Известные люди

»

Зинаида Волконская

Писать об этой Женщине, ставшей без малого символом начала девятнадцатого столетия, символом одухотворенным, похожим на факел и речной, освежающий поток вместе с тем, весьма и весьма сложно! Природа щедро, полною мерой, наделила ее талантами и красотой. Артистический дар ее и основательный, совершенный звук контральто, завораживали современников, но относились они к ней неоднозначно.

Одни считали ее притворщицей, другие чересчур экзальтированной особой, третьи высокомерной аристократкой, четвертые синим чулком!

Пятые восторженной ханжою. Шестые поклонялись ей, как Царице муз и прелестнейшей из женщин.

Многие, многие попадали в вихрь ее магнетического очарования, в сияющий, заколдованный круг ее прохладной ласковости, теплого, значительного молчания, загадочных взглядов огромных, чуток запавших зрачок. Ее зачастую и грубо называли famme fatale, оттого что дерзнувшие влюбиться в нее не могли опосля выпустить из памяти ее до самой смерти своей или поминали ее имя в безумных бормотаниях молитвах.

А влюблялись в нее все: художники, императоры, военные и историки, нищие и богачи, юнцы и убеленные сединами, меценаты и артисты, набожные священники и гении, проповедующие чистый атеизм.

Один из таких вот Влюбленных, безвестный истории и дотошным ее рыцарям, (обмакнувшим одежды в архивную пылюка!) оставил на память о своем безумии крайне пылкие свидетельства: пачку исписанных убористым почерком листков, переложенных засохшими цветками апельсинового дерева и жасмина.

Аромат их, жаль, не уцелел, растворился в мягком, сером облаке чердачной пыли. Остались только строчки, буквы, старинная романская вязь начертаний, да немного нотных листков между ними, письмами об утаенной Любви, с еле-еле различимыми знаками: началом не то какой - то канцоны, не то - серенады, не то - этюда для клавесина. Сыграть, составить из них цельную мелодию, увы, не удалось! Вышло только услыхать чуть различимые звуки и вынести в канву этой вот, короткой, как любая существование, новеллы. Уловишь ли их ты, читатель, эти хрупкие звуки? Услышишь ли? Попробуй..

Отрывок первостепеннный. Одинокое дитя и Туринская дева

Алессандро, ты неотступно просил поведать тебе о Ней. Хотя бы кот наплакал. Попытаюсь. Но.. Черт, мороз пробирается до самых кончиков пальцев, скверные чернила застывают на кончике противно скрипящего пера! И я без малого не могу чиркать.. Поведать тебе о Ней?! О! Мне, Антонио Ломберти, никчемному музыкантишке, которого коснулись нечаянно персты Фортуны в тот что ни на есть миг, когда он меньше всего этого ждал?! Я не достоин и минуты сообщать о Ней, оттого что и легко Женщиной она не была. И Ангелом также. Да, так. Я думаю, и ангелом - не была!

В ней было так хоть отбавляй всего: яркого и внезапного, непостижимого и увлекательного, что больше она напоминала мне что то древнее, окончательно мифическое. Немного грешное в глазах христианина. Отверженную римскую богиню. Юнону, Венеру, Флору. Или нисколько - Уранию, повелительницу муз. Но никак ни пресного, бесцветного ангела! Ведь он, Божий ангелочек, добр от - ничего и - постоянно. А вот Она - то, сиятельная особа, моя княгиня, могла быть добра порою только из тщеславия, из показной суетности, из странной гордости богатой, избалованной Властительницы, могущей разрешить себе любую прихоть, более того добро!

Странно, Алессандро, что я так говорю о Ней, мною тихонько любимой, но ты просишь в своем послании ее точного портрета, а неужто я могу вручить его, утаив хоть какую то черту, неудобную для памяти, неужели вид, обожаемый до поклонения, не потускнеет от такого утаивания? Нет, уж лучше я не умолчу!

Madame princess* (*по - французски, да и по - итальянски также, слова: княгиня и принцесса звучат в равной мере. Автор письма выгодно обыгрывает это сходство! С. М.) рассказывала мне как то, в порыве откровенности, знаешь, той, которая возникает в легкие вечерние часы, когда в доме нет ни одной души, и только слуги тихо ходят по залам, зажигая свечи в высоких кникетах и резных шандалах - о себе, маленькой девочке, родившейся в Турине, в единственный из декабрьских вечеров 1792 года.

*(*Княгиня З. А. Волконская родилась 14 декабря 1792 года, в Турине. Некоторые биографические словари указывают на 1789 год и Дрезден. С. М.)

Ее купали в серебряной ванне с вензелями князей Белозерских - Белосельских на ручках, окутывали тончайшими кружевными покрывалами ручной работы, но ребятенок все одинаково оставался ребенком, среди всей роскоши и блеска, окружающей жилье русского посланника в Дрездене и Турине, князя Александра Михайловича Белозерского Белосельского, знакомца Канта и Вольтера, умнейшего человека и восторженного, тончайшего знатока европейского и древнеримского искусства.

Дитя весьма тосковало по нежным объятиям матери, скрывая тоску сию долгой задумчивостью на скамье в парке, или в библиотеке, на коленях у отца.

Иногда маленькой княжне Зенеиде снился по ночам близкий звук, которого она, увы, ни при каких обстоятельствах не слышала: мамаша ее скончалась ещё во время родов. Просыпаясь, она смутно припоминала волшебство впечатления и весь день пыталась напевать звуки той нежной песни из сна..

Так, ещё в раннем возрасте, у нее развился редкостный мелодический дар, сей же час замеченный отцом ее, и развитый упорными занятиями с итальянскими и немецкими педагогами. Самолюбие русского посланника, как родителя и воспитателя, было навек покорено и польщено всем хрупким и чудным обликом его любимицы : тонкая, кот наплакал нервная, или, скорее, чересчур уж восприимчивая, с огромными, как бы малость запавшими вглубь неправильно прелестного личика глазами, тонким орлиным носом, грациозною походкой, светлыми, золотистыми локонами, будто вобравшими в себя лучи жаркого и ласкового итальянского солнца. Она очаровывала с первой минуты всех, кто видел ее, но не шибко - то жаловала блестящих светских дам франтих, посещавших здание ее отца совместно со своими мужьями дипломатами, хотя и благосклонно выслушивала льстивые их похвалы!

Она ревновала, бешено, безумно, всякий точка зрения, хотя бы вскользь брошенный ее отцом на какую нибудь другую даму!

Рассказывая мне об этом тысячу лет и дней через, княгиня продолжала кусать губы от ярости, так живо перед ее взором проплывали картины прошлого! Не знаю, Алессандро, как она могла примириться с возникновением в жизни отца прочий жены, прелестной Анны Козицкой, дочери русского богача промышленника? Право, не ведаю. Быть может, на какой то момент снисходительность от природы доброго сердца малютки победила жгучую ревность соперничества? А, может быть, она легко поняла, что ничто в сердце отца не может затмить до конца ее, маленькую золотоволосую ревнивицу с нежным голосом и аквамариновыми глазами? Объездив с отцом всю Италию, княжна больше всего и насовсем - любила Турин, то местоположение, где родилась, и море, так как эта чаша - бездна напоминала ей, по ее собственным словам, беспредельные порывы ее собственной, чересчур пылкой души. Она ещё и сама не знала ее, душу свою, излишне что надо..

Тщетно княжна в отроческие лета, позднее, пыталась раскумекать себя, постичь то, зачем накатывает на нее волною жутко беспричинный гнев, отчего, порою, так до боли тоскливо ей бывает без ласковых рук и голоса отца? Почему же так уж важна ее сердцу улыбка любого, кто взирает на нее, отчего обязательно нужна их, любезных светских посторонних, похвала, ободрение, более того и любование, льстивое восхищение, и ею самой, и ее бесспорными талантами, ее способностями ко всему прекрасному: живописи, музыке, в конце концов, и языкам? Не возникло ли ревнивое, суетное тщеславие, порицаемое умнейшими ее современниками затем, всего только от простого недостатка любви, что копился в ней, малютке, а затем - и девице, в одинокой ее душе? Копился, аналогично подспудной ноше, с самого того момента, когда она имела роковое несчастие утратить матушку? Я имею сию робкую догадку о натуре своевольной княгини, но нисколько не настаиваю, мой дружбан, чтоб ты ее принял, как нечто верное, истинное.

____________________________________________

Наконец, ее сжигающая, капризная и требовательная влюбленность к отцу, ее пылкое, ревнивое самолюбие, не по годам развившееся, да ещё в присутствии красивой, но совсем не светской дамы - мачехи, и, к тому же, ее всегдашняя манера к блестящему, аристократическому, идеально избранному обществу светских снобов, в основном, мужскому, манера, нисколько неосознанная в до того малые лета, но, само собой разумеется, бывшая основою ее характера, заставила ее огромные дарования, в ней таившиеся, зажечься ярким и ослепительным огнем: примерно шести лет она уже пылко лепетала что - то на французском и италийском, а с десяти двенадцати и нисколько - на древнегреческом и латыни!

Невинным играм в изящных фарфоровых кукол и пастушек княжна Зенеида предпочитала обязательно, завсегда три серьезных занятия: читка, пение или восхищенное созерцание шедевров, коими наполнена была прекрасная вилла отца ее! Она не знала ни в чем ни удержу, ни отказу: листала старинные, пыльные фолианты, пела и в одиночестве читала до глубокой ночи, танцевала сама с собою на новощенном паркете в огромной зале туринской виллы, и зачастую ее грациозный танец наблюдала в оконце только луна.

Ей, повторю, ничего не воспрещалось и позволялось все, с пятнадцати лет она была полноправной хозяйкою в доме отца - посланника, наравне с мачехою, а, порою, и затмевая ее. Это случалось все чаще, хотя у княгини Анны как - то лучше, естественнее получалось принимать надутых светских болтуний жен европейских атташе и дипломатов.

Княгиня же Зенеида признавалась мне следом, в беседах наших, что не любила ни при каких обстоятельствах верховой езды и дамских журчаний о модах. Не крайне признавала сиятельная сирена и вечное бездельное рукоделье: это как то непомерно раздражало ее живую, пылкую, впечатлительную натуру.

Впрочем, нужно трижды признать: привкус ее был больше чем безупречен, воспитанный многим и многим: и отборным чтением и необычностью, глубиною воспитания, в коем шибко было в прошлом европейское, аристократическое воздействие отца. И, смею считать, не только тщательным изучением предметов искусства, но и некоей очарованностью взгляда на них, собственным, пылким складом натуры так же утонченно пестовался привкус юной княжны Белозерской. То мое глубочайшее убеждение, как служителя Муз, нехай более того и уж очень скромного! Можешь, хотя вообще-то, с ним дебатировать, можешь заливаться..

Вскоре пленительная туринская дева, как ее называли в светском обществе, не без всегдашней крупинки своей тщеславной гордости, заметила, что в настоящее время сама становится непременной законодательницей света. Ее манерам пылко подражали, ее мнения повсюду упоминали, ее пением - безудержно восторгались!

Но сделаться властительницею дум туринского общества тогда осьмнадцатилетняя, бесконечно прелестная княжна Белозерская, увы, не успела.

В 1809 году, совместно со стареющим отцом посланником, младшею сводною сестрою Марией - Магдаленой и всеми домочадцами, княжне Зенеиде пришлось спешно отправиться в Россию: не то за новым назначением отца, не то для тихой жизни при новом правлении.

Россия в те времена уже немного лет устраивала существование при ином Монархе. Строгого, вспыльчивого, непредсказуемого Павла Первого, рыцаря Мальтийского ордена, неукротимого в бешенстве нрава, сменил на престоле тихий и неглупый юный раскрасавец, блестяще образованный наследник его, Александр Первый, победитель Аустерлица, пленник венценосной дружбы с австрийцами.

Милая княжна, любимица Турина, никак не могла ведать, понравится ли ее чудаковатый папа, с его утонченными европейскими манерами и пылким восторгом перед всем романским, блестящему Двору русского Императора, да и Ему самому?.. Отец ее без малого не говорил по - русски, хотя и пытался строчить длинные, витиеватые вирши о древней, ещё киевской, Руси на французском.

Княжна Зенеида же и совсем не могла отгадать нрава и облика своей далекой Родины.. Она ибо без малого не знала ее. Жизнь там начиналась для нее заново. Совсем заново. Ей было чуточку ужасно. Но в страхе этом она призналась как собак нерезаных позднее. Совсем немногим. А, точнее - только мне, бедному музыканту Антонио Ломберти, в тиши пьянящих и ароматных римских вечеров.

Отрывок второй. Муза Императора и царица муз

Она страшилась понапрасну, в столице снежной русской Державы ей был оказан восторженный прием, но Боже, кто и когда смог осознать до конца волнения сердца, привыкшего к властному и непосредственному изъявлению чувств, к теплой сердечности, к пылкой восторженности, до того обычной для южных краев?! Она страдала непомерно от всего: от несходства темпераментов и привычек общества, от взглядов придворных, более того от резкой перемены климата, причинявшей вред ее хрупкому здоровью. Ее неодолимо тянуло в Италию, но отбыть было нереально, семейство, казалось, прочно устраивалось на родине.

Княжна Зенеида непрестанно отпугивала теплой непосредственностью изящных манер своих тех холодных северных красавиц, что и мазурку - то танцовали больше с рядом мягких кресел, а не с кавалерами. Она чувствовала себя в блестящем придворном обществе абсолютно одинокой. Ее на все сто занимали только серьезнейшие занятия музыкой и пением, да светские обязанности при Дворе, как дочери посланника и знатнейшего в России дворянина.

Княжна Белозерская, при первом же своем представлении ко Двору настолько понравилась Императору Александру, что он открыл с нею в полонезе бал и весь вечерок отличал ее своим вниманием. Говаривали тишком после этого, что и просватана за блестящего гофмейстера Двора, сиятельного князя Никиту Григорьевича Волконского, одного из богатейших женихов страны, была княжна Зенеида только особым благоволением Императора.

СчАстливый молодой был старше избранной им туринской волшебницы без малого на двадцать с лишком лет, цинично мудр, спокоен и благовоспитанн гладко в такой степени, чтобы с благоразумною усмешкою дать и себе и своей юной супруге право существовать собственную существование, какими бы тайнами она, эта существование, не была покрыта!

Пышную свадьбу свою Волконские, с благословения отца княгини, резво и неожиданно умершего за немного месяцев перед тем от апоплексического удара или паралича сердца, не знаю в точности, сыграли в присутствии всего пышного Северного Двора, самого Императора и обеих Императриц.

Молодая княгиня немедля была зачислена в свиту Императора и вскоре добровольно потеряла право беспрепятственно распоряжаться собою и каждою минутою жизни. Фрейлины Двора негодовали на юную княгиню, но что их гнев перед царскою симпатией?

Княгиня Зинаида без малого неотступно сопровождала своего друга властелина, тот, что, с видимым удовольствием, проводил с нею целые часы в оживленных беседах и более того спорах, как рассказывала мне позже она сама.

В разговорах тех властелин России и кумир всей тогдашней Европы особенно уважал смелость, пленительную живость и горячность младой княгини, с каковою та имела твердость отстаивать и аргументировать свои собственные мнения и убеждения! Ведь всевластному хозяину холодной державы очень и сильно всего ничего кто мог изъясняться правду прямо в физиономия, не достигать соглашения во мнениях, дерзить! А сирена туринская сие смела и не единожды.

Впрочем, умела она и, как никто, выказывать Монарху знаки своей щедрой привязанности. Так, на Веронском конгрессе 1822 года, княгиня - певица выступала на импровизированном вечере - спектакле, в опере Паизиелло La Molinara, с главною партией. Свое кристально чистое, воздушное пение, в котором таяли звуки, она посвятила единственно ему, русскому Монарху. Александр взволнованно пытался не принять до того щедрый и откровенный презент на виду у всей светской публики. La Molinara была его любимейшею оперой, а княгиня, - в этом с того вечера никто не смел колебаться, любимейшей певицею! Я видел тогдашний и любовный и артистический триуф княгини Зенеиды своими глазами, оттого что повсеместно таскался за нею, как побитая дворняга, моя тень была неизменно там, где ее нижняя конечность только только касалась земли! О, я ревновал, разумеется, как безрассудный, но к кому смел я ревновать?! К тени?!! Имя русского Государя ни при каких обстоятельствах вольно не произносили вслух рядом с именем княгини, хотя все видели, что если только позволял церемонный этикет, Александр всенепременно посещал все ее спектакли, репетиции и вокальные вечера концерты, которые давала княгиня еженедельно в своем петербургском особняке, на Дворцовой, будучи в столице, или в своих мраморных заграничных палаццо.

Александр Первый вроде бы боялся освободить от себя княгиню хотя бы и на шаг! Ей помогали в репетициях лучшие его придворные музыканты, а наряды к большим красочным спектаклям шили золотошвеи и портные русского Двора..

И нам, бедным скрипачам, помогавшим в домашнем оркестре, перепадал изредка, не золотой, о нет, а лакомый вечерний стол на кухне, поллитровка - другая вина: остатки того, чем потчевали у княгини дорогого венценосного гостя! (Как я, грешник, радовался тайно известию о смерти Императора, что застало княгиню врасплох!)

____________________________________________

Она была тогда совершенно убита горем, дерзко носила основательный, вдовий траур и трепетно перечитывала его пространные письма к ней, которые хранила сообща с несколькими цветками из букета незабудок, что собственноручно положила ему в гроб при прощании в Петропавловском соборе.

Да, она хранила только его письма, потому как больше, чем какими то драгоценностями или иными знаками своего монаршего внимания, российский Ввластитель осыпал свою любимую умницу - княгиню белоснежными листками посланий, с изящно запутанными росчерками пера и именными гербами Романовых на бумаге.

____________________________________________

Надо в этом месте заявить, что княгиня завсегда отвечала Императору настолько же пространно и вдумчиво, на долгий срок запершись в своем кабинете, где никто не смел ей мешать, и куда слуга время от времени осмотрительно входил поменять свечи или доставить свежего шоколаду: княгиня шибко берегла глотка, но порой баловала себя по вечерам этим сладким напитком, к которому питала слабость. Очевидно, шоколад служил для нее и средством унять раздраженные нервы. Она вообще нередко бывала нервна и неровна, и я не мог постигнуть, от чего все это? Или без затей боялся осознавать по любовному малодушию своему!

Собственные любовные переживания в то далекое уже сейчас время, ( В 1813 году, когда княгиня, к примеру, сопровождала Императора в заграничном походе в Саксонию, взяв с собою двухлетнего сына. По настоянию Императора, княгиня оставалась в Праге, а не вблизи театра военных действий. С. М.) должно быть, изрядно томили ее, не давали ей покоя, она беспрерывно терзалась мыслью, кого же избрать ей на образ своего постоянного воздыхателя, кого выбрать, кого изготовить завесою пламенного чувства своего? И все металась, горячею искрою, то между преданным ей, вроде бы кобель, Теодором Бруни* ( *российский гравер, скульптор и художник, Федор Бруни, сопровождавший княгиню З. А. Волконскую в ее беспрестанных метаниях по Риму и России. - С. М.) и Тем, чье имя так опасалась окрестить, но которого все, все знали!

Ко всему прочему присоединялось ещё и то, что она сама так или по-другому считала долгом супруги и что, хотя вообще-то, сильно эгоистично - великодушный князь Волконский окончательно и не призывал ее исполнять, только на людях сурово соблюдая все церемонии и условности. Княгиня же условности сии постоянно гласно презирала, смеялась им, но, хотя ей и нравилось собирать вечную фронду то правительству, то бомонду обеих столиц, то этикету, пикировки сии ни при каких обстоятельствах не свергали ее с пъедестала царицы общества!

Я же, и подавно, не смел судить ее, хотя чувства верующего католика были кот наплакал оскорблены во мне. Но немало ли мы в двадцать с небольшим лет думаем о вере? Спасало ее и пылко оправдывало перед Богом в глазах моих то, что она не могла обожать своего мужа, хотя и пыталась.

А она, понимая цену своему положению, которое временами казалось ей ложным и непреодолимо тяжелым, по прежнему молчком раздирала душу тайными страстями, что и делало ее зачастую до того вспыльчивою и неровной в обращении с людьми.

Она не говорила со мною в те годы без малого ни о чем, только пару раз вдумчиво роняла, что ей постоянно уж очень неудобно с ее живостью в душной атмосфере раззолоченного Санкт - Петербурга, что она боготворит Императора Александра, но боится вымолвить ему об этом!

Когда же я выразил ей как-то раз близкое тихое изумление по поводу этого, княгиня сей же час вспылила на мои робкие нравоучительные сентенции и, грубо оборвав меня, запретила произносить о Монархе, спасшем Европу от варвара Бонапарте в до того неуважительном тоне! Я вспылил также, видимо, глухая ревность, снедая меня, заговорила во мне, противу воли моей! Пылко и дерзко возразил я княгине, что приди Наполеон в Россию в 1812 совершенно, она была бы ныне уже европейской державой, с конституцией, запрещающей ей позорное крепостное рабство!

Милая княгиня изумленно взглянула на меня, на момент потемнели ее глаза цвета цейлонского сапфира... Она покачала головой, и сказала тихо: О, да вы мыслитель, синьор Ламберти! А как же Ваша держава, которую узурпатор - француз также придавил своею генеральскою подошвой? Я не нашелся, что оспорить, а княгиня, потрепав меня по щеке, произнесла с ласковым благодушием: Трудно судить о том, чего Вы не целиком можете уразуметь. Его Величество Государь Александр Павлович говорил мне, что давнехонько уж у него готов план конституции России, близкий польскому, и медлит он во всем только потому что, что непонятные брожения в обществе настораживают его. Однако, он всенепременно хочет дать дворянству самому избрать себе дорога, и если все сложится удачно, кто знает, может быть, быстро в России все станет по иному! Ошеломленной настолько непривычною откровенностью княгини, я помнится, немедленно умолк, не в силах перечить, и только впитывая всем сердцем тон ее голоса и тепло пальцев, прикоснувшихся к моей щеке! Бедный я, бедный!

____________________________________________

Дружба и безграничное доверие императора Александра, человека мудрого, умного, наделенного и всеми пороками и всеми добродетелями самодержавного Властителя, непомерно одинокого, не столь по гордыне своей, о которой говорилось всеми, направо и налево, сколь по положению, дарованному Ему Небесами, положению, отвращающему пылкою искренность друзей, была единственным сокровищем, приподнято ценимым княгинею Зенеидой.

Злоязычный свет тихо говорил, что самое яркое подтверждение этой пылкой, романической дружбы один отпрыск княгини, князь Александр, только ненароком носящий фамилию: Волконский.

Каждая черточка младенца, отрока, а позже и юноши, отдавшего себя дипломатической службе, придирчиво рассматривалась, оценивалась, сравнивалась досужими языками - или знатоками придворных тайн? - с ликом Александра Благословенного.

Никто не мог ответствовать утвердительно ни на единственный щепетильный вопросительный мотив при взгляде на светловолосого, задумчивого мальчика с правильными чертами лица, в которых безошибочно угадывалась старинная родовая гордыня, разновидность. Не скажу ничего и я, скромный воздыхатель, на которого чуть-чуть обращали внимательность и которого нежно поддразнивали. Княгиня нечасто и негусто оставалась одна, кругом нее всегда был сияющий круг поклонников, ей определенно нравилось поддразнивать, терзать, составлять обязательную стихотворную дань, оживлять сумасшедший вихрь ревности, более того и у сына, тот, что порой бросал на нее очень опечаленный, умоляющий точка зрения, призывая хотя бы единую минуту ее досуга уделить ему.

Целыми вечерами, бывало, бродил он тенью за нею, ища ласкового прикосновения ее тонкой руки, ловя мимолетное, теплое словечко.

Но блистающая в салоне своем княгиня только беспечно смеялась, безразлично журила сына, и спешила передать огорченное, смышленое дитя на руки няням и строгим гувернерам, считая, что он ещё чрезмерно мал для откровенностей ее горячей, артистичной души. Она, вне сомнения, заблуждалась, но кто бы мог уговорить ее в этом, гордую, своенравную, дерзкую, беззащитную только изнутри, так сильно, что никто не видел, не мог осознавать этого?!

Лишь любящие глаза, любящая суть человеческая и сердце Но как зачастую княгиня Зенеида отворачивалась от всего! Отворачивалась до тех пор, в то время как не чрезмерно достойная влюбленность не захлестнула на все сто ее пылкого сердца.. Любовь к тщеславному и ничтожному соотечественнику моему, графу Риччи, флорентийцу без всякого состояния, на содержании у богатой жены певицы, дочери русского генерала Лунина. Над бархатным басом альфонса - графа в блистательном кружке княгини благодушно - язвительно посмеивались, а самого его немного кто тогда принимал всерьез Заискивающие его привычки, пересыпаные комплиментами сладкие речи, медовость стабильно соседствующая с вздорной нервностью и высокомерием к ниже стоящим, все это внушало самое малое уважения, надобно сказать

Отрывок третий. Famme fatale. Легенда и истина

Эта странная влюбленность княгини, вспыхнувшая моментально, как высохший хворост в пламени костра, сделала и ее, и графа Риччи притчей во языцех во всех аристократических гостиных. Все дамы, не сговариваясь между собой, и не ленясь, с азартною пылкостию, нервически осуждали скандально влюбленную пару, жалели бедную Екатерину Лунину, страстно привязанную к покинувшему ее красавцу - мужу и потерявшую от сильных переживаний свой дивный звук.

Княгине же, не привыкшей смиренно хоронить глаза, казалось, было чертовски все одинаково, и она пропускала мимо ушей шепоток светских приятельниц своих, старательно записывающих ее в недосягаемый для многих из них разряд famme fatale роковых дам.

Приятельницы своенравной италийской волшебницы с особенною, злою сердечностью, припоминали ей тут же все ее недамские таланты и в изящных искусствах и непревзойденную искушенность в искусстве обольщения!

Подтверждением абсолютно испорченного, рокового нрава княгини служила усердным сплетницам и бывшая у всех на устах история о несчастной страсти молодого московского дворянина Дмитрия Веневитинова к Сиятельной сирене, стоившая бедному талантливому юноше целой жизни! Княгиню - чаровницу обвиняли, без устали, в яром жестокосердии! Быть может, и не без оснований. Единственным оправданием безчувственной княгине служило, пожалуй, только то, что она не чересчур продолжительно мучила талантливого, прекрасного юношу туманом обещаний, и без малого немедленно же предложила ему сердечность дружбы, на которую ее тонкая, артистическая, пылкая суть человеческая и восприимчивое сердце были способны, так полно и ослепительно, как никакие другие! Она, хоть мучила себя обвинениями, терзаясь следом смерти синьора Димитрия, но, как говорила, не могла принудить себя понимать его персону чересчур серьезно, не по матерински!

С плачем и душевным сокрушением княгиня признавалась мне потом, что ей нравилось без труда кокетничать с ним, поддразнивать, и как то загадочно хранить молчание, но

Но она ни в коей мере не могла и допустить, по ее собственным словам: что от души и правдиво выраженная ею невозможность поделить настолько прекрасное ощущение, может довести впечатлительного юношу до могилы! Такое не снилось ей и в страшном сне!

Она до того от души исповедовалась предо мною в своей неизбывной горечи потери, и так длительно не могла стереть из сердечной памяти своей облика безвременно ушедшего русского соловушки, что я был всецело склонен уверовать ее искренним терзаниям, но.. Но лукавство! Извечное лукавство женщины, лукавство стоустой молвы!

Русского чудного пиита Веневитинова захоронили с перстнем на руке, подаренном ему когда то княгинею. Это только только добавило аромата тайны в повторяемую усердно всеми легенду смерти.

Легенду, легкие персты к которой, вероятно, приложила и сама вездесущая княгиня, то и занятие с легким смехом рассказывающая многочисленным гостям своего модного салона о безумствах младого пиита: то о розах на снегу, перед ступенями ее парадного подъезда, то о беспрестанной посылке ей стихов, чуть-чуть только переписанных набело, то о молчаливых прогулках пиита с нею на пару, в экипаже

Что поощряла она в темноте тех прогулок, какие безумства? Робкие поцелуи руки через перчатку, молящий точка зрения, недосказанное признание или - нечто большее? Никто не мог услыхать правды, княгиня грубо обрывала расклад, смыкая уста, только на ланитах ее играл предательский румянец!

Для особого проницательных взоров аккурат румянец - то и служил молчаливым и решительно - безжалостным вердиктом похитительнице сердец! Она это знала и соглашалась с таким положением вещей, оттого что так ни при каких обстоятельствах на сто процентов и не избавилась от суетного тщеславия..

Но, чтобы не глядеться в глазах общества уж очень уж неприступной и холодной, царица муз и красоты как то презентовала молодому и пылкому рифмотворцу - поклоннику изысканный перстень старинной работы, приложив, и все-таки, без малого этот же час, легкое, кокетливое напряжение к тому,чтобы весть о подарке стала известна многим ее знакомцам! Сие странное, бесхитростное коварство сослужило княгине жутко неважную службу! Впрочем, не мне о сем судить, Алессандро, я несложно рассказываю.

Впечатлительный синьор Димитрий не хотел разлучиться с подаренным ею перстнем более того и на минутное момент, и в пылу мозговой горячки все повторял дорогое ему имя, прикасаясь к кольцу губами, сухими от жара. Камень перстня треснул напополам, (может быть, и от какого - нибудь неловкого движения горячечного больного) и волшебной его дарительнице тут же приписали всевозможные и более того невозможные роковые качества, нарекли и ее саму безнадЕжно и окончательно: famme fatale!

Возможно, она сама тому наречению себя в расчисленном кругу светил и была как то рада, потому как это только прибавляло ей ещё немалую толику изысканного блеска в жутко изысканном обществе, а она так привыкла и к нему, и к власти над бедными мужскими сердцами!

Но вот как раз этой то сиятельной суетности, сути роковой дамы, морозно и тщеславно, смеясь, губящей мимоходом и жизни, и сердца, и судьбы поклонников своих, товарищ мой, не могли помиловать княгине до конца чересчур уж многие: не только я, - что я и кто?! - но и более того большой Дант России Александр Пушкин, тот, что, и на бумаге, и воочию, знакомясь со строфами Веневитинова, пылко предрекал молодому дарованию большую, блестящую будущность на пиитической стезе! Но слава безвременно канула в могильную тьму, а руку к тому приложила, несомненно блестящая, нервная, взбаломошная, капризная, непереносимо суетная, любящая сценический маскарад, аффекты и эффекты, княгиня Зенеида, увы!

Право же, на ангела, несмотря на ее воздушную наружность, она окончательно не походила, повторюсь ещё раз!

Русский гений был, на мой воззрение, уж очень проницательным и умным человеком, чтобы не отметить все портившей червоточинки тщеславия в сердце, уме и натуре княгини Зенеиды. Червоточинки грозяшей разверстись в большую пропасть, но в то время как она была видна только одному Ему, с его вещим премудрым сердцем Пиита.

Говорили в болтливом свете, что он, вспыльчивый и самолюбивый до крайности, не мог помиловать княгине не что иного, как простого пренебрежения его мужскою увлеченностью ею, но таковский не было и в помине, могу засвидетельствовать это под присягой! Именно льдинка ее самолюбования и обожгла пронзительным холодом умное и чуткое сердце русского Данта, сперва писавшего в альбом княгине чудные строфы сонетов и посвящений! Он немного сторонился тщеславных женщин, быть может, ещё и в силу того что, что они неосознанно напоминали ему своим поведением его собственную матушка, красавицу - креолку, мадам Ганнибалл, тешившуюся только блеском необычной наружности своей и тонкою игрою своего ума, но до того пренебрегавшую сыном в детстве, что раны от подобной холодности не могли зажить в душе Поэта, впечатлительной и тонкой, сотканной из эфирных материй, и в зрелом возрасте!

Похожа была внутренне на мадам Пушкину, как почудилось поэту и княгиня Волконская.

Он, разумеется, никому и ни при каких обстоятельствах, не единым словом и намеком, не выложил своего скорого разочарования в истинной натуре княгини : блистательной женщины сирены, на первых порах внушившей ему сильно глубокое почтение и восхищение артистическим, истинно божественным, Даром своим.

Но на одном из вечеров ее, в отклик на неумолчные и пересыпанные медоточивыми комплиментами моления княгини прочитать что нибудь собравшемуся у нее обществу, запылал, и, отрывисто, певучим тенорком своим прочел сильно неподходящую для салонного слушанья, но изумительную по силе вдохновения пиесу: Поэт и чернь. Слушатели оторопели, а княгиня была настолько раздосадована дерзкою выходкой пиита, что не смогла того утаить. Пушкин же только постепенно, с достоинством, поклонился, одарив блистающую толпу насмешливою улыбкою, и вышел из залы, не простившись не с кем. С той поры он уж перестал быть пылким завсегдатаем салона, задававшего тон всей Москве.

Впрочем, и сама княгиня вскоре уехала из России навечно, гонимая вон из Отечества своего не только ледяным холодом перемен, наступивших при царствовании Николая Первого, нового Государя России, но и тем яростным гневом осуждения, с которым встретило среда новую влюбленность ее, взросшую до того быстро из праха безрассудно отверженнго ею пыла Веневитинова.. Что сделать, свет переменчив во мнениях, злопамятен и злоречив! И нечасто соблюдает, более того и ханжески, основные христианские заповеди!

____________________________________________

Окончательный отбытие княгини в Италию был решен в 1827 году. К тому времени несчастные супруги Риччи уже совсем разъехались, в конце концов, между собою, и граф - ловелас получил вероятность отбыть навечно за рубеж, в пенаты свои, чтобы там уж слыть(но - быть ли?!) беспредельно преданною тенью княгини Зенеиды, которая и сама не замедлила следовать за ним, в окружении всего своего семейства: многочисленных приживалок и приживалов, подросшего сына с гувернером С. П. Шевыревым, русским обедневшим студентом историком, и в неизменном, надоевшем ей донельзя, обществе полубольного мужа - князя - прожившего в разнеженном климате Италии ещё с лишком десять лет! а ещё - вороха прощальных мадригалов, которыми осыпали ее российские пииты, окружавшие плотным кольцом недоступную им по величию фигуру Пушкина!

Сей же неглупый Бог русской Лиры на алтарь сиятельной волшебницы не принес больше ни единой жертвы своею чудной пиитическою строфою, а послал вослед ей строки прозы, которые звучали до того земно и грубо, что я не решусь привести их тут!

Вероятно, Алессандро, они жутко и очень справедливы, в особенности, если обозревать на Судьбу милой моей княгини в настоящее время, следом ее смерти, с высоты всех протекших лет.

Но кто мог быть в курсе тогда, что все сложится так, а не по-другому, что порок княгини, до того когда то настороживший великого пиита, обернется совсеми другою, непонятною обычными людьми стороною маниакальною жаждою бессеребреничества!

Она так щедро, безоглядно тратила родное громадное состояние на всевозможные милостыни, содержания, поощрения, воспомоществования, церковные подаяния, концерты, чудаковатые прихоти любовника - певца, что в конце жизни своей и сама умерла без малого нищею, обобранная монахами терцианами, членом ордена которых она стала, изменив вере своей Отчизны и приняв католичество.

Отрывок четвертый и завершающий. Смертельная доза милосердья

Я не имею понятия, дружбан мой, отчего она нежданно решилась заменить веру свою, ту, в которой крещена была от рождения.

Так же читайте биографии известных людей:

Зинаида Гиппиус Zinaida Gippius

Зинаида Гиппиус - русская поэтесса и писательница, драматург и литературный критик, одна из видных представителей Серебряного века русской культуры...
читать далее →

Зинаида Серебрякова Zinaida Serebryakova

Зинаида Евгеньевна Серебрякова родилась 28 ноября 1884 года в усадьбе Нескучное (под Харьковом). Отец - Евгений Александрович Лансере - был..
читать далее →

Зинаида Кириенко Zinaida Kirienko

Народная артистка РСФСР.
читать далее →

Зинаида Шарко Zinaida Sharko

Зинаида Шарко - популярная советская и российская актриса театра и кино, народная артистка РСФСР. Родилась 14 мая 1929 года.На сегодняшний день..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий