время суток непременно кончится, что отбояривание не за горами.

И Федоров начальник соединения и секретарь обкома партии нес полную меру ответственности за судьбу партизан и за судьбу обитателей перед своей совестью, перед Родиной, перед партией...

День тянулся продолжительно. Я и в текущий момент помню бесконечные минуты страшного напряжения. Каждый звук, малейший шорох заставляли нас содрогаться и крепче стискивать в руках оружие. Минуты, проведенные лежа (стоя нас могли заметить) и не говоря ни слова (вещать, и то шепотом, разрешалось только командирам в самых исключительных случаях), минуты, в которые было запрещено двигаться, дымить, кашлять. Партизаны лежали и смотрели вверх, в бездонное голубое небосклон, по которому ползли праздничные белые кучевые облака, освещенные ярким солнцем.

В тот самый день нам не пришлось отбивать вражеских атак, прижиматься к земле под пулеметным огнем или под артиллерийским обстрелом, не пришлось прогуливаться в штыки и надрываться ура. Ни одного раненого, не говоря уже об убитых, не принес тот самый день. И все-таки, если меня спрашивают, что было самое страшное на войне, в моей памяти неизменно встает аккурат тот самый день: кусты орешника, хлопотливо пошевеливающие листьями, белые облака в небе. И разъедающее душу ожидание. Ожидание первого выстрела. Неравного боя...

Многие, в том числе и старые, бывалые партизаны, не понимали, отчего для остановки были выбраны аккурат эти низенькие кустики, еле-еле доходившие до плеча. Правда, помимо Софиевских дач, везде не было крупных лесных массивов. Зато полно рощиц и перелесков, в которых росли настоящие, высокие деревья. Был, в конце концов, в нескольких километрах и маленький, но плотный Зеленицкий лесной массив, не раз служивший пристанищем небольшим партизанским группам. Так зачем же мы остановились в этом орешнике?

Около одиннадцати дня гитлеровцы начали артиллерийскую подготовку. Они стреляли по тому месту, на котором мы размещались намедни. Стреляли долго: видимо, не хотели нести потери в наступлении, рассчитывали без боя ворваться в свой лагерь и забрать в плен уцелевших партизан. Артподготовка, которую начал супротивник, нас обрадовала: она означала, что свойский ночной марш посредством болотце недруг не обнаружил.

Но вот смолкли орудия. А вслед за тем по дорогам начали рыскать взад и вперед фашистские танки и бронемашины, каждую рощицу враги прочесали по два, по три раза. Но ночной дождик смыл наши следы. А низкие кустики, служившие нам убежищем, не вызвали подозрений у вражеских начальников. И когда наступил вечерок, все, в том числе и те, кто роптал, что эти хилые кустики станут местом нашего последнего боя, поняли, как верен и мудр командирский расчет...

Да, тяжек был тот самый продолжительный день.

И все-таки закат дня оказался ещё тяжелее.

Сначала, как вечно, мы почувствовали облегчение. Впереди темное время суток самое партизанское время. За короткие ночные часы не возбраняется угнаться перебраться в больше безопасное местоположение, остановить свой выбор подходящий лесок, позицию поудобнее. И нежданно-негаданно, как электрическая искорка, по партизанам пробежала невероятная новость: принято заключение покидать без раненых.

Разумеется, произвольный из нас в течение долгого дня думал о судьбе раненых. Мы понимали, что ночью с носилками вдалеке не уйдешь и тем больше не оторвешься от преследователей. И все-таки никому не приходило в голову бросить наших боевых товарищей на произвол судьбы.

Тем не менее указание был предельно ясен: покинуть раненых, с мелкий охраной на месте, остальным сразу же выступать.

Никогда не забуду, как сгрудились мы около наших хлопцев, которые беспомощно лежали на земле. Раненые молчали. Но всякий из тех, кто был здоров, чувствовал на себе их взгляды. Взгляды, в которых застыл укор...

Только джентльмен, пользующийся абсолютным доверием посреди партизан и в то же время непоколебимо убежденный в правильности своего решения, чистый перед совестью и людьми, только эдакий джентльмен мог воротить тот самый указание.

Алексей Федорович Федоров был как раз таким человеком.

Еще раз обращаясь к партизанам, сгрудившимся кругом носилок, он тихонько повторил:

Да, раненые остаются. Но ненадолго, мы резво встретимся, товарищи, не падайте духом.

Лицо командира бледно. А глаза, запрятанные под сурово сведенными бровями, в сумерках догоравшего дня нельзя рассмотреть...

Почти не таясь, с боями, совершая по пути налеты на фашистские гарнизоны и диверсии на железных дорогах, пересекли мы железную дорогу Гомель Брянск, вдоль которой капельку ли не посредством каждые 100 метров стояли немецкие посты, форсировали реки Идорога и Беседь и укрылись в чащобах Клетнянского леса...

Расчет командира всецело оправдался: гитлеровские карательные отряды ринулись следом за нами. Как птица уводит лису от гнезда, начальник соединения увел карателей долой от места, где расположились раненые, и враги так и не обнаружили их. Прошло небольшое время, и без малого все раненые вернулись в соединение. Те, кто выздоровел, сызнова встали в партизанский строй. Остальные улетели на Большую землю в совдеповский тыл.

В то время, когда мы дрались в тылу врага, по ту сторону фронта, не было учебников тактики и стратегии партизан. Этот раздел военной науки в боях создавала партия, ее люди, оставленные для борьбы в тылу врага. И они, эти люди, многие из которых до нападения Германии на Советский Союз были сугубо штатскими, превзошли в умении сражаться хваленых фашистских генералов, так и не сумевших претворить в жизнь указание Гитлера ликвидировать партизан или хотя бы ослабить партизанское движение...

Алексей Федорович Федоров был одним из тех, кто создавал стратегию и тактику партизан.

Выучке, жестокости и мощному вооружению врага Федоров партизанский генерал противопоставил уймище хитростей и уловок. А с лживой гитлеровской пропагандой Федоров секретарь обкома сражался пламенным, правдивым словом большевистского агитатора, умением повести за собой людей, дать подсказку, что надобно действовать в лихую годину. Ни единого случая побеседовать с народом, подсобить, растолковать, порекомендовать не упускал Алексей Федорович. С открытым сердцем, с великой убежденностью в правоте дела партии шел он к людям. И люди понимали его, верили ему. И там, где проходило наше соединение, вырастали новые партизанские отряды, новые подпольные ячейки и группы, и ярче разгорался жар всенародной войны во вражеском тылу.

Быть может, в этом и заключена наиболее важная количество деятельности Алексея Федоровича Федорова партийного вожака.

И мы, бывшие партизаны Чернигово-Волынского партизанского соединения, больше всего любим и уважаем нашего командира как раз за его глубокую партийность, за то, что он постоянно и при всех обстоятельствах являл собой отменный образец солдата партии, коммуниста.

Так же читайте биографии известных людей:

Алексей Айги Aleksey Aigy

Есть композиторы, которых можно назвать новаторами или первооткрывателями стилей, звуков, технологий. Я этим не занимаюсь. В каком-то смысле мою..
читать далее →

Алексей Аксёнов Aleksey Aksenov

Советский композитор, музыковед и педагог.
читать далее →

Алексей Барышев Aleksey Bariushev

В шестилетем возрасте Барышев впервые взял гитару, а с двенадцати лет практически не выпускает ее из рук.
читать далее →

Алексей Баташев Aleksey Batashev

Кандидат технических наук (1972), кавалер Ордена Культурной заслуги (Польша, 1977), Заслуженный деятель искусств России (1995). Почетный доктор..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий