Известные люди

»

Виктор Громов

Мои родители выходцы из самой глубинки Смоленщины: мама Наталья Тарасьевна Громова (в девичестве Грошенкова) из Спас-Деменского района, а папа Григорий Дмитриевич Громов из Ельнинского района. И эти два соседних района остались в памяти как наша малая отчизна.

Отец был кузнецом, хорошим мастером, ковал на совесть. Чего только ни делал он для селян, и не только в своей деревне, часто отцу приходилось трогаться на заработки в соседние сёла. К моменту знакомства с моей матерью он был уже вдовый, и на руках у него трое детей малых осталось: два сына и дочка. Разъезжая по соседним районам и зарабатывая на хлеб кузнецким делом, отцу довелось познакомиться с моей матерью, которая в это время также была вдовая и на руках имела дочку. Так крестьянка и рабочий коваль создали семью в поселке Высокое. Дом свойский стоял у озера, близ большого леса (отседова Угра начинает 390-километровый бег к Оке). И чаща тот самый был наполнен обитателями, большими и малыми. И вот, в этом замечательном месте первым в их браке 8 мая 1931-го года появился на свет я.

Что было общего у кузнеца и крестьянки? Трудно изречь, при всем при том наша большая семейство завсегда была дружной. Я восхищался своими родителями, они дали мне недурной ориентир в жизни. И любой раз, когда я в молодые годы видел герб с серпом и молотом, я думал о родителях и шибко гордился. Мне доводилось зреть, как на поле мама таким же серпом убирала рожь. Я видел, как в ручную она брала лён. На Смоленщине чаще всего говорят как раз брала лён, а не убирала. Этим подчёркивается, сколь тяжёлый это был работа. Представьте, огромное поле, только где-то вдалеке уходящее в небосвод. Жаркие лучи высокого солнца. А женщины голыми руками выдергивают из земли лён, тот, что противится и не хочет уходить землю. Настолько это было тяжко, и так уставали труженики, что, помню, как мама приходила домой под закат дня и порой опускала руки в ведро с холодной водой.

Все подробности крестьянского быта я узнал от матери, точнее, глядя на то, как она работает. На всю существование у меня сохранилось почтение к крестьянскому нелёгкому повседневному быту. Это необыкновенно тяжёлый работа, но и сильно занимательный, в особенности для тех, кто вырос на земле. Как ни пытайся, а нелегко сравнить его с чем-то другим. Здесь во всём требовалось усердие, терпение и влюбленность. Помню, как матушка готовила хлеб в громадный русской печи. С вечера она замешивала тесто, а к утру оно доходило. Словно на маленькое диковинка я смотрел на то, как неспешно поднимается тесто, как будто живое. Потом я бежал во двор, туда, где росли могучие клёны, и собирал кленовые листья. А на начало дня матушка, положив тесто на эти листья, отправляла его в горячую печь. Так выпекался хлеб.

Вспоминая всё это, я чувствую, что как раз тогда на всю существование заложилось в моей душе глубочайшее почтение к крестьянскому труду. Кленовые толстоствольные деревья, дух поля, свойский дом на окраине леса сейчас на всё это смотришь по-особенному. Таковы воспоминания о раннем детстве, тихом и беспечном.

Вот я, босоногий, шагаю по пыльной дороге. Кто-то из односельчан спрашивает меня:

А ты, чей будешь, не Гришкин ли?

Я с гордостью отвечал:

Конечно!

То, что моя фамилия Громов, я узнал значительно позже, когда в школе сказали поставить подпись обложку тетради. А я-то и помнил, что Гришкин я Но дома проинструктировали. Обычно потому что на селе так и было: дети Петра именовались Петькиными, дети Гриши Гришкиными. Имя отца-кузнеца было для меня дорого и пропитано особым почитанием. Мы с братьями видели, как к его кузнице вечно приходят люди и, уважительно обращаясь к отцу, просят то отремонтировать у плуга лемех, то выковать какую-то несложную, но чрезвычайно необходимую вещь. Сдействовать всё это не составляло труда двум братьям-мастерам. Григорий Дмитриевич и Николай Дмитриевич пользовались особым уважением на селе. Да и трудились они на славу: единственный стоял подле мехов, иной у наковальни. Иногда и мне разрешали мех мало покачать по малолетству. Это было также нелёгкое дело: качну раз-другой и больше не могу, а папа и дядька улыбаются. Тогда я отойду и опосля долговременно наблюдаю, как они, разгоряченные от жаркого горна и от тяжелой работы, без устали делают своё дело: единственный со щипцами, а прочий с молотком, два брата: молотобоец и коваль. Я любовался, как ладно всё у них получалось. С тех пор я с особым уважением смотрю на людей нелёгкого физического труда. У кого-то папа ученый, у кого-то изобретатель. Для меня мой папа это всё! И когда я видел, как к нему приходили рабочие и спрашивали совета, гордился, что я его сынуля. Часто приходили и чисто одетые мужчины: им нужно было экзамен сдавать очередной посредством полгода. И вот спрашивают:

Григорий Дмитриевич, нам про автотормоза необходимо изведать получше. Расскажи, будь любезен, устройство автосцепки, тормозов.

Всё это в довоенные годы было в новинку, тем больше для людей технически неподкованных. И вот, папа им говорил и показывал:

Хвостовик автосцепки таковый, здоровенный перст туда западает, его головка заходит в такой-то вырез.

Я сидел поражённый: какой у меня папа! Люди эти не знают, а он знает и им рассказывает. Причём знал полно папа не только из технической области. Рассказывал он нам о нашем родном крае. И мы сидели, как завороженные, слушали.

Как-то спрашивает отец:

А знаете ли вы, чей вот это садик близ школы?

Мы привыкли именовать просто: школьный садик. И только переглянулись.

Тогда папа нам рассказал, что раньше тот самый садик принадлежал помещику Лесли. Я эту фамилию запомнил. А когда пожил уже чуток на свете, узнал, что это не нетрудно был помещик-владелец. Он был из рода военных людей, которым довелось приехать сюда из Шотландии. В своё время помещику этому довелось постоять за русскую землю и у Измаила, и у Очакова, и в войне 1812-го года. У нас на кладбище была могилка с крупный плитой, на которой было написано и по-английски, и по-русски, что тут покоится офицер с героическим прошлым. Дело в том, что он в войну двенадцатого года шестьдесят бойцов поставил в строй. Написал императору послание, что ополчение будет создано за счет крестьян, проживающих вот на этой стороне. К сожалению, той могильной плиты его в текущий момент на кладбище не видно. Увы, в советские времена не постоянно относились бережно к истории.

Тем не менее, из рассказов отца мне шибко запомнилось то, как он обрисовывал взаимоотношения семейства Лесли с остальными местными жителями. Вспоминая, папа ни при каких обстоятельствах не говорил барин, он говорил помещик. Думаю, это подчёркивалось то, что так называемых барских замашек у этого человека не было. Отец рассказывал:

Когда я был маленьким, у помещика подрастали дети, мои сверстники. У них была развлекуха, как будто лапты нашей, но только не две команды, а два игрока. Они сквозь сетку мяч перебрасывали. Мы мальчишками нередко смотрели, как он перелетал туда-сюда. Иногда он попадал за пределы поля. И если мяч в отдалении улетал, то нас просили, чтобы мы его подавали. Так мы принимали участие в их игре.

Вспоминая расклад отца, в настоящий момент только понимаю, что это был теннис. Но тогда откель было ведать? Сам я помню уже только садик, тот, что остался затем помещиков и тот, что перешёл школе. Замечательный сад: и яблони разных сортов, и загадочный для нас барбарис, и кизил, ну и, конечно, крыжовник и смородина. И в текущий момент это всё осталось там, на берегу Высоковского озера, где так безмятежно протекали мои детские годы.

Время шло, и мы подрастали. Теперь уже убегали всё дальше и дальше от дома. Но любой раз родители стращали: в чаща не ходи, волки загрызут; в озерко не лезь, утонешь, там водяной. Но больше всего пугали холмами-курганами: Боже храни, чтобы ты туда ходил вообще! Курганы находились в направлении деревни Бабичи. Там были захоронены французские солдаты, погибшие в войну двенадцатого года. Их погребли похоронные команды из российской армии. Зимой-то, когда отступали, французишки падали, где застала их русская зимушка. А опосля похоронные команды их подбирали и хоронили надежно, как разрешается глубже, чтобы турнуть вероятность эпидемии. Ну а для простого народа разъясняли так: пойдёшь туда, может придти в село немочь, да причём такая, как тиф, оспа и всякое остальное. Поэтому строго-настрого запрещали нам и рядом туда близиться. Впрочем, нам, ребятам, не только к курганам, но и на наше кладбище запрещено было гоняться одним. Мы эдакий наказ сурово соблюдали: за это занятие могли и крапивой всыпать хорошенько, и розгами из хлёсткой лозы наподдать. Поэтому так ни в жизнь мы и не слышали, чтоб кто-то туда добрался и раскопал, нашел там или французское оружие, или пуговицы, или обмундирование, или что-то ещё. Но с течением времени про них, на практике, и забыли совсем. Для учёных особого интереса те захоронения не представляли, а для местных вообще табу было наложено.

Таким образом, в беззаботных играх и в помощи родителям в тяжёлом труде проходило моё ребячество на Смоленской земле. Сейчас я понимаю, какое это было фортуна появиться на Смоленщине в той среде, которая меня окружала. У меня с младенчества зародилась влюбленность к природе. Думаю, на неё повлияло и то, что папа одно время работал в лесничестве. Он обучил меня души не чаять и смыслить лесной массив.

Прожив немного довоенных лет в сельской местности, в отдалении от городского шума, вдалеке от многоэтажных домов, я сберег в памяти на всю бытие влюбленность к тому, что было у меня в раннем детстве. Я не говорю что у меня неприязнь к городу, я нетрудно хочу проронить, что городок это неплохо, оттого что там есть дворцы, музеи, памятники, театры Всё это великолепно. Но всё-таки к тому, где твоя малая отчизна, к этому на всю бытие, как к матери, остается такое ощущение и такие воспоминания, которые ничем не заменишь. И только когда взрослеешь, начинаешь зреть больше. Бедным был мой край. Правильно написал отличный стихотворец Исаковский:

Я вырос в захолустной стороне,

Где мужики невесело шутили,

Что ехало к ним фортуна на коне,

Да богачи его перехватили

Расскажите, как Вы оказались в Ленинграде. Что связало Вашу семью и тот самый град?

Сначала в Ленинград перебрался мой отец: чтобы содержать многодетную семью, он, как и многие селяне, был вынужден податься на заработки в здоровущий град. Тем больше он там в годы Октябрьской революции проходил военную службу (а на Первую народную папа не попал по возрасту). Однако в гражданской войне на фронтах он не был: служил в составе Петроградского гарнизона. Когда он об этом рассказывал, я более того спросил:

А Ленина видел?

И все односельчане, как слышали, что папа в Петрограде был, тот же самый-самый вопросительный мотив ему задавали. Отец отвечал:

Мне не довелось быть ни на митингах, ни на шествиях, я был в автороте ремонтником. Приходили люди, которые называли себя комиссарами. Сказали, готовьте машины, которые пойдут к Финляндскому вокзалу встречать делегацию большевиков, возвращающихся из эмиграции. Ещё эти комиссары из наших запасов хватали кожаные куртки, предназначенные для технического состава автомобильных подразделений. Но, главное, броневик из нашей части забрали.

Я полюбопытствовал у отца:

Может, Ленин с этого броневика и выступал?

Отец, пожимая плечами, говорил:

Может быть, с этого броневика, может быть, с другого Мне неизвестно, но наши автомобили были мобилизованы комиссарами, чтобы стопануть немецкие войска (их тогда называли кайзеровскими войсками), которые выдвигались к Петрограду.

Кстати вымолвить, как раз с тех пор, когда папа проходил службу, у него появился заинтересованность к технике, и в дальнейшем он, не задумываясь, пошёл по стезе железнодорожника.

Когда папа уехал в Ленинград, он вечно писал нам. Как только придёт какая весточка тут же мы, дети, в круг садились внимать, а мамаша зачитывала. У отца на новом месте были нелёгкие профессии, такие как железнодорожник, смазчик (тот, кто смазывает буксы). Это также тяжелая работа: всё время с мазутом, с масленкой. Помню, как-то папа приезжал домой, его одежка была пропитана непривычными запахами. И мне кажется, что с тех пор на всю бытие у него остался тот устойчивый дух. Хотя после этого работы смазчиком его на ступеньку повыше продвинули: поставили осмотрщиком вагонов. Там было и ответственности больше: требовалось располагать информацией неисправности ходовых частей вагона. Следующая ступень в карьере отца поездной вагонный мастер. Их в наше время выпускают только колледжи и техникумы. А в ту пору, во времена практиков, это должен был быть джентльмен, тот, что прошел предыдущие рабочие ступени, освоил на практике мало-помалу все азы железнодорожного дела. И когда папа прислал фотографию, мы с гордостью отметили две звезды на его форме. Как-никак, поездной вагонный мастер это меньшой командный технический состав! И когда я ещё не ходил в школу, первой моей книгой была железнодорожная памятка по сигнализации. Её я освоил более того раньше букваря! И как ребёнку, мне это было значительно интересней. На страницах инструкции было изображено море цветных огней: зеленые, красные, желтые фонари, светофоры, семафоры

Неудивительно, что ещё в те весьма юные годы я принял окончательное решение: у меня не будет никакой прочий специальности, помимо как связанной с работой на железной дороге. Мне впрямь хотелось быть таким, как мой папа. И посредством невпроворот лет я получил техническую профессия по эксплуатации и организации движения поездов и грузовой работе. Но не буду забегать до такой степени вперёд.

Первый и второй класс я окончил в Высоковской средней школе Ельнинского района. В те дорогие для меня места я до сих пор временами приезжаю услыхать шорохи леса, ощутить запахи трав и кустов, будто окунающие в детство

Пока я учился в начальных классах, папа, как я уже говорил, в Ленинграде устроился на железную дорогу и получил комнату в семейном общежитии. Сначала он перевез к себе старших детей: сына Василия и дочка Зинаиду, определив их в школу фабрично-заводского обучения, тем больше что на нашей малой родине были только начальные классы. В 1940-м году уже и мы с мамой перебрались к отцу, оставив сестру Аню заканчивать учебу в сельской школе, чтобы летом 1941-го она ещё приехала в Ленинград. Кто бы знал, что бытие внесёт свои коррективы

Однако вернёмся к началу сороковых. Каким был свой предвоенный быт? Мы жили на самой окраине Ленинграда. Ныне туда пришла черта метро, которая заканчивается на станции Рыбацкое. Именно там и началась для нас битва. Мы жили в маленький комнате с ходиками на стене. По утрам матушка порою подходила к ним, смотрела на циферблат и говорила, обращаясь ко мне:

Сегодня такое-то цифра. В девять нуль пять, Витя, выбегай к переезду: папа будет проезжать. Он выбросит в окошечко мешочек с гостинцами.

Если папа ехал с Дальнего Востока, в мешочке я находил кедровые орехи или ещё что-нибудь экзотическое, привезённое с противоположного конца России. А проезжая на поезде, идущем с Байкала, папа бросал мне гостинцы, посреди которых был сушеный омуль, известная байкальская рыбка.

Это было ни с чем не сравнимым ощущением: ожидать отца на переезде. Вот, я вижу, из-за поворота показался уже поезд. Сначала идёт паровоз, за ним мелькают вагоны начальный, второй, третий Из третьего вагона папа махал мне и кричал: Видишь?, бросая неизменный мешочек с гостинцами. По прошествии лет у меня не укладывается в голове, как им удавалось соблюдать такую точность: пятнадцать дней поезд был в дороге и гладко в девять нуль пять он подъезжал к Ленинграду. От этого у меня нарастало ощущение восхищения за отца и людей, с которыми он работает.

В июне 1941-го года у меня появился меньшой брат Петр, тот, что до сих пор проживает в Петербурге. Страна ещё пела бодрые песни о мире, а в Ленинграде взрослые с тревогой поговаривали о войне. Возможно, ещё и вследствие того что, что недавно закончилась Финская группа.

То есть вы хотите проронить, что ленинградцы одним из первых стали подозревать о предстоящей трагедии?

Мне кажется, что чувство предстоящей войны начало возникать в Петербурге ещё в середине 1940-го года. Из чего оно складывалось? Я расскажу, как это запечатлелось в моём детском соображении. И приведу только что ни на есть ослепительный образец. Первого мая сорок первого года моя старшая сестра Зина готовилась на физкультурный парад. Она, будучи учащейся техникума, отгладила свою форму. В то время существовало физкультурное среда для студентов и учащихся техникумов Буревестник, по образцу общества для взрослых Труд. На футболках, на груди спортсменов, изображалась эмблема в виде птички в полете. Сестра сложила отглаженную форму, чтобы брать её с собой, а опосля на стадионе переодеться. Отец её спрашивает:

А где будет ваш физкультурный парад?

Она отвечает:

На Дворцовой площади.

Отец настороженно тогда ей посоветовал:

Будь внимательнее Может быть, парад омрачится тем, что вместо праздника получится совершенно другое Финляндия оттого что рядом, а они союзники с Германией.

Мать тут же одёрнула отца:

Гриша, что ты говоришь! Ты знаешь, что за распространение слухов у нас бывает?

Ну, во-первых, я не на улице говорю, а своей дочери, отвечал он степенно. А, во-вторых, я же ей не говорю: не ходи на парад, а без затей прошу быть бдительной и внимательной.

Мать качала головой:

И всё же, такого калякать не следует: нежданно-негаданно она кому-то ещё скажет? А затем решат, что мы пытались сдернуть физкультурный парад.

С тех пор, несмотря на то, что на параде не случилось ничего непредвиденного, у отца ощущение тревоги с каждым днём только возрастало. Он неизменно читал газеты и говорил:

Судя по материалам, которые в печати, немцы на достигнутом не остановятся. Ими захвачены уже Норвегия, Дания, Югославия, Польша Боюсь, всё это приведёт к тому, что они будут у нашей границы. Надо быть ко всему готовыми.

Мать тут же возражала:

А что для нас значит быть ко всему готовыми?

Отец отвечал:

По опыту Первой важный войны я что надо помню: безотлагательно пропадают из продажи спичечки, керосин, мыло Хлеб надобно сушить на сухари.

Ага, начнешь ты все это готовить, соседи увидят, возражала ему матушка. Потом скажут, что нужно и им заготавливать припасы. Суета будет. А затем к тебе придут из органов и спросят: С чего вы решили, что будет битва? И ты окажешься крайним, что панику в мирное время наводишь.

Не необходимо калякать лишнего, необходимо быть разумными, возражал ей папа. Вот, скажи мне: сколь спичечных коробков в доме?

Два коробка.

Ну вот, это и говорит о разгильдяйстве. А если б было десяток коробков, то на начальный эпизод не оказались бы в состоянии того, кто просит: дайте кресало и кремень

Так предощущение войны выражалось на бытовом уровне. И вдалеке не единственный мой папа в ту пору готовился к худшему.

А как для Вас началась битва?

Она нагрянула как снег на голову, и в каждую семью пришла по-своему. Кто-то получил повестки в военкомат, кто-то уже повёл родных проводить на сборный пункт. В моей памяти сильно чётко запечатлелся день в последних числах июня (сию минуту потом объявления войны), когда папа раньше времени вернулся с работы и сказал мне:

Пойдем со мной в маркет.

По дороге я узнал, что ему предстоит дальняя поездка: тридцать суток он будет в пути, сопровождая воинские эшелоны.

Мне помнится, что первоначально я более того не понял: куда и ради чего папа едет, но уяснил, что в текущее время надобно пособить ему с объёмными сумками. Мы зашли в продуктовый шоп, и папа сказал продавцу, что ему нужно десять буханок хлеба. Продавец чутко на него посмотрел и прищурился:

А к чему?

Мне предстоит рабочая поездка.

А командировочная на это у вас есть?

Есть, папа протянул ему бумаги, где чёрном по белому было написано о сроках командировки.

Тогда, будь другом, берите. А что ещё?

Спички и соль.

Второй продавец подошёл и спросил у того, тот, что нам отпускал товар:

Что это он столь набирает?

Тот успокоил его:

Не волнуйся, я проверил: у него есть командировочное предписание.

Сделав необходимые покупки, мы резво вернулись домой. Вечером я услышал, уже через дрёма, как папа говорил матери:

Настороженность в городе появилась: помногу продуктов не отпускают без соответствующих документов. А что дальше будет? Ничем хорошим это не кончится

И, тем не менее, у большинства моих сверстников, да и взрослых соседей сохранялось чувство, что махаловка ещё в отдалении, что нас она не коснётся. Всё происходило как-то потихоньку. Вскоре появились дружинники люди с красной повязкой на рукаве, которые следили, чтоб не было ажиотажа, паники и так дальше. Они помогали милиции наблюдать за порядком, старались, чтобы не возникало нигде замешательства, чтобы хотя бы какое-то время сберечь обычный темп жизни.

Но битва всё одинаково беспощадно вторгалась в судьбы и семьи. Так, прошло немного дней, папа уехал сопровождать воинский эшелон. Моя сестра Зина, которой было шестнадцать лет, пришла, объявила нам, что им велено одеть рабочую одежду и пускаться в путь на рытье окопов. Старший брат вернулся с завода и сказал, что у него повестка появиться в военкомат. В военкомате ему объявили, что он направляется в военное стрелково-пулеметное пехотное училище (оно размещалось на Малой Охте в Новочеркасском переулке). С тех пор мы его после этого продолжительно не видели. Мои детские мысли терзали вопросы: где папа? Где сестра Зина? Где старшой брат? Что с моей иной сестрой, которая осталась на Смоленщине? Наверно, о том же думала и мамаша. А потому что у неё ещё был на руках трехнедельный сынуля в сверточке.

Фашисты приближались к городу, и началась эвакуация из Ленинграда предприятий, научных учреждений, театров, военно-учебных заведений. Мы со сверстниками всю дорогу встречали и провожали воинские поезда, ненадолго приостанавливавшиеся на станции Рыбацкое, где находилось наше общежитие в доме номер 18. Это общежитие называли Сахалином из-за того, что оно было расположено кот наплакал на отшибе. Однажды следом остановки очередного эшелона я увидел своего брата Василия. Он показался мне серьёзно повзрослевшим, у него на поясе был штык, на рукаве висела повязка дежурного по вагону. Брат крикнул: Скорее сбегай за мамой! Может, успеем попрощаться. Встреча-прощание получилась короткой. Куда убывало училище, осталось неизвестным, только ломоть сахара в моем кулаке напоминал о брате.

Отец в то время стабильно был в поездках, сопровождал воинские эшелоны в качестве поездного мастера. Он в военное время немножечко изменил род деятельности. Если в довоенное время папа был поездным вагонным мастером, то в сороковых он стал сопровождающим воинских эшелонов. Приходя с работы, он невпроворот чего рассказывал: изображал прошедшие авианалёты и как потом этого они восстанавливали пути.

Однако дома папа появлялся нечасто. Как-то в сентябре он, вернувшись с работы, поведал нам страшную историю. Поезд, в котором он возвращался, подвергся жестокой бомбежке недалеко от Мги. При налёте папа выскочил из вагона, его сбило взрывной волной от бомбы. Когда папа упал, его так густо засыпало землёй, что снаружи оставались только башка и количество груди. Наступала темное время суток, рядом не было никого живого. К счастью, проходившие утром человек и леди с лопатами услышали его некрепкий звук и откопали его. Придя в себя, папа вернулся в свой вагон, забрал инструментальный ящик с номером 2114 (это был его рабочий номер) и решил пешочком добираться до следующей станции. Он ещё не знал, что его поезд был последним: немцы перерезали железную дорогу. Через некоторое время его, шагающего с чемоданом по шпалам, окликнул красноармейский дозор и препроводил в штаб, там железнодорожник с поклажей вызвал подозрение. Но из Ленинграда подтвердили, что в 8-ом вагонном участке есть поездной вагонный мастер Григорий Громов, его рабочий номер 2114. На попутной машине отца отправили в городок. Так он подтвердил репутацию бережливого рабочего, сохранившего свой инструмент.

Немецкие удары по городу усиливались. 19 сентября артобстрел продолжался целых 18 часов, как я прочитал позднее, к Ленинграду прорвались 276 бомбардировщиков. Движение поездов прекратилось, папа перешел на карбюраторный предприятие, на вопросы о том, что делал, не отвечал, но нам было и так ясно: работал на оборону.

На оборону кроме того работала и сестра Зина. В начале войны её, семнадцатилетнюю, с группой учащихся отправили на оборонные работы в район Оредежи, а уже в ходе войны сестра прошла работу, как тогда говорили на окопах, участвуя в строительстве оборонительных сооружений под Ленинградом. Поэтому видели мы её шибко нечасто. Однажды сестра вернулась, жутко исхудавшая, одежка ее выглядела зверски. Она сказала, что ей чудом удалось выскочить из прифронтовой зоны на Лужском рубеже, где рыла окопы. Позднее она работала на торфопредприятии. А в обороне города участвовала уже как воин местной противовоздушной обороны. Это, думаю, известная организация, её участники бойцы МПВО. В основном это было гражданское народ, которое помимо центровой своей работы обязано было в случае объявления вражеской угрозы или приближения фронта к черте города по боевым предписаниям занимать свои места. В частности, длительно хранилась у нас в семье повестка, где было написано: Бойцу МПВО Громовой Зинаиде Григорьевне. Вы обязаны пожаловать по сигналу к месту своего предназначения. А местоположение это было прямо близ Невского (в войну Володарского) исполкома, подле Володарского моста. У неё в предписании значилось, что она воин 82-х миллиметрового миномёта в миномётном батальоне. Их заранее обучали, проводили занятия по вечерам после этого окончания работы. Когда она приходила домой, я её расспрашивал:

Если ты воин, говори, что будешь действовать в случае тревоги?

Что надобно, то и буду совершать. Тебе быть в курсе раньше времени. Ты ещё мал! отвечала сестра.

Зин, расскажи всё же, мне занятно.

Тогда она терпеливо рассказывала о том, чему её учили. Мне в особенности запомнилось, как она объясняла:

Когда мина со ствола опускается, необходимо остерегаться, что произойдёт шумовой взрыв. Заряжать необходимо так-то и так-то.

Я слушал и восхищался: сколь всего она знает! А оттого что такие бойцы МПВО были повсеместно: все, кто способен носить оружие или участвовать в обороне города, достигшие 18 лет, были расписаны по боевым постам. Так или по иному, а битва прочно входила в бытие людей.

Тем больше, отмечу, возвращаясь вспять, Уже на первостепеннный и второй день войны было объявлено о светомаскировке. То есть вечером, как только слегка темнело, не должно было быть светящихся окон во что бы то ни стало плотные занавески. Когда идёшь по улице никаких фонарей в руках, ибо они могут послужить сигналом для летящих вражеских самолетов. Вначале нам это казалось излишней предосторожностью. Но сильно резво выяснилось, что это были необходимые и обязательные меры, чтобы в меньшей степени подвергать городок опасности с воздуха.

Затем мы узнали, что фашистские войска подошли уже к ближним пригородам Ленинграда. Оказалось, что немецким самолётам всё-таки кто-то подаёт знаки, запуская зелёные сигнальные ракеты в направлении складов с продовольствием и военных заводов. Так, не раз пускались ракетницы в сторону завода Большевик, тот, что изготавливал морские боевые орудия. Шпионы указывали немцам и другие заводы, изготавливающие продукцию военного назначения. Ленинградские власти это стремительно подметили и попытались как-то предварить горожан, надеясь на их бдительность. Не раз об этом говорилось по радио. В школе на такое также не раз обращали участливость и предупреждали, что в городе полно вражеских агентов. Это были люди, которые в мирное время полностью могли быть законопослушными гражданами, на кого и не подумаешь ни за что. Но ещё до войны они оказались завербованы противником.

Тогда-то мы и увидели, как в одночасье опустела добро населенная так называемая Саратовская колония, располагавшаяся на берегу Невы. Этот микрорайон и в текущее время носит наименование Саратовская колония, хотя уже не имеет касательство к тому, кто жил там в довоенный отрезок времени. Откуда пошло наименование? Я более того у родителей расспрашивал. Но и они не изучали особенностей того места, говорили только в общем, что сами знали:

В Саратовской колонии живут люди немецкого происхождения.

Сами понимаете ныне, зачем в единственный отличный день (или ночь) эта колония опустела: жившие в ней немцы были депортированы вовнутрь страны. Тем больше, справедливости для, надобно проговорить, что потом нападения японских самолётов на американскую военную базу Перл-Харбор лиц японской национальности кроме того постарались переместить в другие штаты с тихоокеанского побережья США.

Продолжались ли занятия в ленинградских школах в первые дни войны?

В Ленинграде было немного школ, которые, сколь я знаю, работали более того в самые суровые дни блокады. Но их было крайне чуть-чуть. А в моей школе в 19411942 учебном году занятий не было. Это и ясно, если припомнить ту атмосферу. Жизнь менялась шибко молниеносно. И что в особенности запало в память. На каждом перекрестке висели большие плакаты, которые гласили: За распространение провокационных панических слухов, за разбой и мародерство расстрелы на месте! Я не видел, чтобы примерно этих плакатов были тела приговоренных к смерти на месте. Но я видел море патрулей: сержант и два рядовых. И у них были выражения лиц такие, что вряд ли кто усомнился бы в серьезности их намерений. Они могли любого стопануть на улице:

Открывай сумочку.

Женщина открывала сумочку. Они осматривали:

Что тут? Документы, хлебная карточка, паспорт В паспорте есть пропуск, разрешающих бродить по городу. Хорошо, закрывай. А это что?

Два пирожка.

Откуда несешь? Где покупала, где брала? А где работаешь? то есть они смотрели, чтобы не было какого-либо воровства, хищений.

Всё весьма досконально проверялось. В тёмное время суток на улицах Ленинграда лучше было не являться без соответствующих документов. Жизнь города молниеносно менялась, и уже первой военной осенью не возбраняется было произвести выводы, что оставаться в Ленинграде небезопасно.

Впрочем, многие обитатели Ленинграда имели так называемый эвакуационный билет, тот, что позволял совместно с семьёй отбыть из города в основательный тыл. Выдавались эвакуационные билеты преимущественно наиболее ценным кадрам, скажем, инженерно-техническим работникам, научным деятелям. Такой протокол был и у моего отца.

Первая волна эвакуации прошла ещё в 1941-м году, покуда Ладога не была замерзшая. Тогда мы собрались на семейный совет и стали обсуждать, эвакуироваться ли нам, а если да, то куда. Ситуацию осложняло то, что мой брат уже был на фронте, сестра рыла окопы, а другая сестра осталась на Смоленщине. Кроме того, папа был мобилизован для работ на железной дороге по своей специальности. Соответственно, если бы мы эвакуировались, то отчаянно непростым делом было бы справить семью затем войны.

Всё взвесив, папа вопросительно посмотрел на мать:

Ну, как?

Гриша, мы никуда не поедем, раз так всё сложилось, решила она. Будем ожидать конца войны все вкупе.

И мы остались. С каждым днём учащались налеты вражеской авиации, заполыхали страшные ночные пожары. Паровозы на станциях Рыбацкое, Славянка, Обухово перед каждым налетом оповещали всю округу многочисленными короткими гудками о воздушной тревоге. Мне в детстве казалось, что они громко перекликались приятель с другом, как сказочные великаны, предвещавшие беду. Следом за ними грохотали зенитные орудия, а в ночном небе шарили лучи прожекторов в поисках немецких самолётов.

Но со временем ко всему привыкаешь. Может, мне помогла в то время моя детская бесшабашность, которая позволяла представлять всё в виде какой-то игры, которая во что бы то ни стало закончится. Да и не последнюю образ сыграло то, что сложилась манера к происходящему. Это ещё у Достоевского есть изречение о том, что мужчина тварь божья, ко всему привыкающее. Думаю, аккурат потому как, что я был ребёнком, я быстрей перестал реагировать на тревожные завывания сирены. У взрослых объективное восприятие действительности: кто-то был под бомбёжкой, кто-то видел результаты. А для меня в начале войны мой мир моя квартирка, где мы жили. Раздастся оглушительный взрыв, качнёт многоэтажный жилище, как от землетрясения. Первый раз было ужасно, второй меньше, а третий явление обычное. Привыкание было и у взрослых. Время со всем примирило. Помню, была объявлена напряженность. Мать говорит отцу:

Гриша, в бомбоубежище надобно шагать. По радио передают: Населению укрыться в убежищах. Город подвергается бомбёжке. Идём?

Отец недовольным голосом отвечает:

Буду я носиться в бомбоубежище, а после этого назад сюда. И на работу ходить тогда придётся, не выспавшись!

Вроде логика есть.

Ну, ладно, будь что будет, и, помолясь Богу, мама также успокаивалась.

Отмечу особняком, у меня родители были сильно верующими и, в принципе, этого не скрывали, при всем при том и не являлись какими-то воинствующими христианами. Вера в советские времена не поощрялась, но и не преследовалась в такой степени, как это хотят представить нынче. Во всяком случае, мой свой навык позволяет совершить как раз такие выводы.

Но вернусь к бомбёжкам. Мне казалось, что большинство людей со временем более того принимало как нормальное явление: не бродить в бомбоубежище. Помните, профессор в кинофильме Два бойца спешит в бомбоубежище, а ему говорят:

Профессор, по теории вероятности в вас не попадут.

А чёрт его знает, в Ленинграде был единственный слон, и того убили. Хотя уж в этого-то слона по теории вероятности неужели взрывчатка могла угодить?

Мы замечали, что в большинстве случаев те, кто в первый раз приезжал в боевой Ленинград (в командировку ли, к родственникам, или по каким-то военным делам), при звуке сирены начинали суетиться. Оно и не потрясающе. Ведь без малого всюду были видны результаты бомбёжки изуродованные дома и улицы. Периодически звучала тревожная сирена и слова из громкоговорителя: Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Населению укрыться в бомбоубежище. Движение по улицам города прекратить. Конечно, тем, кто в первый раз попадал в такую обстановку, было ужасно. И мы видели, как они в панике ищут надпись бомбоубежище. Указывающие стрелки находились кругом. А вблизи самого бомбоубежища стояли дежурные с противогазами в руках. Они заурядно открывали ворота, помогали забежать и мимоходом инструктировали. Однако на приезжих, которые бегали в поисках бомбоубежища, мы смотрели, как на инопланетян: чего мечутся? А они, сообразно, на нас с удивлением смотрели: чего не идём никуда укрываться? Это шибко отличало людей, прибывших с Большой Земли в Ленинград. Но и они следом трёх-четырёх обстрелов привыкали, хотя, оставаясь на улицах во время бомбёжек, всё-таки чувствовали себя неуверенно, будто ждали фатального исхода. А мы об этом не думали. Привыкание овладевало всем: привыкли и к голоду, и к холоду, и к социально-бытовым неустройствам.

При этом на улицах города в первую военную зиму непрерывно висели плакаты: Не оставляйте топящихся печей без присмотра. Это было, будто навязчивая идея: куда ни повернёшься, куда ни кинь видишь такую надпись, под которой больше мелким шрифтом значилось: Не доверяйте детям отопительные приборы. Тогда оттого что у многих самопальные печи были: оставь такую без присмотра, и квартирка загорится, а следом за ней и весь обиталище. Пожарных-то в городе чертовски не хватало.

Так же читайте биографии известных людей:

Виктор Суходрев Viktor Suhodrev

Он много знает и мало рассказывает, хотя умение грамотно и правильно говорить -- основа его работы. Виктор Суходрев был личным переводчиком Никиты..
читать далее →

Виктор Шеин Viktor Shein

Виктор Иванович Шеин один из старейших сотрудников факультета военного обучения МФТИ. Человек с удивительным техническим чутьем и смекалкой,..
читать далее →

Виктор Ишаев Viktor Ishaev

Губернатор Хабаровского края (возглавляет краевую администрацию с 1991 года). Бывший член Совета Федерации. Бывший член Госсовета. Председатель..
читать далее →

Виктор Кресс Viktor Kress

Губернатор Томской области.
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий