Известные люди

»

Дмитрий Булгаков

Как складывалось мое мировоззрение по отношению ко всему происходящему в то время, оно было сугубо таким военно-патриотическим. Потому что у меня братья были офицеры, единственный двоюродный брат был армейским офицером. А мой близкий брат, он был флотским офицером. Что следом мою судьбу определило, мне захотелось его заместить. И потому моя детская психология была направлена на то, чтобы быть там, таким. А дядя мой вел допризывную подготовку. Помните, Свадьбу в Малиновке. Начальник гарнизона. Он вел начальную подготовку призывников. Поэтому у него была ружьё с просверленным стволом, и была литература по начальной военной подготовке. А у меня память хорошая была и любознательность. И потому я все знал, все прочитал. Устройство винтовки, пистолета, орудия. Конечно, настроенность была такая. А тут запахло войной. И мне и ещё моим сверстникам стало досадно, что мы вновь не попадем. Я был с 1927 года. А так в воздухе пахло грозой. У меня брат приехал в отпуск. И у него что-то было завернуто в газете. Я его прочитал и помню его до сих пор. Кончалось оно так: Наш неглупый предводитель друг Сталин и свойский ненаглядный боевой нарком армию бесстрашных воспитали для победы над любым врагом! Поэтому у нас было такое мировоззрение такое, что мы морду всем начистим. Вприятель что-то кто. Поэтому не может быть по-другому. И вот с таким настроением. Тут начался освободительный поход в Белоруссию. Потом Финская. Финская битва была не шибко удобоваримая для нас. Но в печати подавалось стандартно. Герои. Мы это воспринимали, как победу. И вот началась Великая Отечественная. Дождь. Везде где читаю, была хорошая погода. Воскресенье. Тепло, торжествующе. Выпускники проводят бал. А у нас дождик. Курская область. Село Скородное, Большесолдатского района. Трагически сложилась фатум этого села. Такой проливной дождик в тот день, когда началась махаловка, грязища. Бежит мой единомышленник Сережка. Мы с ним шибко переживали, что не удастся угодить на войну. Но удалось. Он полковник в отставке, повоевал, умер в этом году. Бежит: Война! И мы по дождю по грязи пошли в клуб. А там собирается население, митинг. Никого из приезжих из района не было, только здешний актив счетовод, бухгалтер выступают: Мы их разобъем!. То-се, а как немцы пришли они для них яйца собирали Конечно, когда Молотов говорил виктория будет за нами! Мы с таким настроением, жаль, что мы не попадем. Все одним духом разобьют, а нам сызнова ничего не достанется от этой войны. Но она все приближается и приближается. Однажды у меня испортилось расположение. Шел я из Скородного в Большесолдатское райцентр, летят наших двенадцать СБ, скоростные бомбардировщики, летят на запад, в хорошем строю. И как гром среди ясного неба навстречу им единственный мессер, единственный всего на всего. Он прямо идет на них, в лоб. Как они все затрепетали, как начали повертывать врассыпную и отправляться. На моих глазах он никого не сшиб, но он их разогнал. Я заплакал от обиды, потому, что я увидел, так мне было больно. Как же так 12 наших, а единственный германец. Они разом испугались. Он их погнал, и они из моей видимости скрылись. Вот первая саммит с войной. А какие же мы песни будем следом войны распевать? Перед ней-то мы распевали Если завтра махаловка, если супостат нападет полетит самолет И как черт из табакерки двенадцать наших убежали от одного немца. Все прочее, то, что стало проходить, вызывало горечь досады. Отец мой трижды Георгиевским кавалером был. Дядя тот все хмыкал, недоволен был нашими полководцами, но говорил: Ничего, все одинаково морду им начистим. Никто нас ещё не побеждал, и это временное явление. Вот с таким настроением мы попали под оккупацию. Безвластие началось с конца сентября. Весь юго-западных фронт был замкнут, и никого отступления не было, некому было отходить. Отступала только милиция. Сначала погнали Черниговцев. Эвауированные посредством нас шли. А вс не отходила. Потом погнали скот. В сентябре месяце сюда пригонят, а там отрезано и бросают. Хорошо, что поля были не убраны, сахарная свекла не выкопана. И напала на коров немощь, ящур. Коровы начали дохнуть. Что они увлекательно, они все лежали головой к дому, откель пришли. Народ запасался мясом. Безвластье продолжалось без малого весь октябрь. Нико

го не было, ни немцев, ни наших. А я с лета 1940 по 1941 год работал в Торфартели. Основное топливо было торф. Сахарный предприятие работал на торфе. У него была своя артель. И ещё была артель для районных городских учреждений. Уголь нам не завозили. На лугу были запасы торфа. Чуть ли не на два метра глубиной. Первая торфартель заводская, а вторая районная. Там все лето непочатый край народу работало. А мы, пацаны, как помогали. Его необходимо сушить, оттого укладывают фонари, одни его режут, выбрасывают ввысь, другие на тачках его отвозят, а третьи укладывают фонари. Десять слоев, они должны быть все одинаковые. Одинаковое число. Высотой метр. А опосля ворочить необходимо было. Нижний строй вверх, вносить изменения местами ряды. И после этого его складывали в штабеля. В гурты такие. Были мастера по укладке. Мы свозили, сносили, они укладывали. А опосля начинали их раздавать. И вот я поехал обретать капиталы. Сидел единственный мужчина, уже никакой власти не было. Сказали, что мне сколько-то рублей причитается 5070 рублей. Я поехал, лошади же бродили. Взял лошадь, сел верхом, поехал. Приезжаю, там сидит стареющий дядя и партизан. У него ружьё за плечами, сумка с сухарями. Они, бедные, попали в сложную ситуацию. В нашем районе не получилось партизанство. Комиссаром партизанского отряда стал первостепеннный секретарь райкома партии Григорьев. А председатель райисполкома, Новиков, командиром партизанского отряда. Сделали в лесах базы. Когда немцы пришли все стало им известно. Кто-то сдал. Поэтому было объявлено, чтобы всем записанным в партизаны, прийти в комендатуру такого-то числа. Ну, и пошли пацаны. Их немцы постреляли и сожгли, а те кто не пошел, бежали в соседние районы. Невозможно там было. Все партизанские действия сосредоточились в Михайловском районе, в настоящее время Железногорский и дальше в Брянских лесах и за Рыльском. Григорьев перебрался посредством линию фронта. Еще Старый Оскол не был занят немцами. Он перебрался посредством линию фронта в Старый Оскол, не могу больше, направьте меня в армию, на фронт. Павел Иванович говорит: Тебя партия куда поставила? Организовать сопротивление народа на территории Большесолдатского района. Организуй, если нет, то я тебя в текущий момент же расстреляю. Тебя партия поставила на тот самый участок. Возвращайся. Он опять перебрался сквозь линию фронта. Я отчего это вам рассказываю? Он пришел в село Нижнее Гридино к подруге моей матери. Они ему доводились дальними родственниками, но хорошими знакомыми. Уже стемнело, он пришел к своим хорошим знакомым: Как же так! Тут же немцы и полицаи. Не волнуйтесь, я чуток отдохну, а ночью уйду на Борщень. Старуха собрала ужинать. Он рассказал, как было занятие. Легли дремать. Старуха после этого моей матери рассказывала. Зачесалось стан, как как будто блохи кусают сменила рубаху. Одела чистую, ещё не сплю, стук в дверь: Открывай, тут Григорьев! Там и немцы, и полицаи. Григорьев говорит: Подожди, не открывай. Он схватил колун и стал за дверью: Открывай. Открыли. Он первому обухом по голове. Остальные ворвались. Схватили его, скрутили и выбросили все тряпки из сундука, посадили его в сундук, крышку закрыли и выволокли, поставили сундук на сани. Дпища выволокли, застрелили во дворе. Хату подожгли. На старуху никто не обратил внимания, она спряталась у соседей. Его привезли в Большесолдатское. Стали там допрашивать. Это мне уже обитатели рассказывали. Где было сооружение райисполкома, там была комендатура. В комендатуре следователь стал его допрашивать. И все-таки он сумел его за голову, свалить, начал его душить. Остальные подбежали, ударили его по голове, связали и повели его расстреливать. И вот по этой самой улице ведут его. Фотограф, Кольцов: Григорьев, ну как партию примешь или нет?! Григорьев кинулся спешить. Ему кричат: Стой, стой! Начали палить. Он упал. Его притащили, прислонили к стенке кинотеатра, палками подперли, чтобы он стоял, и начали в него палить. Вот чем закончилась эпопея партизанского движения у нас в районе. Остальные ребята: председатель сельсовета Юрченко, Гончаров, председатель Торфартели, Переверзев, управляющий школы, эти пришли по приказанию немцев. Кто активный из них остался? Никто. Их приказано был

о направить на маслозавод, потому как что там был подвал. Несколько выстрелов по ним сделали, а вслед за тем поджигать снопы соломы и кидали туда, в подвал. Они там обгорели, задохнулись. Они кричали Таким образом закончилась фатум партизан, которые пришли. Кто бежал у тех фатум по разному сложилась. Вот таковой отрезок времени безвластия. Стали разбирать колхозное собственность. Бандитизма никакого бандитизма не было. Это затем было, а в это время не было. Просто бесхозное собственность разбирали люди собрались. Демократия. Некоторые забирали своих лошадей, которые сдали в колхоз раньше. Отец сдал в колхоз весьма хороших лошадей, он был исправным хозяином. Отдал хорошего жеребца. Мы его звали Сокол. И хорошую породистую кобылу, ему давали за нее 900 пудов хлеба, а он не отдал. Она погибла в первостепеннный же год коллективизации. Жеребца оставили на племя. Но посредством некоторое время потребовался кому-то презент для больших командиров, стали выискивать, нашли. И его отдали. Он был прекрасный, гнедой. Мы его звали Сокол, а его назвали Алешей, в честь моего брата, конюха. А Галка, кобыла, ей непривычно было в таких условиях существовать. Ее кто-то ударил кнутом, до этого ее ни при каких обстоятельствах не пороли. Она как рванулась, ударилась плечом в притолоку конюшни, выбила плечо, стала хромать. Придет домой к нам, ляжет во дворе. Мама плачет, а она лежит. Вдружбан конюхи прибегают, плетями ее хлещут, она хромая, идет. Причем пришла на человеческое кладбище и там сдохла. Отцу при дележе сказали, выбирай любую, но не трехлетку рабочую, а молодую. А остальных езжалых лошадей распределили. Мы взяли Голубку. Распределили собственность по звеньям, решили все по-порядочному. Потом все вспахали, яровые засеяли, озимые не сеяли, в силу того что что было уже поздненько. Все, что было в скирдах сожгли по приказу, хлеб сожгли. А другое люди пытались разобрать. Что позволительно было увезли. Остальное раздали людям, не самозахватом. И стали поджидать. И вот нет никакой власти. Потом говорят, что приехал какой-то местный командир. Потом как снег на голову появился единственный германец. Дали директива, чтобы избрали старосту. Кстати вымолвить председателем колхоза оставляли председателя. Колхозы не распустили. Только назвали не колхозы, а земельное среда, но к этому времени, люди разобрали конюшни, скот разобрали к себе, общественного ничего не было. А землю поделили на души. Сколько душ, на столь и хватали. Это уже сами люди разобрали. Поэтому 1942 год был славный, хорошая погода, и люди запахали и все засеяли. В 41-ом же зимушка легла до времени, в октябре пошел снег. Уже на Покров, свойский престольный торжество, уже было подморожено, пошел снег. А посредством некоторое время ударил холод. Холодно. И вот пошли пацаны из окружения. А немцев все нет. Один германец появился в ноябре месяце.

Пришел единственный германец с винтовкой. А тут уже бригадира утвердили, и тот самый бугор ведет его к нам. Оттуда приехал местный командир, он не германец, а свой какой-то российский. К новому году его немцы расстреляли. Он установил строй. сами изберите себе старосту. У нас председателем была дама, предыдущего председателя колхоза взяли в армию ещё до войны. Некоторых ребят из руководства призвали в мае 1941 года. В 1940 году зимой затем финской компании, также призывали грамотных, пожилых, лет по двадцать-тридцать. А весной 41-го ещё призвали партию из руководства. Вот свойский председатель Остроглядов был призван. Для нашей семьи это был урон. Мы привезли кирпичик для фундамента. Мы были в больше благоприятном положении, брат, Степан, присылал нам денег. Был военным, командиром. Он тысячу рублей изредка присылал! Мы сделали хоть куда ремонтик. Отец решил подвести фундамент. Привезли для этих целей кирпича. Привезли, сложили, ещё не начали трудиться. Приезжает Остроглядов. Он был из села Бардаково, позже переименовали в Первомайское: Отдай мне тот самый кирпичик, а я тебе посредством месяц привезу. Мы не ожидали, что махаловка начнется. Отец был не жадный, говорит: Забирай, потерпит. А в мае месяца его призвали, мы остались без кирпича, без фундамента. У нас председателем колхоза избрали женщину. Ее не оставили председателем при немцах. Выбрали Устина Ивановича Булгакова из моего рода, интересного мужчину, его поставили руководителем земельного хозяйства. Бригадирами поставили некоторых. Начали формировать полицию. В селе были старшой полицейский и ещё два парня. И в районе также начали формировать полицию и жандармерию и набирали наших ребят. И в полицию и в жандармерию набирали наших ребят. Святое местоположение пусто не бывает и так как там был установленный паек пацаны пошли. С нашего села пошли Лактионов Петр, тот, что стал в последствии начальником полиции района. Другой Лактионов Костя старшим полицейским был. И единственный Иванек стал жандармом. Он с нашего села родом, где-то был в рабочем районе, когда махаловка началась, прибыл сюда, стал жандармом.

А. Д. Те, кто пошли в полицаи, они были из раскулаченных?

- Петр Прокофьевич Лактионов был раскулаченным. А другие не могу заявить. Но гадкий был джентльмен сам по себе. Он службу нес исправно. Но вреда селу Петя Каштан, не делал. Но когда он приходил домой на родину, изредка на выходной день. А мы, девки, пацаны, играли, распевали. Он, когда зайдет, и по-немецки, как крикнет. Все врассыпную бежали, кто куда. Я не убегал, оставался, сидел. Потому что я его знал. Потому что мой брат был немного женат на его старшей сестре, пожили всего единственный год. А опосля началась коллективизация, они разбежались. Спрашивает: Чего они разбежались? Так тебя испугались. Чего меня боятся? Ты же не убежал. А я тебя знаю. Он большого вреда не делал. Но мой приятель с ним рядом жил, Семен Попов. Семен слышали, что он хвастался, что он участвовал в расстреле Шуры Савельевой. Была такая связная во второй партизанской бригаде. Ее арестовали. Ей смертную казнь. Вроде он говорил следующее, что когда ее привели, ей задали вопрос: Что тебе вешать или палить? Лучше палить. Можно сама выберу, кто будет палить? Можно. И выбрала Петю. Но нигде об этом следов не осталось. Он оказался хитрым человеком, все уничтожил. Всю документацию. Что-то осталось. Но когда я уже был секретарем райкома, а Большесолдатский Суджанский и Беловские районы входили в мою территорию А его судьбина такова. Он ушел с Красной Армии. Он ушел в село, пересидел и его призвали. А он таковый бравый, статный, прекрасный. А когда становились весной в оборону, кто-то узнал. Его арестовали, судили, и ему дали 10 или 15 лет, как помогавшему немцам, но как бы крови на нем не было, оттого не расстреляли. И следом я как снег на голову узнаю, что Петя живет в Свердловской области, отбыл срок и живет там. Я уполномоченному по району, рассказал о нем, говорю: посмотри по своим каналам, что за ним числится. Через некоторое время приезжает и говорит: Ничего на нем нет. Так он же был начальником полиции. Нет. По документам несложно полицейский. Никаких документов, ничего. Вот Костя то же самое, сбежал в село, его поймали, осудили, также дали 10 лет, и он в Тульской области на шахтах работал. Работал что надо. Парень пригожий был. Он там выдвинулся в бригадиры, десятники и так дальше. Его расконвоировали, жил беспрепятственно. Вызвал туда жену, детей нарожал. И в 1948 году вышло постановление правительства, что семьи шахтеров освобождаются от сельхозналога. Присылает справку отцу. Отец берет справку, идет в сельсовет. А там на эту беду был участник войны, и уполномоченный МГБ. Председатель сельсовета принял эту справку к исполнению. А участник войны говорит: Вот полицейскому отбояривание от налогов, а мне, как участнику войны, орденоносцу ничего! А тот спрашивает: Он что полицейским был? Да. Что за ним? И в Германию угоняли и немного дядя повесили. Хорошо. И тотчас занятие. Всех опросили. 80 дядя свидетелей. Вызвали мою троюродную сестру, которая была угнана в Германию. Она их послала к чертям: Ничего вам чиркать не буду. Она бедовая девица Я живу по соседству, Костя вернется А он ей говорит: Татьяна Ивановна, не бойтесь, он не вернется. В Курске был трибунал, и его расстреляли. Поэтому Петя сюда носа не кажет, а сношение с родственниками имеет. Ситуацию он знает. Я говорю Смирнову Ивану Сергеевичу: Что все-таки за Петей. Он проверил ещё раз: Ничего нет за ним. Я говорю: Давай возобновим дело Мы за каждым следим. Перечислил мне всех Большесолдатских полицейских, осевших, кто в Канаде, кто в Западной Германии. Я докладывал, но потому что ничего на нем нет, то руководство не хочет занятие возобновлять. В 1941 году ничего особенного не было. Немцев у нас не было. А летом 1942 года пришла небольшая доля на роздых. Они были в школе. Сделали акцию, двух людей повесили. Один объездчик в колхозе, а другая бабуля, была в числе пятисотниц. Ей дали малую серебряную медаль сельхозвыставки. Кто-то заявил. Их повесили. А тот самый дедушка был объездчиком и сгонял его уток с просяного поля, и он ему отомстил, сказал немцам, что он партизан. Этим закончилось нахождение немцев в Скородном. Больше каких-то репрессивных действий в это время

не было. Все другое началось к началу 1943 года. Когда их стукнули под Сталинградом, прежде пошли мадьяры, они бросили фронт и поехали. Два офицера пришли к нам, ночевали. Один юный, а иной больше стареющий. Немножко говорили по-русски. Висит мандолина, попросили меня поиграть что-нибудь. Я сыграл одно, другое, а после этого заиграл интернационал, думаю, знают они или нет. Пожилой встает, подходит ко мне и говорит: Я коммунист. Я говорю, а что же вы служите, если коммунист. Он говорит: А коммунисты повсеместно должны быть, в том числе и во вражеском стане. Вот так. Переночевали, ушли. А опосля эпопея отступления немцев, идут обозы, везут раненых. Части идут на подкрепление, и оттуда идут. Мы же ничего не знали. Ни газет, ни радио. Правда, наши сбросили листовки о победе под Сталинградом. Тогда я узнал, что виктория. Радость такая, оказывается, не возбраняется было вручить им по морде!

А.Д. А про победу под Москвой вы знали?

- Нет. Были сброшены немецкие листовки, о том, что Тимошенко таинственно исчез. Буденный потерял голову. Кирпонос убит. Сталин расстрелял хоть отбавляй генералов и так дальше. Некоторые выходили из окружения и одни говорили, что Москва уже сдана, другие говорили, что нет. Ясности никакой не было. Когда только узнали, что виктория под Сталинградом. Радость такая, оказывается, жива Красная Армия. И тут события стали разворачиваться одним духом, и вслед за тем загрохотало на северо-востоке. Ясности никакой не было. Мы ничего не знали. Как только узнали о победе под Сталинградом, радость-то какая, оказывается, жива Красная Армия. И тут события стали разворачиваться быстро. И позже загрохотало на северо-востоке. Ага! Подходят! Нас гоняли на расчистку дорог. Зима была снежная, морозная, солидная. И мы все дороги чистили. Меня единственный начальник бригады занимал непрерывно. Ни одной дырки не пропускал, куда бы меня затиснуть. Лошадь у нас забрали Управляющий сельхозобществом из кулаков, и он к нам относился не сильно ладно, в силу того что что брат у меня комиссар

А мы ерунда с отцом совершили. Жалко лошадь стало. Привязались к ней. Она хорошая, красивая. Они заехали во двор, отца не было дома, Я был чем-то занят, забрали лошадь, привязали ее к оглобле и поехали. Мама вышла, Голубку забрали. Кто забрал?! Да Биркетов и ещё какие-то там. Нам так стало досадно, жалостно. Я нашел отца, а он чуть-чуть подвыпил у родственника, тот гнал самогон и дал ему испытать. Пошли мы в управление. Стоит лошадь привязанная. Полицейские из района вертятся. Когда все более-менее исчезли, папа говорит: Забирай. Я прыгнул на лошадь и галопом умчался в поле. Ездил, ездил, подзамерз, стало уже смеркаться, морозно уже. Я по полю и домой. Поставил лошадь. А сам стою, и наблюдаю. Вдружбан идет жандарм Иванек. У него были родственники на нашей улице, думаю, к ним идет или к нам. Заходит к нам и в сарайчик. Я лошадь не дарить. И мы сцепились. Он кричит: Застрелю. Я за руку. Он небольшого роста. А я этому времени имел определенную силенку, начал его скручивать. И тут матушка вышла. Мама, как увидела: Вань, Вань, прости его, не надобно, не стреляй, он у нас дурной. А я лошадь не даю. Мама оттащила меня. Он схватил лошадь и уехал. А отец-то там у управления был. И его арестовали и повезли в райцентр. А полицейский с ним провел разговор: Как фамилия твоя, дедок? Булгаков. А Ефим Булгаков тебе не родич? Это мой старшой сынуля. А что? Мы с ним вкупе служили в Ленинграде. Слушай, папа, оттуда же не возвращаются. Я тебя сдам, а оттуда ты не вернешься. Беги домой. А я там отчитаюсь. Прибегает папа домой. Я ему все рассказал. Он позже ходил в райцентр хлопотать, чтобы вернули лошадь, а там ему сказали, что пришел директива о мобилизации всех лошадей сообща с хозяевами в обоз. Ушел ни с чем. Долгая эта басня Мы же не знали, где, что. Вот тут грохочет что-то на юго-востоке, но чувствуется, что наши подходят. Заступили к нам немцы на темное время суток. А ночью их подняли по тревоге, угнали. В воскресенье 21 февраля, хорошая такая погода, мы собрались, я, мой папа, Мишка и двоюродный брат отца, дядя Ваня ещё более того не завтракали. Стоим примерно амбара. Его хозяйка говорит: Дед, там северная горит. А это наверное такая же растяпа как и ты боровок не почистил, вот и загорелась, а от нее и другая. А затем негромко так Если следующая загорится, то, значит, палят. Смотрим, загорелась. Если на бугор поедут, тогда всех будут палить. На лошадях немцы и на бугре первая, вторая, пошли пламенеть. Что спасать? В погреб понесли сундук. Уже не угнаться. Напротив нас уже все горит. А был этакий явственный, смирный, морозный день. Пошел ветерок и к нам потянуло оттуда дымом. Плотно нас закрыло. Что работать? Давай, отправляться с Мишкой, с моим другом. Мать говорит: Куда вы пойдете? Мы побежали, мама нас перекрестила. Все в растерянности. Пока шли бабы все спрашивали: Что там? Наших палят! -А-а-а-а. Мы дошли до конца улицы. По дороге едут немцы, ну не встречаться же нам. Мы вышли в поле. И полем пошли назад. За дымом не видно. Подходим рядом к своим, все в дыму, ничего не видно, по полю сита катятся, бабы голосят. Подходим сидит моего двоюродного брата дочь, Настя, на сундуке: Наших палили? Наверное. Дым идет. Я бегом домой. Дом стоит он был железом крыт. Сарай горит, был набит совершенный сеном. А папа снег кидает. Я говорю: Брось ты это А как же здание остался? Все как будто убрали, а бутылку с керосином оставили на окне. Когда немцы в жилье зашли, безотлагательно увидели бутылку. Разлили ее, на пиджак налили, подожгли и бросили горящий пиджак на чердак. Дым пошел. Вышел и прикладом окна бьет, а стеклышко не бьется, они толстые, бемское стеклышко, как говорили. Со всей силы он их все же расколотил. Один германец в подвал, а там барахло. Он бил его, весь измолотил, но он так и не слетел. На него дымом пахнуло и он отбежал. Я после этого уже подошел, за замок взялся и он открылся. Немцы со двора, а он в жилье и потушил. Но вот представь, что это такое? Все горит! Горят постройки. Бабы кричат. Скотяра ревет. Ужасное такое состояние. Все бросились как-то спасать. Дом у нас не спалился, а сарайчик спалился. Вечером все стихло. Ветра нет и и факела. Срубы дубовые долговременно горят. Спл

ошное марево огня! Все горит, трещит. У людей слезы текут, ослепшие, голодные. Вся улочка пришла к нам. Натопили печь. Стали чистить картошку и варить в чугунах, погорелых кур сюда. Суп варят, картошку варят на всю ораву. Всех накормили. Я поел, обувь снял и полез на печку, а туда всех детей положили. Раздвинул детвору и притулился. И неожиданно рев мамы: Скорей! Вставайте! Будите детей, немцы едут и сызнова запаливают, жгут. У моих родственников дом запылал. У дяди осталась маленькая сараюшка, набитая сеном. Дети плачут, орут. Кое-как их одели, их выгнали всех. Немцы четверо заехали на одной подводе. Я стою в сторонке с лопатой. А матушка с детьми. Мама: Пан, не поли нас -немец Матка, кыш, кыш детей и показывает на здание. Она подумала, что их всех сожгут. Говорит: Не надобно! Он говорит: Дом жар не будет. И поехали, и больше никого не запалили. На этом занятие закончилось. Думаем, будут, по всей видимости, ещё ехать. В амбаре не был выбран хлеб. Пришел двоюродный брат, мы с ним начали избирать хлеб и начали в снег закапывать, но уже перед утром, устали мы. А улечься некуда, все занято. Старушки спали на моей лежанке, они ее освободили, готовить завтрак. А мы с братом Иваном сели на лежанку и безотлагательно сидя уснули. Я через дрёма слышу: Едут по шляху! Красные звездочки! Наши едут! Я подхватился. Пришла племянница подруги моей матери, там слух прошел, что все село сожгли, и она пришла проведать, а к ним уже пришли наши. Она пришла и говорит: Наши везде едут. Красные звездочки у них. Мы ошалели от радости. Идет с Самсоновки служивый с автоматом. Он остановился, взялся за автомат. Привели его домой. Начали его кормить, истина, соли не было. Таким образом, началась новая бытие.

В центре села, в несгоревшем сарае расположился штаб батальона 931-го полка 240-й дивизии. Мы туда побежали, там подготавливаться приказание от 1890-го по 1924 год рождения прийти на сборный пункт. Мы пошли с братом. Нас записали. Я с 1927 года рождения, но не хочу оставаться, неожиданно немцы заново придут. Нас записали. Брат сказал, что я с 27-го года. Я остался в штабе, а его в третью минроту. Никакой власти нет, необходимо оповещения действовать, стал связным. Так началась моя военная стезя. Обстановка не ясна. Начали формировать наших мужиков. Никакой комиссии, ни какого обмундирования. Винтовки дали. Один взвод, прочий взвод. Командир кадровый, меньший лейтенант, старшина, а все другое из местных. И сию минуту занимать позиции в прилегающих районах. Кто более-менее из ребят, мои друзья, Иван, Семен попали в минометчики живы остались. А фатум этой пехоты трагическая судьбина. Чем трагическая? Многие из них вовсе не служили в армии. Дали единственный ручной пулемет, по винтовке и на позицию. Эту всю старую публику. Молодежь распределили более-менее. А эту публику в район села Озерецкое на полянку. Левее стариков расположили, а правее более-менее подходящих ребят, более-менее молодых. Немцы увидели, подошли рядом. Вэтого на всего два немца с автоматами. Очередь дали и сразу: Хенде хох! Они подняли руки. Никто не выстрилил. Они же привыкли, что это паны, они же только что тут были, командовали. Их погнали. Судьба их неизвестна. Один чувак из военных, в Погребках отпросился в уборную, а там оконце, посредством оконце и сбежал. И он эту ситуацию рассказал. Правда, позже попал в штрафную роту и там погиб.

А. Д. Отца вашего не забрали?

- Нет. Он с 1889 года. Потом призвали. Нас совместно. Обстановка тут более того не ясная. Где немцы?! Я позже только узнал, что это был самый-самый правый фланг, стык между 68 и 60-й армий. Между ними пустошь. На иной день шеф штаба мне говорит: Вот два бойца, давайте так, идите и разведайте, есть ли там немцы. И нет хлеба на авангардный. Ни подвоза, ничего нет. Попроси людей, чтобы собрать. Мы пошли. Говорю сельчанам: Обратно будем ходить, кто сколь может, подготовьте хлеба. Мои сослуживцы, единственный в моем понимании стареющий, ему за тридцать. А иной младой, года с 1923. Этот бедовый, а тот самый угрюмый. Оказывается, из-под Сталинграда. Пока шли, он мне рассказал, что было под Сталинградом: Битва была. Горы наваляли и наших и немцев. Сам он из Барнаула. Идем и с ним переговариваемся. Втоварищ выстрелы, я обернулся на эти выстрелы, с правой стороны три немца. Стоят на соседней улицы. Я их вижу, морды улыбающиеся и стреляют. У меня висела ружьё, я забыл про нее. Стою, смотрю на этих немцев, только пули щелкают. А ребят как ветром сдуло. Они уже спрятались за плетень. И как гром среди ясного неба тот, тот, что со мной разговаривал тигром оттуда метнулся, как даст мне: Тебе что? Жить надоело? Тут только я сообразил, упал и по-пластунски за тот самый плетень. Я только винтовку изготовил, а юный пальнул. Немец схватился и ничком упал. Тут и я успел два раза пальнуть. Остальные немцы подхватили своего под руку и потащили. Все-таки одного прибили, а нас никого не зацепило. Дальше мы не пошли, но поняли, что в иной части села немцы. Потом я хлеба собрал. Тогда что решили? Поскольку они выше, а мы ниже. Оттуда все видно. Поступило такое предписание командования, произвести из снега забор, чтобы разрешено было туда людей на передовую направлять, чтобы, пригнувшись, они могли эту зону миновать. Поступила команду, всех, кого разрешается составить, и ночью работать тот самый забор. Погода хорошая, морозная. Собрали мы ребят, девок, кого разрешено. Я и ещё немного сержантов, мы распоряжались. Начали положить забор. А снег этакий слежавшийся, эдакий он жесткий, лопаты звенят. Немцы услышали трезвон лопат. Подали куда-то команду. И мины рядом стали рваться: Бабах, бабах. Такой мощный налет. Вся эта публика, как ринулась мчаться. Все побежали к штабу. Мне было стыдно нестись.

Я лег. Полежал чуток. Огонь прекратился. Собрали вновь. Опять начали это занятие. А наши руководители говорят: Ты иди, посмотри, чтобы было гладко все положено. Я пошел. Подошел к секрету, два узбека за пулеметом и единственный славянин в нише, отслеживает. Он мне говорит: Браток, закурить есть? Да я не курю. Так дымить хочу, что уши опухли. Побудь вместо меня. Как только появятся немцы, узбеки застрочат из пулемета. Он пошел в хату. Он ушел, как немцы шуранули. Опять наши все разбежались. Бьют и бьют, и не заканчивают. Состояние непривычное. Зима, прохладно. А одет был сравнительно нетрудно. Начали замерзать ноги, а немцы все кроют из минометов. Я лежу, думаю: Что я могу в этом месте изготовить? Сейчас мина рядом и все закончится. Ночь заканчивается. У меня ноги уже ни черта не чувствуют. Огонь немного приутих. Глядь, появляется мой чувак, говорит: Ты тут? А я думал, что ты ушел. Молодец какой! Иди, погрейся. Я встал на ноги, они ни хрена не чувствуют. Отошел шагов на 2030, позади бабах! Тык по руке, как электричеством дернуло и поплыло горячее в руковичку. Настроение испортилось. Рука ни черта не чувствует. Я бегом. Немцы еще раз бьют. Я прибежал, там сидит лейтенант. Я ему все объяснил: Медсанбат в Большом Каменце, это за 4 километра, сани туда поедут днем. Беги домой, может быть, там тебе помогут. Я бегу домой. А немцы снова бьют, так активно, слева, с правой стороны. У меня лапа не действуют, расположение нимало испортилось. Пришел домой, все сидят в подвале, мама и младшие братья. Отец в доме. Побежал за матерью. Снегом растерли ноги. Мама перебинтовала руку. У нас был фельдшер Иван Павлович ещё с Первой важный войны, побежала мама за ним. Оказывается, осколочек на излете прошиб мою кожаную перчатку и завязнул в руке. Пришел фельдшер. Такой требовательный, основательный мужчина. Посмотрел. Зажгли десятилинейную лампу. Он поглядел, поглядел, говорит: Не вдали сидит, я тебе его достану. Но больно будет. Руку привязали к стулу. Дали хлебнуть самогону. И стал он пинцетом ковыряться, ещё чуть-чуть надрезал, йодом замазал. Мама с отцом меня держат. Все-таки он вытащил, а я еле-еле разум не потерял от боли, отключился. Треугольный осколочек. Он забинтовал. На прочий день десница распухла. Он наложил мне шины. Моя вооруженные силы без меня ушла в поход. Таким образом, закончилась эта эпопея.

Через месяц наступила другая эпопея, когда Харьков и Белград немцы назад взяли, пошли сюда в штурмование. Всю публику, начиная с 1925, 1926, 1927 годы всех призвали. И отцов всех призвали. Но моего отца комиссия отпустила. Он ещё с той войны был отравлен газом. Тогда 53-летний мужчина все-таки был пожилой человек. Старели раньше. Вот ему (показывает на П. А. Михина А.Д.) вдалеке за 80, а он выглядит моложе моего отца, которому было за пятьдесят. Это в общем, и другие такие же были. Те пацаны, которых призвали, с 1901 года, они вообще старики. Нас всех пытались вывести за пределы фронта. Собрали по годам. 1925-й особо. 1926-й особняком. Стариков особо. Шли ночами. Потому что господство в воздухе было их. Все время Рама летала над нами. Не хотели, чтобы нас расстреливали. Поэтому день отдыхали, темное время суток шли. Доходили мы до Горшечного, Касторного. Один раз пришли, припасы закончились. Весенняя распутица, грязища, влага. Мы черте во что одеты, обуты. Кормить нас, никто не кормит. Идти дальше нет возможности, вследствие того что что голодные, холодные. Пошли домой. Пошли вспять. Набрали сызнова сумки. Обратно нас военкомат собирает, идем вспять. И так до конца апреля месяца. В апреле стало тепло, подсохло. Нас собрали весь район. 1925-й год сразу отправили разом же. 1926-1927-й годы оставили. 1926-й год начали отправлять небольшими командами. И начался всеобуч. Начали обучать нас военному делу на месте в районном центре. Собрали. Я уже повязку снял, но десница ещё немая. Некоторых вывели из строя. Меня в том числе. Начали нас обучать. Через некоторое время стал командиром взвода. Поскольку оказалось, что я что-то знаю. Закончилась подготовка. А 1926-й год выдергивают. Теперь готовят на автоматчиков. Автоматы привезли. Я его скоро изучил. Делают меня командиром взвода, следом командиром роты. А звание рядовой. Уже привык, что я командир Потом началась подготовка к Курской битве. Основной аэропорт в районе Белого. Решили совершить запасной аэропорт на каждый эпизод в районе Розгребли, там хутор Новосотницкий. Там хорошее поле, примыкает к лесу. И нас туда погнали действовать запасной аэровокзал. Собрали не только нас, ребят, но и девок. Девки в одной конюшне спали, мы в иной конюшне. Кому хотелось с ними контактировать, общались.

Расскажу единственный момент, там произошедший. Воскресное начало дня. Хороший день. Конец мая, или начала июня. Хутор Новостницкий в районе Розгребли к Судже туда. Перед девушками такая проблема равнять поле. Они лопатами ровняют. А перед нами проблема сооружать капониры. Это дерн, вырезаешь из земли. И опосля рубим, пилим деревенька. И накладываешь слой дерна, слой дерева. И так П-образно, чтобы с поля авиалайнер разрешается было закатить туда, эдакий капонир. Чтобы они были, во-первых, сверху замаскированы.

Погода такая хорошая, тихая, тепло, что надо. Девчонки все в косыночках, простенько одеты. И мы работаем. И внезапно три самолета, летят бомбить станцию Деревеньки. Видимо, решили подшутить над нами. Оторвался единственный авиалайнер и спикировал над девками. Ребята кинулись спешить вниз, а девки врассыпную. Кто куда побежали в разные стороны. А он сюда направляется. А я снова не побежал. И единственный паренек Коля, из Ржавы, славный паренек, он вызвался быть моим адъютантом. Он со мной все время был, таковый родимый, ладный паренек. Мы присели. Летчик сбросил бомбу над полем, а она идет к нам. Он, видимо, прицелился в капонир. И бог ты мой, не в свойский, а сквозь три, ударила взрывчатка. Все закрылось, оглохли, потеряли рассудок. И очнулись мы, когда нас уже пацаны откопали. Потом я ничего не пойму. Ног не чувствую. Слышу какой-то гул. Голова болит. Кровь идет из носа. У меня сломана переносица. И перегородка была всецело закрыта. Я попытался стать, поднять голову и потерял разум. Какое-то время был без сознания, очнулся, а у меня по телу идут мурашки. Думаю, в текущий момент дотронется до моей головы, я умру. Опять потерял рассудок. Очнулся. Чувствую руки, ноги. Ребята подняли на ноги. Ни медсестры никого не было. Полежали дня три, очухались. И продолжали заново свою дело. Но в это время начались основные события. И они, видимо, показали, что нам тут работать больше нечего. Нас отозвали. А там уже идут серьезные бои. Но на-то не говорят, что ведет великое сражение стреляют так где-то. Обычно зарево ночью стоит.

У меня появилась другая стезя, другое ориентация. Были образованы в полосе фронтов Центрального и Воронежского военно-подвижные пикеты. Не знаю, были ли они где-нибудь ещё или нет. Нас так и не обмундировали. Единственное упоминание есть только у Антипенко, это тыл фронта. Он пишет о том, что мы вынуждены были сформировать, потому что что появилась такая обстановка, дезертирство и бандитизм. Появилась такая публика, которая с фронта убегает.

Так же читайте биографии известных людей:

Дмитрий Достоевский Dmitry Dostoevsky

Иногда меня пытаются использовать вместо моего умершего родственника, рассказывает праправнук писателя Дмитрий Андреевич Достоевский. Звонят по..
читать далее →

Дмитрий Коноваленко Dmitry Konovalenko

Основные этапы биографии. Школа, математические олимпиады (выше призовых мест на уровне республики не поднимался), Московский университет. Все пять..
читать далее →

Дмитрий Ларионов Dmitry Larionov

Мы в каждом немецком солдате видели оккупанта. В нашей деревне у меня было два ровесника, и вот мы собирались идти в партизаны. Достали три гранаты-..
читать далее →

Дмитрий Лахин Dmitry Lahin

ДО АРМИИ Дима Лахин считался самым завидным женихом в кубанской станице Дмитриевская. У веселого, работящего парня не было отбоя от девчат.Но..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий