Известные люди

»

Лидия Зиновьева-Аннибал

Она и взаправду была похожа на богиню в красной тунике, ниспадающей с плеч, на фоне богемной обстановки салона, задрапированного оранжевыми коврами. Ее звали Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал. Художница Маргарита Сабашникова написала ее портрет, в котором странно-розовый отлив белокурых волос подчеркивал яркие белки серых око на фоне смуглой кожи, лицом она походила на Сивиллу Микеланджело львиная посадка головы, стройная сильная шея, решимость взгляда. Для мужа крупнейшего теоретика и поэта русского символизма Вячеслава Иванова она стала музой, вдохновительницей, менадой, подобно как бы перенесшейся в ХХ столетний период из свиты греческого бога Диониса.

На Башне Иванова, как известно, царили культ Диониса и идеи активный жизни, воспевалось состояние экстаза, позволяющего проникать в тайны Вселенной, восстанавливать разрушенные связи человека с миром, преодолевать остро ощущаемое человеком начала XX столетия одиночество, отпадение от природной, космической жизни. И, по утверждению Бердяева, Лидия Дмитриевна была подлинно дионисической, бурной, порывистой, революционной по темпераменту, стихийной натурой, чуть ли не больше близкой дионисизму, чем ее ученый супруг, написавший об этом веселом и грозном боге не одну работу.

Она была эксцентрична, горда, независима, самолюбива, вызывающе умна, но и жизнерадостна, доброжелательна, открыта людям. Ее характеризовало необычайное чуткость к человеку, постижение того, что он великая ценность, неповторимая и незаменимая. Она умела с одинаковой доброжелательностью выслушивать утонченные символистские рассуждения петербургского эстета и горячую несвязную просьбу крестьянки из деревни.

В ее жилах текла голубая кровь: папа Лидии Дмитрий Зиновьев был родом из сербских князей. Окружению он запомнился беззаботным, великодушным барином, в котором один раз взыграла невесть откель взявшаяся жилка предпринимателя он первым решил индустриально применять Нарвский водопад.

Это действо принесло семье неплохие дивиденды, но широкая природа барина всю дорогу посягала на это благосостояние. Ее матушка, урожденная баронесса Веймарн, была шведкой по отцу, а по материнской линии примыкала к семье Ганнибала предка Пушкина. Детство Лидии прошло в петербургском особняке, тот, что был известен в городе как придворный: брат ее отца был воспитателем цесаревича, в дальнейшем императора Александра III. В силу всего перечисленного девочке с рождения было уготовано блестящее предстоящее великосветской дамы, но с самого раннего возраста Лидия думала о себе и о своем будущем по-другому. Ее богатое фантазерство вечно вырывалось из стен роскошного дома, она придумывала собственные игры, которые взрослые называли необузданными и дикими.

Наставления и беседы гувернанток и учителей, как правило, ни к чему не приводили, Лидия своенравничала и бунтовала. Уединяться с книгой она не любила, так что единственной отдушиной в детстве считала лето в деревне. Но один раз и сельский мир перевернулся для нее вверх дном. Братья Лидии убили на охоте медведицу и привезли с собой трех медвежат, которых выкормили из соски и вырастили. Целый год Лида от них не отходила. Когда же звери стали большими, их увезли в лесной массив. А те, будучи ручными, доверчиво подошли к мужикам на покосе. Мужики, ничего не ведая, изрубили их косами. Дошедшая до Лидии весть на долгий срок выбила ее из колеи, мысли о том, что же есть добро и зло, и как Бог допускает зло не давали ей покоя. Она весьма изменилась, стала неуправляемой, а вскоре ее исключили из петербургской гимназии. Тогда родители нашли выход, менее всего подходящий для состояния, в котором она пребывала: отправили Лидию в Германию в школу диаконис, где она изводила пасторов, портила одноклассниц, получив прозвище-фатум Русский чертяка.

В итоге за ней закрепили черта, которого она так боялась выявить внутри себя. Ей не разрешали ни с кем дружить, когда же наставница пригрозила ее подруге исключением из гимназии, Лидия дошла до отчаяния, в силу того что как не могла постичь таковой несправедливости: если дурная слава закрепилась за ней, то зачем хотят турнуть ее подругу? Обозвав наставников свиньями, она, изгнанная и из этого заведения, вернулась домой.

От мифов к революции

Дабы продолжить образование дочери, родители пригласили в жилье молодого университетского учителя-историка Константина Шварсалона, тот, что сыграл в жизни его 17-летней ученицы достаточно существенную образ, вследствие того что как сумел стремительно наполнить ее душевные пустоты умело поданным новым альтруистическим взглядом на существование. Причем альтруизм в устах Шварсалона обозначал ни немало ни самое малое как социализм. Такая спекулятивная развлекуха со словом объяснялась просто: в аристократической среде словечко социализм было крайне опасным и, сообразно, подменялось на альтруизм, а в среде авангардный интеллигенции носители идей социализма были свояками. Лидия упивалась красноречием молодого учителя, тот, что прошелся по всем эпохам мироздания, не забыв о мифологии Древней Греции и героях Рима. Разъясняя идеи социализма-альтруизма, преподаватель говорил о высоких целях, благородных людях лучших из лучших, о каком-то героическом деле, уже начатом этими людьми. Лидия, всю дорогу жаждущая дела и геройского поступка, решила всецело посвятить себя воплощению этих идей.

После гимназии и школы диаконис взгляды Шварсалона стали для нее, конечно, прорывом, билетом в новую бытие. Более того, она объявила родителям о замужестве. Те, немного обескураженные разницей в возрасте, решили согласиться: все-таки грядущий профессор университета. После свадьбы деятельная юная хозяйка тут же примкнула к социал-революционерам, сняла конспиративную квартиру и тем самым всецело отдалась делу супруга. А тот, в свою очередность, оказавшись при деньгах и свободном времени, забыл о революции, которой ни при каких обстоятельствах серьезно и не интересовался, и занялся организацией собственного досуга с различными женщинами. Лидия, ничего не подозревавшая, успела породить ему дочка и двух сыновей. Когда же она узнала об изменах, то, кратковременно думая, забрала детей и уехала за рубеж.

Счастье для всех

Рождение же Зиновьевой-Аннибал как писательницы (тот самый, как говорили, полупсевдоним она взяла себе, начав литературную деятельность) состоялось следом встречи с Вячеславом Ивановым (до этого был только единственный опубликованный совершенно обычный и прямо неудачный расклад, написанный под влиянием социалистических идей, внушенных Шварсалоном, Неизбежное зло о страданиях крестьянки, вынужденной сделаться кормилицей, в то время как ее свой дитятко умирал от голода). Друг посредством друга нашли мы всякий себя. И не только во мне в первый раз раскрылся и осмыслил себя, вольно и твердо, стихотворец, но и в ней, вспоминал он. Зиновьева-Аннибал стала его подругой, женой, единомышленницей. В уста одной из героинь своего первого крупного произведения, драмы Кольца (1904 год), она вложила признание: Не помню себя до него, какая была. Была ли совсем? Я он. Вся в нем. В этой драме сплелись идеи отречения и самоотречения, отказа от уединенности и необходимости жертвы. Аннибал-писательница прослеживала все возможные варианты любовного чувства любовь-страсть, любовь-упоение, любовь-ослепление, любовь-жертвенность, любовь-дружбу и наделяла ими живых и мучающихся героев. Героиня пьесы преодолевала бесплодное ощущение ревности и примирялась с соперницей. Напряженность ее взаимоотношений с мужем снималась простым решением: если любящие чудесно обрели приятель друга, они уже не принадлежат только товарищ другу, оттого надобно возвратить любимого всем. И тогда наступит счастье, которое и есть правильное состояние души. Так решила писательница Лидия Зиновьева-Аннибал. Но так же решила и подруга жизни поэта Иванова, будучи откровенно убежденной, что ее должок возвращать Вячеслава людям, что фортуна только для себя немыслимо, недостойно. Постепенно вызрела думка о создании семьи нового типа, в которую может безусловно и вольно заходить третий дядя. Такая семейство станет началом новой человеческой общины, началом новой церкви. Роль третьего в супружеском союзе Ивановых попеременно суждено было сыграть поэту Сергею Городецкому и Маргарите Сабашниковой, жене поэта Максимилиана Волошина.

Но сотворить тройственный союз не удалось ни в первом, ни во втором случае. Причины были различны. Городецкий был излишне увлечен своею собственной женой и не откликнулся на призыв Вячеслава Иванова, Маргарита же не на шутку увлеклась Ивановым, внеся этим установленный диссонанс в задуманную гармонию... Казалось, Зиновьева-Аннибал на все сто разделяла и поддерживала соборные идеи своего мужа. Суть их заключалась в том, что мировое сообщество должно стараться к объединению на новых началах: отрицании индивидуализма, неприятии страдания, рождении личного опыта, в котором просвечивает навык сверхличный. В этом мистическом соприкосновении духовно близких людей особую образ призвано сыграть ощущение любви, лишенное эгоизма, любви, дарящей любимого другим. Так оформилась своеобразная проповедь эротико-мистического коллективизма, которая отозвалась и в творчестве, и в личных отношениях Зиновьевой-Аннибал. Если в пьесе Кольца она провозгласила: Мы не можем быть двое, не должны смыкать кольца, мертвым зеркалом отражать мир.

Мы мир Не надобно сочувствовать тесных милых колечек. Океану любви наши кольца любви!, то не об этом ли свидетельствуют ее слова, обращенные к Маргарите: Ты вошла в нашу существование, ты принадлежишь нам. Если ты уйдешь, останется мертвое... Мы оба не можем без тебя? Однако отзвук и этих неудач, и трагических переживаний самой участницы эксперимента явственно различимы в ее повести Тридцать три урода, которую критика окрестила первым в России произведением о лесбийской любви, так как в центре две героини актриса Вера и ее юная возлюбленная, которую она обращает в свою веру. Рискованная предмет послужила причиной наложения на книгу ареста, тот, что, хотя вообще-то, вскоре был снят, потому как в итоге не нашли ничего, прямо противоречащего нравственности и благопристойности (из определения суда). Но когда повесть все же предстала на суд читателя, раздались критические голоса: перед нами рисунок из анатомического атласа (А. Амфитеатров).

Встреча

Путешествие по Швейцарии и Италии не принесло ей утешения, напротив, вдалеке от Петербурга она увидела, что занятие, которому посвятила всю себя, оказалось очередной бессмыслицей.

Лето 1893 года Лидия с детьми проводила во Флоренции, где ее навестил петербургский знакомый Иван Гревс. Найдя Лидию в печальном, удрученном состоянии, он решил познакомить ее с Вячеславом Ивановым, тот, что в то время пребывал в Риме. Их первое рандеву произошло в июле. Они шли по тротуарам Вечного города, и им было шибко без труда и торжествующе, оба позже вспоминали, что тогда в знойный полдень какая-то незримая искорка пробежала между ними.

Потом Лидия с детьми вернулась в Россию, а Иванов с женой, напротив, перебрались во Флоренцию. В Петербурге Лидия раздумывала над словами Иванова о том, что ей нужно закончиться заниматься политикой, более того если она направлена на поддержка униженным и оскорбленным, им позволительно пособлять по велению сердца, не будучи членом какой-либо партии. Займитесь лучше музыкой советовал ей предстоящий теоретик русской символистской поэзии. Она приняла его советы: продала здание, где работала с революционерами подпольщиками и где хранилась их нелегальная литература, взяла детей, воспитанницслужанок и отправилась во Флоренцию обучаться пению. Там, конечно, она стала посещать обиталище Ивановых. Супруга поэта Дарья Михайловна, как это бывает в таких случаях, своевременно не спохватилась. Страсть между Ивановым и Лидией разгорелась огнем. Иванов, в какой-то миг осознав это, решил, что так запрещено, недопустимо, он попробовал сбежать от самого себя в Рим, но посредством два дня вызвал к себе Лидию Он чувствовал, что ничего сделать с собой не может она вдохновляла его, ее наличие наполняло его неиссякаемыми творческими силами. Когда он это осмыслил, ему стало несладко и страшно: как же он сможет покинуть свою семью, Дарью и сына Сашеньку? Он во всем покаялся Дарье Михайловне, объясняя ей, что это демоническое наваждение быстро пройдет и что расставаться им отнюдь не нужно. Но супруга была непреклонна и потребовала развода. Он сам сопроводил ее в Россию.

Вспоминая тот самый нелегкий отрезок времени, Иванов писал: Властителем моих дум все полнее и могущественнее становился Ницше. Это ницшеанство помогло мне жестоко и ответственно, но по совести верно постановить представший мне в 1895 году отбор между глубокою и нежною привязанностью, в которую обратилось мое влюбленное ощущение к жене, и новою, всецело захватившею меня любовью, которой суждено было с тех пор, в течение всей моей жизни, только вырастать и духовно углубляться

Венчание под лозой

1895 год стал эпохальным для союза Лидии Дмитриевны и Иванова. Он сделал отбор и, невзирая на личные перипетии, смог окончить свой академический работа и представить Берлинскому университету диссертацию о государственных откупах в Риме. Профессура университета убеждала Иванова остаться в Берлине и создавать свою карьеру, но он не собирался выстраивать ее за пределами России. Все эти события сопровождались и некоторыми неприятными формальностями: Шварсалон отказал супруге в разводе. Так что в ожидании венчания Лидия и Иванов вынуждены были укрываться сами и укрывать детей, которых бывший муж-учитель грозился отнять. У счастливых влюбленных началась пора скитаний: Италия, Франция, Англия, Швейцария. Телеграмма об успешном бракоразводном процессе пришла к ним только посредством четыре года, в 1899 году, и застала будущих супругов в Аренцано, приморском городке близ Генуи. Свадьба прошла в маленькой греческой церкви Ливорно, куда молодожены приехали одни и где им по греческому обычаю вместо брачных венцов надели на головы обручи из виноградных лоз, обмотанных шерстью ягненка. И Лидия, и Иванов заблаговременно знали об этом ритуале: он их сильно привлекал. А Иванов уже тогда предполагал, что не только иудейская, но и эллинская религиозная вера является истоком христианства.

После свадьбы по настоянию Иванова все семейство отправилось в Англию, где предполагалось вручить образование сыновьям Лидии Дмитриевны. В Лондоне их постигло первое горе: прожив всего 2 дня, умерла их дочь Еленушка. Позже фатум уготовила им ещё одно мучительное опробование. Возвращаясь в 1902 году из Иерусалима, где супруги проводили Пасху у Гроба Господня, Иванов схватил в Афинах тяжелейшую форму тифа и, казалось, был обречен. Он знал, что умирает, и вместе с тем радовался, что успел возвратить в печать сборник Кормчие звезды. Но ему не суждено было тогда оставить тот самый мир: супруга уходом и молитвой отняла его у смерти. Выздоравливать он остался в Афинах, а Лидия уехала к детям в окрестности Женевы, где в местечке Шатлен семейство снимала виллу и где за детьми и хозяйством смотрела товарка юности Лидии Мария Замятина. Она была женщиной недюжинных способностей и талантов, ее дедушка Замятин проводил судебную реформу при Александре II. Именно благодаря ей супруги могли беспрепятственно передвигаться по городам и странам. Несмотря на их отлучения, на вилле в Шатлене текла настоящая семейная существование, которой управляла Мария Замятина. Старший сынуля Лидии Дмитриевны Сережа учился в Лондоне и приезжал на каникулы, Вера и Костя в Швейцарской школе, а маленькая Лидочка, дочь Лидии и Иванова, была под присмотром Марии. Недалеко от снятой виллы Ивановых, в своей собственной, жил папа Лидии Дмитриевны, тот, что был бесконечно рад, что дочка поселилась рядом, а внуки скрашивают его старость.

В Башне на Таврической

Весной 1905 года Лидия и Иванов покинули Шатлен позже смерти старика отца их нахождение в Швейцарии стало неоправданным и вернулись в Россию. Там, в Петербурге, в поисках жилья Лидия облюбовала необычную квартиру с круглой башенной комнатой. Поселившись в этом месте, Иванов обращает к Лидии немного стихотворений под общим названием Сивилла:

Пришлец на башне притон я обрел

С моею царицей Сивиллой.

Над городом-мороком, неясный орел

С орлицею ширококрылой.

В том же 1905 году Лидия и Иванов организовали в этой квартире писательский салон Башня, которому суждено было просуществовать до 1909 года. В архитектуре самого дома на Таврической улице, 25, воистину была (и есть сейчас) башня, вернее уголок дома, отстроенный на манер башни с куполом, внешность из окон которой открывал необыкновенную панораму Петербурга, а пребывающие внутри чувствовали себя приподнято над миром: над улицей, суетой и обыденной жизнью. Название салона вместе с тем подчеркивало и некую изолированность культурной элитарной жизни собиравшихся тут гостей Анны Ахматовой, Николая Гумилева, Михаила Кузмина, Зинаиды Гиппиус, Валерия Брюсова, Александра Блока, Сергея Городецкого. В этом салоне прозвучала на практике вся поэзия Серебряного века и зародилась новая учебное заведение поэтической декламации. Широта поэтического таланта и энциклопедическая образованность хозяина салона привлекали сюда и писателей, поэтов и философов самых разных школ и направлений. Не ненароком в оценках своих современников супружеская чета В. Иванова и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал слыла как обладающая уникальным даром притяжения. На Башне проходили интереснейшие дискуссии и лекции на мистические, философские, оккультные, религиозные и, конечно, поэтические темы. Свои произведения в этом месте читали Розанов, Луначарский, Бердяев, Булгаков, Шестов. Традиция мыслить по средам на практике не прерывалась, и только зимой 1907 года на время болезни Лидии Дмитриевны она лежала в лечебнице с воспалением легких и весьма неторопливо выздоравливала среды были отменены. В это время к Ивановым приходили только самые близкие друзья: Макс и Маргарита Волошины, Кузмин, Городецкий, Петр Струве.

Смертная богиня

Летом супруги уехали в Загорье Могилевской губернии, вслед за тем городской зимы им хотелось тишины и покоя. Они катались на лодке, собирали в лесу грибы и ягоды. Сюда же на каникулы приехали и дети с Марией Михайловной. Все совместно проводили удивительные дни, безмятежные и счастливые. Когда же лето подошло к концу и стало сыро и прохладно, в окрестных деревнях зажглась скарлатина, но Лидия все никак не хотела оставить Загорье. Она ездила по деревням и помогала матерям ухаживать за больными детьми, не подозревая о том, что сама в детстве этой болезнью не переболела. Лидия заразилась и стала угасать с каждым днем. Иванов был все время рядом, он понимал, что она уходит. 17 октября Лидии не стало

Боль смертная той смерти все жива, напишет Иванов другу через как собак нерезаных лет потом смерти жены. Ошеломляющим был расклад Иванова о ее последних минутах, тот, что сохранился в пересказе М. Волошина: она умерла в его объятиях. Ее непредвиденный и скоропостижный уход сразил всех. И как гром среди ясного неба вспомнили, что она была не только ярчайшей женщиной и хозяйкой модного литературного салона, но и незаурядной писательницей. И следом за Блоком многие тогда повторили: Того, что она могла вручить русской литературе, мы и вообразить не можем. Эти слова были сказаны поэтом по поводу сборника ее рассказов Трагический зверинец наиболее цельной и совершенной книги Зиновьевой-Аннибал.

Вскоре после этого смерти Лидии Иванов написал 42 сонета (столь лет было Лидии, когда она умерла) и 12 канцон (столь лет они прожили вместе). Они составили раздел Любовь и смерть в его книге Сог агdens (Пламенеющее сердце). Сборник открывался стихотворением Менада, в котором он запечатлел дионисийскую природу жены, а в сонетах варьировалось нерушимое единение двоих (Мы два грозой зажженные ствола, Мы два в ночи летящих метеора, Мы двух теней скорбящая чета, Мы две руки единого креста). Но во всех стихотворениях он в символических образах отразил ту могучую весеннюю дионисийскую грозу, затем которой все в его жизни обновилось, расцвело, зазеленело.

И Лидия Дмитриевна осталась для него навечно активный. Во всех его скитаниях рядом с ним был ее портрет, написанный позже ее смерти Маргаритой Сабашниковой. Еще многие годы она являлась ему в снах и видениях, беседовала с ним, давала советы. А в одно из таких посещений завещала ему свою дочка, Веру Шварсалон, сказав: Дар мой тебе дочка моя, в ней приду. Это определило отбор Иванова: он женился на ее дочери Вере, и у них родился наследник Дмитрий, бывший в то же время сыном Вячеслава и внуком Лидии Дмитриевны.

Женский Гафиз

Существует соблазн заключить Тридцать три урода в рамки феминистской литературы, ратующей за свободу, права женщин не только в общественной сфере, но и в области любви. Ведь известно, что Зиновьева-Аннибал отдала дань увлечению феминизмом и придавала большое роль объединению женщин. Она более того также с мужскими собраниями друзей Гафиза, которые устраивал на Башне Вячеслав Иванов, создала свой дамский Гафиз, или, как назвала его по аналогии с кружком Сафо, Фиас. Участницы собраний должны были соответствующим образом облачаться, приносить написанные ими произведения, анализировать о прекрасном. Эти собрания призваны были обучить женщин быть счастливыми приятель с другом. На деле, истина, вышло по иному, хотя круг составили же- на Блока Любовь Дмитриевна Менделеева, супруга и сестра поэта Георгия Чулкова, Маргарита Сабашникова. Но, видимо, замысла Диотимы более того эти женщины не смогли разобраться до конца, и один состоявшийся конец дня прошел в такой степени уныло, что никакой духовной общности появиться несложно не могло.

И все же как раз в стремлении женщин к объединению Лидия Дмитриевна видела признак нового времени. В рецензии на книгу Выбор жизни провозвестницы феминизма во Франции Жоржет Леблан известной актрисы и писательницы, жены Мориса Метерлинка она нашла точную формулировку для характеристики подобных настроений: союз женщин должен основываться на раскрытии доброй красоты всех вещей, а ещё на инстинкте влюбленности в свой пол, выражающейся вместе с тем в нежной жалости к себе и в обожествлении собственной красоты. Тогда все их слабости станут венком силы и любви над жизнью мужчин. Это должно быть поступательное движение женщин, покоящееся на эстетических и этических основах, новое культурное начинание, к которому наиболее, на точка зрения писательницы, и призваны женщины. Именно потому есть все основания толковать о Зиновьевой-Аннибал как о зачинательнице этико-эстетического феминизма. И в своей художественной деятельности она пыталась откопать словесное оформление нового идейного движения: то дикое порывистое, тревожное, о чем привыкли произносить утонченно, произносилось ею по-детски дерзостно, по-женски таинственно и просто, как считал Блок. И безупречно прав оказался Городецкий, написавший, что в ее творчестве женское стан, женская суть человеческая, женская доля прочувствованы с великой простотой и остротой. И все же ее творчество запрещено слить к феминистской проповеди. В Тридцати трех уродах узко переплелись темы любви, творчества, красоты, вины, власти, жертвенности, деспотизма. Но и отрицание деспотического начала в любви, неприятие ее претензии на монопольное владение другим человеком, подготовленность возвратить любимую другим не укрепляют любовного союза. Героиня романа решает освободить в мир свою возлюбленную и, дабы засвидетельствовать родное заключение, позволяет запечатлеть ее вид на полотнах тридцати трем художникам. Результат оказался ужасен! Дробление красоты ее избранницы на тридцать три изображения, ни в чем не тождественных оригиналу, предлагающих только прозаически-пошлое, похотливо-бытовое воплощение оригинала, оборачивается для Веры крахом надежды на вероятность сохранения Красоты и Любви в реальной жизни. Провиденциальной становится ее фраза: Все, и высшее, не прочно.

Свобода как она есть

Вячеслав Иванов расценил это произведение как расклад о трагедии художника жизни, обманутого объектом его искусства, но выбрал не заприметить подтекста, имевшего касательство прямо к нему. Посвященное Иванову произведение и обращенное лично к нему, явилось как бы предупреждением-прогнозом о возможном исходе проводимых им опытов в эротической сфере. И совсем не было отвлеченным рассуждением о природе творчества и страсти, хотя и звучало как протест супротив задавленности, угнетенности чувств человека, выработанных дрессированной жизнью цивилизованного общества.

Еще одним краеугольным камнем мировоззрения Зиновьевой-Аннибал было твердое сопротивление отчаянию. Она в какой-то миг своей жизни была до того измучена зрелищем и пониманием людских страданий, что приняла простое решение: чтобы отбояриться от сжимающегося несносной болью сердца, надобно возненавидеть мучение, нужно осилить недуг чрезмерного, безбрежного, беззащитного сострадания. А стало быть, нужно утверждать безжалостную бытие, нахлобучить на себя защитную маску жестокости. Но постижение и приятие жестокости жизни человеком без кожи (а она наперекор своим теоретическим решениям оставалась аккурат таким человеком) повергало ее в безысходность. Она ни на секунду не заблуждалась сравнительно притягательности и завораживающей легкости отказа от сопротивления злу, поневоле приводящего к растворению в этом зле.

Так же читайте биографии известных людей:

Лидия Чуковская Lidia Chukovskaya

Русский поэт, прозаик, критик. В воспитании Чуковской большую роль сыграла творческая атмосфера родительского дома в Петербурге и в дачном поселке..
читать далее →

Лидия Бродская Lidia Brodskaya

В 1952 году Л.И.Бродская предприняла длительное путешествие на Урал. Появились новые этюды, а затем были созданы две картины Урал и Южный Урал. В..
читать далее →

Лидия Мастеркова Lidia Masterkova

Судьба художницы сложилась довольно необычно. Родилась Лидия Алексеевна в Москве в 1927 г., во Франции живет с 1975 г., почти добрую половину жизни...
читать далее →

Лидия Скоробогатова Lidia Skorobogatova

В соавторстве с Эдуардом Иодынисом Лидия Скоробогатова создала мозаичные панно в Пензе: В. И. Ленин на пр. Победы (1972), Пензенский политехнический..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий