Известные люди

»

Дмитрий Писарев

До 11 лет он рос в семье, единственным любимым сыном; воспитывался под влиянием матери - бывшей институтки; к 4-летнему возрасту уже читал и бегло говорил по-французски. Мальчику пресечены были всякие сношения с крепостным народом; его готовили к блестящей светской карьере. Во время учения в гимназии (в Санкт-Петербурге) Писарев жил в доме дяди и воспитывался на его счет, окруженный той же барской обстановкой, как и в деревне. Он отличался образцовым прилежанием, беспрекословной покорностью старшим, по его собственному выражению, "принадлежал к разряду овец" и в 16 лет окончил вектор движения с медалью, но с отчаянно посредственными знаниям и сильно невысоким умственным развитием. В автобиографической статье "Наша университетская наука" Писарев рассказывает, что при окончании гимназии любимым его занятием было раскрашивание картинок в иллюстрированных изданиях, а любимым чтением - романы Купера и, в особенности, Дюма. "История Англии" Маколея оказалась для него непреодолимой, критические журнальные статьи производили ощущение "кодекса гиероглифических надписей"; русские писатели были известны юноше только по именам. На историко-филологический факультет Писарев поступил не по сознательному выбору, а с единственной целью избежать ненавистной ему математики и юридической сухости. В университете Писарев томится под гнетом схоластики, именуемой чистой наукой, вынужден переводить немецкую книгу, содержание которой ему недоступно и неинтересно ("Языкознание Вильгельма Гумбольдта и философия Гегеля"), изнывать над переводом Страбона или, по рекомендации профессора, удовлетворять родное влечение к истории изучением первоисточников и чтением энциклопедического словаря. Впоследствии Писарев находил, что более того читка "Петербургских" или "Московских Ведомостей", ни капли не блиставших литературными достоинствами, принесло бы его умственному развитию значительно больше пользы, чем первые два года университетской науки. Литературное образование кроме того немного двигалось вперед: Писарев успел только познакомиться с Шекспиром, Шиллером, Гете, имена которых беспрестанно пестрели у него на глазах во всякой истории литературы. На третьем курсе Писарев принимается за литературную дело, в журнале для девиц - "Рассвет". На его обязанности лежит новости библиографический отдел; в начальный же год сотрудничества он дает доклад об "Обломове" и "Дворянском гнезде". "Библиография моя, - говорит Писарев, - насильно вытащила меня из закупоренной кельи на свежий воздух". Университет оставляется с этих пор безупречно в стороне; Писарев решает не оставлять литературного поприща. Библиографическая служба в девичьем журнале не могла, при всем при том, выделяться особенной свободой. Писарев узнавал полно фактов, запоминал чужие идеи, но лично оставался по прежнему в "разряде овец". В статье: "Промахи незрелой мысли" "достаточно крутой переворот" в умственном своем развитии Писарев относит к 1860 г., в статье: "Наша университетская наука" эпохой "умственного кризиса" называет лето 1859 г. Последнее определение следует признать больше точным. Этим летом разыгралась романтическая драма, сильно потрясшая Писарева, - несчастливая влюбленность к двоюродной сестре. Ни сам предмет увлечения, ни родственники не сочувствовали этой страсти, и Писареву пришлось испытать жестокую борьбу с неудовлетворенным чувством. Страдание сделало для идейного движения Писарева значительно больше, чем его книжные опыты. В одном из писем к матери он ставит свою сердечную неудачу в непосредственную связь со своими новыми настроениями. "Я решил, - пишет он, - сосредоточить в себе самом все источники моего счастья, начал сооружать себе целую теорию эгоизма, любовался на эту теорию и считал ее неразрушимой. Эта концепция доставила мне такое самодовольствие, самонадеянность и смелость, которые при первой же встрече шибко досадно поразили всех моих товарищей". "В порыве самонадеянности" он взялся за вопросительный мотив из науки, безупречно ему чуждой. Это показывает, какую большую образ в миросозерцании Писарева играли аффекты. В его жизни нет истории нравственного мира, мало-помалу, шаг за шагом, вырабатывающего родное содержание, а есть строй взрывов, немед

ленно отражающихся на идейном процессе писателя. Вчерашняя "овца" нынче чувствует себя "Прометеем". Идиллическая покорность старшим вдруг сменяется неограниченным скептицизмом, доходившим до отрицания солнца и луны. Вся реальность производила на юношу ощущение мистификации, а его "я" возросло до грандиозных размеров. В припадке мании величия Писарев приступил за штудирование Гомера, с целью привести доказательства одну из своих "титанических идей" о судьбе древних. Мания окончилась настоящим умственным недугом; Писарева поместили в психиатрическую больницу. Здесь он два раза покушался на самоубийство и далее, через 4 месяца, бежал. Его увезли в деревню; самочувствие его восстановилось, но некоторые "странности и чудачества" (выражения г. Скабичевского ) остались до конца жизни; осталась и манера к самым решительным толкованиям. Позднейший излюбленный предмет Писарева - естествознание - любой раз грозил ему промахами и неосновательными увлечениями, когда популяризатор хватал на себя смелость изречь близкое словечко в каком-нибудь научном споре, довольно вспомянуть статью "Подвиги европейских авторитетов", уничтожавшую презрительной иронией Пастера во имя как будто бы научной истины о произвольном зарождении. Весной 1861 г. Писарев кончил вектор движения в университете, получил серебряную медаль за рассуждение "Аполлоний Тианский". Еще раньше в "Русском Слове" (под редакцией Благосветлова ) был напечатан Писаревым перевод поэмы Гейне: "Атта Троль", а вскоре началось усиленное сотрудничество Писарева в этом журнале, хотя ещё в апреле 1861 г. Писарев искал сотрудничества в "Страннике", органе больше чем консервативном. Когда Писарева потом укоряли за тот самый шаг, он оправдывался тем, что до близкого знакомства с Благосветловым "не имел понятия о серьезных обязанностях честного литератора". Сотрудничество в "Русском Слове" было для Писарева разрывом с ближайшими университетскими товарищами, считавшими публицистику изменой науке. "Беззаботно и радостно пошел Писарев по скользкому пути журналиста" и обнаружил изумительную дело, поставляя в год до 50 печатных листов. Весной 1862 г. Писарев подвергся преследованию за статью, напечатанную в подпольном журнале, был посажен в крепость и оставался в заключении больше 4 лет; но писательство его не прекращалось, а напротив, развивалось ещё энергичнее, так как оно являлось единственным делом и развлечением заключенного. Писарев не жаловался на родное положение и находил в нем более того ту хорошую сторону, что оно располагает к сосредоточенности и серьезной деятельности. В первые два года работы в "Русском Слове" Писарева является, по нравственному миросозерцанию, эпикурейцем, не лишенным точек соприкосновения с эстетикой. Он "уважает" Майкова, как "умного и развитого человека, как проповедника гармонического наслаждения жизнью". Эта проповедь именуется "трезвым миросозерцанием" (ст. "Писемский, Тургенев и Гончаров"). Пушкин, настолько ненавистный Писареву потом, ныне для него автор романа, стоящего "на ряду с драгоценнейшими историческими памятниками" и, совместно с Ульрихом фон-Гуттеном, Вольтером, Гете, Шиллером, стандарт публициста. Характернейшая статья этого периода - "Базаров". Писарев так увлекся романом Тургенева, что сознается в "каком-то непонятном наслаждении, которого не втолковать ни занимательностью рассказываемых событий, ни поразительной верностью первостепенный идеи"; оно вызвано, таким образом, только эстетическими чувствами - "кошмаром" позднейшей критики Писарева. Он превосходно понимает сильные и слабые стороны базаровского типа, досконально указывая, где Базаров прав и где он "завирается". Писарев понимает и источник "завирательства": последний протест супротив "фразы гегелистов" и "витания в заоблачных высях". Крайность понятна, но "смешна", и "реалистам" надлежит вдумчивее относиться к самим себе и не провираться в пылу диалектических сражений. "Отрицать безупречно произвольно, - говорит Писарев, - ту или другую, естественную и впрямь существующую в человеке надобность или способность - значит удаляться от чистого эмпиризма... Выкраивать людей на одну мерку с собой значит впадать в узкий ум

ственный деспотизм". Этими словами Писарева попозже пользовались его противники, когда он взялся "разрушать эстетику". Теперь Писарев ещё не безусловный поклонник Базарова, каким он быстро станет; он признает его "человеком чрезвычайно необразованным", стоит за "безвредные (т. е. эстетические) наслаждения" и не согласен с Базаровым, словно дядя осужден существовать только "в мастерской"; "работнику надобно отдохнуть", "человеку необходимо освежиться приятными впечатлениями". В заключение Писарев восхищается автором романа как художником, "человеком бессознательно и ненамеренно искренним" - следственно, признает бессознательное творчество, ещё единственный из "кошмаров" его в будущем. Помимо очевидно эстетических тенденций, Писарев в тот самый отрезок времени проявляет и культурное миросозерцание, идеально отличное от позднейшего. Обсуждая взаимные отношения личности и среды, Писарев решающей силой считает среду, общество: отдельные личности "не заслуживают порицания", как продукты окружающих условий. Отсюда - огромный заинтересованность художественных типов, в которых воплощены люди мелкие, бессильные и пошлые: они - иллюстрация общественной атмосферы. Собственно "писаревских идей" за это время высказывается им ещё чуть-чуть. Писарев восстает супротив умозрительной философии, стоит за ублаготворение нужд толпы "простых смертных", т. е. за демократизацию и полезность знания. Все это - свидетельство истины, удачно сформулированной самим критиком: "у нас неизменно случается, что юноша, окончивший вектор движения учения, становится сейчас непримиримым врагом той системы преподавания, которую он испытал на себе самом". Писарев подвергает жестокой критике классическую систему и доходит до проповеди естествознания как основы гимназической программы (позже Писарев круто изменит родное взгляд и потребует удаления естественных наук из гимназического курса). Перемена атмосферы ясно чувствуется со статьи: "Цветы невинного юмора". Здесь грубо поставлен вопросительный мотив о всеобъемлющей культурной роли естествознания; мысль Бокля царит безраздельно и неограниченно; естествознание - "самая животрепещущая надобность нашего общества", популяризация естественных наук - высшее направление "мыслящих людей". В следующей статье: "Мотивы русской драмы" та же мысль выражена крайне образно: молодая поросль должна проникнуться "глубочайшим уважением и пламенной любовью к распластанной лягушке... Тут-то аккурат, в самой лягушке, и содержится избавление и обновление русского народа". Новое миросозерцание раскрывается во всей полноте в статье "Реалисты". Это миросозерцание - не что иное, как всестороннее формирование идей и психологии Базарова. Автор неоднократно ссылается на тургеневского героя, отождествляет его с понятием "реалист", противопоставляет "эстетикам" и более того Белинскому. Определение "строгого и последовательного реализма" как "экономии умственных сил" подтверждается раньше опровергнутым изречением Базарова на счет природы - мастерской. Отсюда мысль полезности, мысль того что нужно. А нужны раньше всего еда и одежды; все другое, значит, "надобность вздорная". Все вздорные потребности разрешено объединить одним понятием: эстетика. "Куда ни кинь - повсюду на эстетику натыкаешься"; "эстетика, безотчетность, рутина, манера - это все совсем равносильные понятия". Отсюда необозримый строй темных сил, какие надлежит ликвидировать реалисту: пигмеи, занимающиеся скульптурой, живописью, музыкой, ученые фразеры словно бы "сирен" - Маклея и Грановского, пародии на поэтов словно бы Пушкина. "Стыдно и предосудительно покидать мыслью в мертвое прошедшее", оттого пускай "проходят мимо" Вальтер Скотт с историческим романом, Гриммы, русские ученые с их исследованиями народного творчества и миросозерцания, более того вообще "старинный отрезок времени русской литературы". Писарев оговаривается, что "реалисты" понимают пользу не в том узком смысле, как думают их "антагонисты". Писарев допускает и поэтов, только с тем условием, чтобы они "ясно и ослепительно раскрыли пред нами те стороны человеческой жизни, которые нам необходимо ведать для того, чтобы основательно раздумывать и действовать". Но эта оговорка совсем не спасает искусства и поэзии. Писарев бе

спрестанно ставит дилемму: или "накормить голодных людей", или "наслаждаться чудесами искусства" - или популяризаторы естествознания, или "эксплуататоры человеческой наивности". Общество, которое имеет в своей среде голодных и бедных и сообща с тем развивает искусства, Писарев, по примеру Чернышевского, сравнивает с голодным дикарем, украшающим себя драгоценностями. Для настоящего времени, по крайней мере, творчество - "вздорная потребность". При разборе произведений единственного из искусств, допускаемого Писаревым - поэзии, он требует, чтобы критик относился к ним только как к фактическому материалу, читал их, как мы "пробегаем отдел иностранных сообщений в газете", и не обращал никакого внимания на особенности таланта, языка автора, его повадки повествования: это занятие "эстетика", а не "мыслящего человека" ("Кукольная беда с букетом гражданской скорби", "Разрушение эстетики"). Очевидно, это заявочное пожелание низводит поэзию до степени репортерства и отнимает у нее всякое самостоятельное право на существование: "достоинство телеграфа содержится в том, чтобы он передавал сообщения одним духом и правильно, а никак не в том, чтобы телеграфная проволока изображала собой разные извилины и арабески". Совершенно последовательно Писарев доходил до отождествления архитекторов с кухарками, выливающими клюквенный кисель в замысловатые формы, живописцев со старухами, которые белятся и румянятся. История искусства кроме того объясняется просто: все занятие в капиталистах-меценатах и в дешевом труде продажных или трусливых архитекторов и декораторов ("Разрушение эстетики"). Столь решительные идеи должны были выражаться и в соответствующей форме. Стиль Писарева вечно отличался замечательным блеском изложения, но в героический отрезок времени разрушения эстетики он приобрел, сверх того, драматизм, как подобно тому как критик, уничтожая драму и комедию, решил сам занять местоположение беллетриста. По его мнению, "деятели науки и жизни" не пишут стихов и драм, вследствие того что что охват их ума и мощь их любви к идее не позволяют им заниматься всей этой "эстетикой". Недаром при всем при том, сам автор когда-то усиливался сочинить роман - в настоящий момент он беспрестанно устраивает сцены со своими противниками, с публикой, с героями разбираемых произведений ("Друг мой разлюбезный Аркашенька", "О, Анна Сергеевна!", "О, филейные части человечества"). На каждой странице чувствуется упоение автора своей задачей и несокрушимая вера в неотразимую силу своей проповеди. Писарев хочет "образумить" публику насчет Пушкина, "перерешить" вопросы, решенные Белинским, "с точки зрения последовательного реализма". Статьи о Пушкине - крайнее выражение писаревской критики. Они любопытны ещё оттого, что Писарев обнаружил в этом месте замечательную оригинальность, порвал со всеми авторитетами, более того с самым уважаемым из них - с Чернышевским. Автор "Эстетических отношений искусства к действительности" снабдил Писарева всеми идеями, направленными супротив эстетики: сам Писарев объявил, что Чернышевский ещё до него уничтожил эстетику. Чернышевский, в глазах Писарева - и сияющий мыслитель, и автор классического романа, создатель идеального типа - Рахметова. Но Чернышевский, при всем своем реализме, признает Пушкина и приподнято ценил статьи Белинского о нем. Писарев не говорит в печати об этом преступлении Чернышевского, но в письме к матери называет себя "самым последовательным из русских писателей" и полагается больше на авторитет Базарова, чем Чернышевского. Писарев остается верен Базарову более того в характере войны: Базаров приписывал Пушкину мысли и чувства, им не выраженные - то же делает и Писарев. Все обвинения построены на отождествлении личности автора с его героем. Пушкин повинен во всем, за что разрешено упрекнуть Евгения Онегина: он отвечает за пошлость и умственную косность высшего русского сословия первой четверти XIX века; он повинен, что его скучающий герой - не воин и не сотрудник. Писарев не делает совершенно никакого снисхождения Пушкину более того в таких случаях, когда для других он усердно отыскивает оправдания и объяснения. Культ чистой поэзии, присущий Гейне, Писарев оправдывает неблагоприятными внешними обстоятельствами: более того отн

юдь не "реальное" касательство Гейне к женщине он не подвергает критике, а на Пушкина обрушивается за значительно меньшую вину. Вообще на Пушкина критик изощрял свои силы, сражаясь за честь реализма и своей последовательности. Но как раз это сражение и доказало несостоятельность нового направления Писарева. Поэта оказалось возможным развенчать только путем явного недоразумения - путем смешения лично-нравственного вопроса с авторски-художественным. Самая горячая филиппика супротив Пушкина написана по поводу дуэли Онегина с Ленским. Слова поэта: "И вот общественное мненье! Пружина чести - свойский кумир! И вот на чем вертится мир!" - Писарев понял так, как как будто Пушкин в эту минуту идеализирует своего героя и признает законность предрассудка, ведущего к дуэли: "Пушкин оправдывает и поддерживает своим авторитетом робость, беспечность и неповоротливость индивидуальной мысли...". Другая черта Писарева в этом периоде его деятельности - последний культ личности, идущий совсем в разрез с прежними идеями Писарева о всемогуществе среды. Культ тот самый не представлял ничего оригинального и потому Писарев не мог выудить из него таких поражающих выводов, какие сделаны из идеи последовательного реализма. В некоторых отношениях, и все-таки, индивидуалистическое воззрение должно было оказать существенную пользу критику. Это отразилось преимущественно на педагогических его рассуждениях. "Святыня человеческой личности" побуждает Писарева требовать от воспитателей уважения к личности ребенка, к его естественным стремлениям, к его сознанию. Воспитание личной самостоятельности, личного достоинства и энергии - центровой принцип Писарева. Практические приложения этого принципа основаны на крайнем увлечении идеями Конта. Писарев предлагает образцовую программу для гимназии и университета, руководствуясь контовской классификацией наук; математика должна улечься в основу гимназического преподавания. Одновременно проектируется штудирование ремесел, по многим утилитарным причинам: знание ремесла сократит случаи ренегатства; умственные работники, лишившись работы, могут снискивать себе пропитание физическим трудом и не входить в предосудительные сделки; в конце концов, материальный работа больше всего ведет "к искреннему сближению с народом", признающим, как будто бы, только физических работников. Писарев повторяет в этом месте сент-симонистскую идею о "реабилитации физического труда", о "связи между лабораторией ученого специалиста и мастерской простого ремесленника"; но сен-симонистам не приходило в голову физическому труду жертвовать умственным образованием. В университетах Писарев предлагает ликвидировать деление на факультеты. Раньше отвергнув историю, как науку, он ныне, по указаниям Конта, связывает ее с математическими и естественными науками, начиная общеобязательную программу с дифференциального и интегрального исчисления и кончая историей, преподаваемой только на последнем курсе. Фантастичность и неосуществимость этих проектов ясна с первого взгляда. Писарев абсолютно прав, говоря, что его педагогические статьи "держатся на чисто отрицательной точке зрения и посвящены систематическому разоблачению педагогического шарлатанства и доморощенной бездарности"; организаторской, созидательной мысли он и в этом месте не обнаружил. Для Писарева не существовало разницы между логическими посылками и явлениями действительности; математика и диалектика служили для него непогрешимым отражением общественной и личной жизни и единственным источником для практических умозаключений. Простота, схематичность мысли непреодолимо очаровывали Писарева; для этих увлекательных качеств он мог откинуть все сомнения, всяческий скептицизм. Сложные явления в жизни и в психологии в равной мере ускользали от его проницательности. Отсюда его противоречивая оценка Белинского. В статье: "Схоластика XIX века" за идеями Белинского признается только историческое важность. В начале героического или базаровского периода Белинский сопоставляется с Базаровым и терпит разгромление за родное сочувствие Рафаэлям, не стоящим медного гроша, но в статье "Сердитое бессилие" принципы Белинского называются "превосходными" и для современной публики. Немного

через критика Белинского сызнова противопоставляется реалистической: та на коленях пред святым искусством, а эта на коленях перед святой наукой ("Прогулка по садам российской словесности"). В статье "Пушкин и Белинский" признается "кровное родство реальной критики с Белинским"; "в продолжение 20 лет лучшие люди русской литературы развивают его мысли и спереди ещё не видно конца этой работы". Очевидно, критику бросалась в глаза то та, то другая край таланта и деятельности Белинского - эстетическая или публицистическая; объять персона писателя во всей ее полноте ему не удалось. По выходе из крепости, в конце 1866 г., Писарев обнаружил явное истощение сил. Статьи за 1867 и 1868 годы бледны и безличны: Писарев большей частью ограничивается больше или менее красноречивым изложением содержания разбираемых произведений ("Борьба за жизнь" - о романе Достоевского "Преступление и наказание"; статья о романах Андре Лео); он восхищается историческими романами Эркмана-Шатриана, признавая их удачной попыткой популяризировать историю и приносить пользу народному самосознанию. Последние статьи Писарева печатались в "Отечественных Записках". С начала 1867 г. отношения его с Благосветловым прекратились; сотрудником "Дела", заменившего "Русское Слово", Писарев не был, хотя тут напечатана раньше отданная им историческая статья. Смерть застигла Писарева в полном расцвете лет, но чуть-чуть ли в расцвете сил (он утонул в море, в Дуббельне, 4-го июля 1868 г.). Писарев в один момент и ослепительно загорелся и ещё одним духом затух. Это был взрыв юношеской протестующей энергии, героический размах органической разрушительной силы, испытавшей несказанное блаженство в самом процессе разрушения. Несомненно, и такая энергия могла доставить пользу обществу, большинство которого только что просыпалось к самостоятельной духовной жизни. В это время был ценен каждый уверенный призыв к личности во имя человеческого достоинства. Писарев аккурат эти призывы считал своим писательским назначением. Для него - до конца аристократа, отрешенного от черной массы - не существовал самый-самый жгучий вопросительный мотив современности: всенародный. И все-таки он был, хотя и на ограниченной сцене, тем человеком, о каком мечтал Гоголь - человеком, умевшим искренно вымолвить словечко "вперед!". Писарев был одним из самых отважных представителей стихийного движения шестидесятых годов. Он останется любопытным предметом для изучения, как цельный психологический образ известной полосы в истории русского общественного развития. Его личные воззрения - так называемые писаревские идеи - уже давнехонько являются только симптомом известного культурного направления, переходным и только с той же исторической точки зрения поучительным. Неприкосновенный доход, завещанный Писаревым - идеи о прогрессе, о воспитании, о личности - не принадлежал ему более того в его время, а личные его увлечения отошли в область архивного материала. Изд. соч. Писарева, Ф. Павленкова (в 12 томах), вышло при жизни автора, за исключением последних двух томов; второе изд. в 6 томах, с портретом Писарева и статьей Евг. Соловьева - в 1894 г. Биография Писарева, с отрывками из неизданной его переписки, написана Евг. Соловьевым для "Биографич. библ." Ф. Павленкова. - Ср. ещё А.М. Скабичевского, в его "Сочинениях". Ив. Иванов.

Так же читайте биографии известных людей:

Дмитрий Философов Dmitry Filosofov

Русский публицист, художественный и литературный критик, религиозно-общественный и политический деятель.
читать далее →

Дмитрий Григорович Dmitry Vasilevich Grigorovich

Григорович, Дмитрий Васильевич - известный писатель. Родился 19 марта 1822 г. в Симбирске, умер 26 декабря 1899 г. Отец его был помещик, отставной..
читать далее →

Дмитрий Каралис Dmitry Karalis

Лауреат Международного Ялтинского кинофорума за лучший сценарий документально-исторического фильма Коридором бессмертия (2005г.).
читать далее →

Дмитрий Кедрин Dmitry Kedrin

Дмитрий Кедрин - в начале Великой Отечественной войны добровольцем уходит на фронт, становится корреспондентом авиационной газеты Сокол Родины..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий