Известные люди

»

Мубарак Ситдиков

Я прожил большую жизнь: больше 80 лет. Анализируя прожитое, не перестаю дивиться, как нам, деревенским мальчишкам, удалось вынести то, что выпало на долю нашего поколения.

Самые страшные годы годы войны. Война меня застала в военном лагере в горах Киргизии, где проходили практику, будучи курсантами Наманганского горно-кавалерийского военного училища. Не завершив учебы, в первые же дни войны мы оказались на фронте. Оставшемуся в окружении в лесах Белоруссии, мне с 16 октября 1941 по май 1944 года пришлось попробовать все ужасы фашистских лагерей.

Но мне посчастливилось, в конце концов, нестись из плена, а далее до конца войны с оружием мстить фашистам за причиненные злодеяния. Военные награды, такие как медали За отвагу, За взятие Кенигсберга, благодарности главнокомандующего И. В. Сталина, полученные мною в 19441945 годы, говорят о том, что сражался недурственно. Таких, как я, были миллионы. Каждый из нас, кто родился следом революции 1917 года, получил не только физическую, но и моральную закалку, такое огромное ощущение патриотизма, любви к Родине, что ни фашист, ни плен, ни пули не могли из нас его вытравить. И на войне, и более того в плену мы незримо чувствовали наличие нашего вождя И. Сталина, откровенно верили ему, готовы были вернуть за него существование.

А физически готовили себя с малых лет. В начальных классах школы уже сдавали нормативы комплекса БГТО (Будь готов к труду и обороне), в 6 классе БГСО (Будь готов к санитарной обороне), в 7 классе ГПВХО (Готов к противовоздушной химической обороне), а в Параньгинском педучилище, где я учился в конце 30-х годов, получили значки Ворошиловский стрелок. Юноши, не имеющие перед службой в армии значков ГТО, подтверждающих, что все нормы по бегу, прыжкам, отжиманию, плаванию, лыжам ими выполнены, считались неполноценными посреди своих товарищей. Поэтому все были физически крепкие. Такая подготовка мне и помогла вынести войну и нечеловеческие условия фашистского плена.

Фашистский плен. Для сегодняшнего человека эти слова ничего не значат. А я помню до сих пор (а оттого что прошло без малого 60 лет!) произвольный день, прожитый в фашистской неволе, и хочу поведать об этих днях ныне. Рассказать для того, чтобы произвольный радовался своей свободной жизни в свободной стране, ценил свободу, берег ее, и чтобы никому не пришлось попробовать того, что выпало нам, поколению 20-х годов 20-го столетия.

КАК Я ПОПАЛ НА ВОЙНУ

4 июня 1940 года в Мари-Туреке проходил военную зональную медкомиссию. Из 100 призывников только меня и ещё одного парня признали годным для поступления в Харьковское летное училище. Я с радостью стал полагать на учебу, сдал школу, перевез вспять в Портянур маму и тетю, так как в Алашайке они жили со мной. Но вызова для отправки так и не получил. Причина была та же: отпрыск раскулаченного.

Все же в октябре 1940 года направили меня и ещё двоих товарищей в 112 Горнокавалерийское училище в г. Наманган Узбекистана.

С началом войны мы, все курсанты, написали заявление об отправке на фронт. Уже по пути на станции Орел свой поезд попал под бомбежку. Выгрузили нас ночью в лесу на Пинских болотах в Белоруссии. Уже на третий день получили указание обозначиться и принять основополагающий махач.

Разных ситуаций на войне не перечесть. Хочу поведать об одной. 1 августа 1941 года я с четырьмя бойцами оказался в глухом лесу. После прошедшего дождя куда ни кинь негромко. Мы шли вперед, и нежданно-негаданно спереди послышался гул моторов. Оставив трех бойцов с пятью лошадьми, с одним бойцом, прихватив пять связок гранат, мы двинулись в сторону надвигающегося гула. В темноте послышалась немецкая речь. Приблизившись, разглядели два танка, автомашину, нескольких немецких боец.

Первую связку гранат я метнул в сторону боец, остальные четыре связки в сторону танков и машины. Раздались взрывы, и полымя охватило технику. За тот самый геройский поступок меня представили к званию Героя Советского Союза, но эта награда до меня так и не дошла.

КАК Я ПОПАЛ В ПЛЕН

Настал август 1941 года. Немец все наступал. Устроив наших лошадей в невеликий лесной белорусской деревушке, вот уже два дня из своих 78 окопов, вырытых примерно дороги, ведем слежение. К вечеру 12 августа с противоположной стороны от деревни показались два танка. Поступил распоряжение ползком отдаляться к лесу, следом за нами приятель за другом разорвались два снаряда нас видимо спасло только диво.

Часа 2 шли по лесу, стемнело. Между деревьями устроив лошадей, под деревьями сели передохнуть сами. Под начало дня была команда части служивый присмотреть за лошадьми, а мы вышли к опушке леса. Перед нами была поляна, за ней, в 300 метрах чаща. Стали окапываться: 79 окопов без малого готовы. С нами два лейтенанта нашего полка командиры взводов. Один из них в свойский эскадрон прибыл из Тамбовского кавалерийского училища. А нами всеми командует неизвестный мне старшой лейтенант. У всех троих пистолеты. Про старшего лейтенанта говорили, что он получил звание Героя Советского Союза на финской войне, но знака не видно. У нас 75 карабинов, а у одного товарища (он мне не знаком, высокий, лет 3540 приятный человек) ручной пулемет. Вот и все наше оружие.

Сидим в своих окопах, наблюдаем. На краю полянки виден был сарайчик. Из леса выехали два немецких мотоциклиста, и, сделав разведку в нашу сторону, развернулись вспять. Около 910 часов к сараю выехали танк и агрегатина с немецкими солдатами. Сарай загорелся. По опушке леса в нашу сторону двинулись два танка. Первый танк остановился в 10 метрах от нас, открылся проем, германец стал вставать из танка. Мелькнула мысль: Что, мы без малого безоружные, можем совершить супротив танков? Я одним духом выбрался из своего окопа, по-пластунски направился вглубь леса. А остальные 78 товарищей сию минуту попали в плен. С ними был Ахат Ихсанов, мой земляк, 1917 года рождения. Он освободился в 1943 году и написал домой, что тогда подобно как видел мою руку из окопа, считая, что я погиб. Сам он также живым вернулся вслед за тем войны.

А я стремительно вышел из леса, оставив деревню слева, пошел по полю спелой ржи. Старик лет под 60 из деревни отругал меня матом: Вы, такие-сякие, оставляете немцам землю В поле возле одиноко растущей липы увидел трех лошадей, поймав одну из них, сел, ехал примерно часа. Тут встретил одного из наших коноводов. Он уже в возрасте, видно, что бывалый.

Следуя с ним вкупе, дошли до какой-то деревни. В одном доме дама 4045 лет шибко вкусно нас накормила, до сих пор не забываю ее доброту. Ночь провели в одном из сёл Черниговской области, в котором был более того спиртзавод, а следующую темное время суток в хлеву в городке Новогород-Сибиряк. Перейдя реку Десну, мы оказались в нашем тылу. С этого дня, т. е. с 15 августа я стал служить в хозяйственной части нашего полка. Командиром хозяйственного взвода был ст. лейтенант Орлов, среднего роста, справный друг, кадровый боевой.

Наше хозяйство помещается на 14 военных тележках. Вэтого во взводе с командиром 20 мужчина. Мы двигаемся только ночью, днем прячем лошадей, все добро в лесу. Наша проблема сберечь все собственность, выискать остальную количество полка. В течение сентября мы так кочевали всем взводом.

* * *

1-го октября 1941 года Орлов нам сообщил, что мы в котле, а везде немцы. 8 октября при бомбежке меня ранило в бедро; поврежден был единственный зрачок. Орлов приказал все собственность запрятать в лесу: что разрешено зарыть, что не подлежит хранению истребить. Ничего не оставим немцам, сказал он.

Однажды Орлов, а с ним и узловой ветврач (киргиз), основной медврач (капитан, словно бы, башкир по национальности) и остальные 1314 мужчина ушли поить лошадей, а одного солдата, кажется, Вавилов по фамилии, оставили со мной, чтоб он перевязал мою ногу, покапал в зрачок. Я лежу, а Вавилов мне капает в зрачок снадобье. Втоварищ слышу сторонний голос: Лус! или Рус! Я вскочил. Перед нами стояли два немецких кавалериста. Нас вывели поначалу к опушке леса, а когда мы подошли к ближайшей деревне, там немцы охраняли уже 4050 наших служивый. У одной деревенской женщины я успел узнать адрес и дату. Орловская область, деревенька Шумякино, 16 октября 1941 года, сказала она. Боже, где мы оказались, отступая!!

Среди плененных был единственный меньшой лейтенант. Набралось наших возле 100 дядя. Около 3-х часов дня нас построили по 5 джентльмен и куда-то повели. Вот прошли мы километров пять. Еще ясно, по дороге в ста метрах слева видно колхозное картофелехранилище, и там также видно пленных, посреди которых я увидел и своих товарищей, которые уходили с лошадьми на водопой. Нас присоединили к ним. Выше виднелись церковь и сама деревенька. Кто стоя, кто лежа, провели темное время суток. За эту темное время суток я проанализировал всю мою бытие. Все мысли были только о том, чтобы силы, знания, самочувствие возвратить моему народу, стране, оправдать доверие моих родных и близких, оставаться верным великому вождю Сталину.

* * *

С утра нас по 5 джентльмен выстроили в колонну. Зашагали. Слева и с правой стороны по 23 немца, спереди два, позади не знаю, сколь вооруженных немцев ведут нас.

Долго шли по полевой дороге. Вприятель нас остановили, завели на 23 метра на обочину, показали жестом присесть. Немцы ели, что-то пили из фляг, курили сигареты. У них мы не видели ни папирос, ни, тем больше, табака.

Снова нас повели. Впереди виден деревья. Один парнишка едва шагает, германец на него орет. Перед входом на лесную дорогу позади раздался выстрел. Не наши ли?

Впереди видно большое село. В село нас не заводят, идем мимо него. Пройдя грубо полсела, по маленькой дороге поворачиваем к нему. Подходим к деревянному одноэтажному зданию, похожему на клуб. Площадь перед ним обнесена колючей проволокой, там уже возле 200 пленных. Всех нас построили колоннами, эдак в одном метре товарищ от друга.

В течение целого часа младой германец на чистом русском языке немного ли не каждого пленного расспрашивал, из какой он армии, дивизии. Не любой мог отозваться на тот самый вопросительный мотив. Я также не знал к какой армии, дивизии относился свой полк. Дальше разъяснили пленным, что позволительно расположиться внутри здания или снаружи, указали границы, где разрешено передвигаться, показали местоположение туалета. Предупредили, что если нарушишь расстрел на месте. Показали бачок с водой, кружку на цепи разрешено, мол, пить, если хочешь.

* * *

Настало 18 октября 1941 года. Нас еще раз выстроили по пять мужчина в ряду. Как и вчера, охраняя нас и спереди, и с боков, и позади, повели заново. Как и в предыдущие дни, часа сквозь два ходьбы, нас остановили на 1015 минут. Немцы снова курили свои сигареты. А нам не разрешили усесться. Как и у меня, у некоторых пленных, видимо, больные ноги. Двинулись дальше. Среди пленных солдаты со всех концов СССР, разных национальностей и профессий, разных чинов. Среди нас только единственный в форме младшего лейтенанта, остальные все рядовые.

Впереди показался городок. Кто-то сказал: Брянск. Может, есть посреди пленных и люди из этого города? Когда шли уже по улице города, внезапно появилась кавалерия, едва ли не единый эскадрон, и пошла прямо на нашу колонну. Потом стали стопориться, некоторые из кавалеристов со злостью более того хотели применить на нас свои автоматы. Но наши конвоиры что-то им сказали, видимо, предупредили, что пленные могут разбежаться по дворам и закоулкам города.

Кто-то сказал, что кавалеристами были финны, а они на нас были шибко злы. Нас ведут дальше по улице. Впереди виден какой-то дым, мы идем прямо туда. Улица Брянска настлана камнем, она идет с наклоном вниз, Наконец, дошли до каких-то ворот. Около ворот слева полно женщин, видимо, ищут посреди пленных своих близких. Немцы открыли ворота, ввели нас. Оказывается, это железнодорожная станция Брянск-2. На огромной территории людей видимо-невидимо. Наш строй разошелся, и мы собрались в одно местоположение, присматриваемся. Договорились, что будем встречаться тут, если как черт из табакерки потеряем приятель друга. Люди собираются группами, жгут шпалы (вот откель дым), словно бы более того мясцо варят. Видимо, тут давнехонько уже обитают люди. Кто-то более того вырывает сумки у других, если нет ничего съестного сумки выбрасывает.

Здесь я увидел то, что до сих пор более того представить себе не мог тут правил тот, кто силен. Хоть убей дружбан друга, тебе ничего не скажут, никто не заступится, только не убегай за пределы колючей проволоки.

Так начались мои мытарства в плену.

БЕЗ ДРУЗЕЙ-ТОВАРИЩЕЙ

Все ли надежны, кто меня окружает? Пока мы все сообща, ночью спим, днем греемся у костра, где горят шпалы. И я нашел какую-то сумку, сунул туда помятую фляжку. Облюбовали себе местоположение, где собираемся, отдыхаем, ночью спим. Однажды единственный из товарищей мне говорит: А если немцы узнают, как ты немецкие танки поджег? Тогда. Он мне напомнил, как окончательно недавно, 1 августа 1941 года, я уничтожил гранатами два немецких танка и немецких служивый. Я понял, что он мне не дружбан, и что может в любую минуту предать.

Мы потеряли счет дням, оттого что часов ни у кого нет, и ориентируемся по солнцу. Слова моего друга не выходят из головы. Надо как-то выкарабкаться из этого места, где днем и ночью чадит дым

* * *

В единственный из дней у ворот увидел строящиеся колонны. Куда набирают неизвестно. Недолго думая, я также встал в колонну, а товарищей предварить я уже не успел

Нас вывели из ворот, повели на другую железнодорожную станцию. В вагоны на 60 джентльмен нас затолкали по 120. Вагон закрыли, черно. Куда нас повезут может, на истребление? Сколько ещё вагонов нагрузили, что ещё там делали, не ведаю. Наконец, вагон тронулся. Куда едем? Вокруг никого не знаю, никто не знает и меня. Ехали долговременно, с остановками, и, в конце концов, поезд остановился. Вагон открыли, и мы спустились, кто мог. Нас построили в колонны по 5 дядя за теми, кто спустился из других вагонов. Не знаю, что стало с теми, кто опуститься с вагона не сумел.

Оказалось, что мы прибыли в белорусский град Гомель. Среди пленных оказались и те, кто служил тут. Нас запустили в конюшни кавалерийской части. Я поднялся на сеновал, где не было ни сена, ни соломы. Наткнулся на солдатскую флягу. Думал, что во фляге влага, попробовал моча. Откуда? Значит, кто-то тут обитал.

Конюшня в настоящее время битком набита, в том числе и сеновал. С 15 октября, когда добрая тетя в деревне накормила меня в той деревне, у меня во рту ничего не было, если не считывать того, что когда нас строили в колонны, у одного товарища я выпросил сырую картошку размером с куриное яичко, заплатив ему имеющиеся в кармане 40 рублей. До сих пор удивляюсь, к чему ему нужны были эти гроши, ибо он был таковый же пленный. Но напрасно я купил картофелину. Сырую, оказывается, нереально есть, если более того голодный.

Голодному пить не хочется, а если более того захочешь пить, никто тебе не даст. Раз не ешь, и в туалет не хочется. Но сил все меньше.

Ночь провели в конюшне, не знаем сколь времени. Часов у служивый нет, а офицеры, если они и есть посреди нас, не выдают себя. Да и к чему нам время ведать?

Под начало дня выкрики Ахтунг, шнелл заставили всех подняться, и заново нас выстроили и повели на вокзал. И еще раз нагой вагон, 120 дядя вместо 60, как сельди в бочке. Ехали продолжительно, с остановками. Никаких голосов не слышно, похоже, что никто не разговаривает, только стучат колеса.

Поезд остановился. Долго стоим. Наконец, вагон открыли. Светло, день словно бы облачный. Я был в глубине вагона. Зачем открыли ворота, зачем никто не спускается?

Наконец, послышался звук немца. Русс, русс! Спускаемся с вагона, на земле чуть-чуть снега. Нас построили, повели. Кто-то сказал: Это Бобруйск, в этом месте я служил. А в вагоне осталось три трупа

БОБРУЙСК

На вокзале и кругом только немецкие солдаты. А нас куда-то ведут. Многие идут с пустыми руками, у некоторых есть рюкзаки, в них у кого-то котелок, ложечка, салфетка, у кого-то в руке несложно котелок. Все в военной форме Красной Армии. На ногах или ботинки, или сапоги, есть и нетрудно в обмотках.

Когда шли по городу, видели, как военнопленные тащили груженую телегу. В такую телегу заурядно впрягали двух лошадей, а тут к телеге привязали в 3 местах 22,5 метровую проволоку, вот за нее и тащили груз пленные. Что за воз везут?

Мы неспешно и угрюмо куда-то шагаем. На улице никого не видно. Когда проходили деревнями, хоть собаки лаяли. Такое ощущение, что во всем городе одни пленные и охраняющие их немцы. Возможно, и так. Ведь битва же.

Мы дошли без малого до другого конца города. Наши колонны повернули налево. Три ряда проволочных заграждений, между рядами рогатки также из колючей проволоки. Впереди двухэтажное сооружение из белого кирпича. Справа большая площадь, продолжающаяся и за зданием. Заходим в него. Когда я вошел, оно уже было полно народу. Поднялся на второй этаж, он вскоре также был битком набит. Комнаты в помещениях без малого без мебели только стул, да столик, и ничего больше. Но в комнатах нет уже места, чтоб усесться, а не возбраняется посидеть только в коридоре или на улице. Кто-то сказал: Здесь располагался свой артиллерийский полк, и я вспомнил, что в 1939 году призвали в армию всех, кто был 19101920 года рождения, тех, кто по разным причинам до тех пор не служил: кому-то отсрочку давали из-за болезни, оставляли тогда учителей и т. д. В тот год 25 моих товарищей были призваны, и некоторые из них служили в Бобруйске, писали мне оттуда письма Харис Сафуанов, Низаметдин Садертдинов, Файзер Усманов, Равиль Хамзин, Тимер Валиев, Ш. Г. Галлямов и другие. Письма некоторых из них до сих хранятся. Письма тогда писались с опаской, т. к. они проходили цензуру, оттого содержали только хорошее, никаких жалоб.

Я-то хоть и родился в 1920 году, но меня записали 1922 годом, оттого в армию я пошел позже на единственный год, только в 1940 году, и вследствие этого весь год я был свободен от воинской службы. Так вот, я подумал, быть может мои товарищи писали письма аккурат в этих казармах?

ГОЛОД, ГОЛОД

Мои воспоминания прервал слух о том, что чисто бы был инструкция сделать котелки для супа. Неужели, истина? Сегодня уже 23-й день, если не полагать той злополучной мокрый картошки за 40 рублей, как у меня, да и у других пленных, не было во рту ни маковой росинки. Не видели мы и чая. Да что уж когда мы шли колонной, троих пленных расстреляли легко за то, что они попытались вознести окурки на обочине дороги

Дают есть, выходите, эти слова стали раздаваться чаще. Не верится. Есть подозрение, что из здания просят вылезти, чтобы занять местоположение тех, кто уже как-то устроился. Но стали вылезать. На площадке пленных уже выстраивали по пять мужчина. Люди в немецкой форме выстроили колонны приятель супротив друга. Затем неторопливо, идя между колоннами стали всматриваться в лица. Изучив все колонны, выстроили колонны уже по 4 человека, и трое немцев сызнова изучали каждое лик человеческий. Остановившись у некоторых пленных, спрашивали какой он нации, просили выпустить штаны и кальсоны, видимо, рассматривали половые органы, просили проронить словечко кукуруза.

Когда очередность дошла до меня, спросили, какой нации. Татарин ответил я. Немец отошел от меня, подвел ко мне одного из пленных, кого проверил до меня, и сказал: Говорите по-татарски. Тот пленный был сибирским татарином, и его язык мало отличался от нашего, но мы поняли приятель друга. Немец не забыл забежать и ко мне в брюки.

Из колонны выбрали 7 джентльмен. Их особо выстроили, все молодые пацаны, смотрели на нас такими глазами, что до сих пор не выпустить из памяти.

Этих ребят мы больше не видели. Только затем я узнал, что искали евреев, что они также обрезаны, как мусульмане, и что произношение слова кукуруза выдает их иудейский язык. Какой бы нации, какого бы цвета кожи ни был мужчина, он ибо джентльмен. Пленные в этом месте были совсем беспомощны, к чему же так издеваться над живым человеком?!

Колонны разошлись, про супец или другую пищу больше уже и не слышно. Я попал ныне на начальный этаж казармы, и у меня тут нет ни одного товарища, да и калякать ни с кем не хочется, оттого что мы уже превращаемся в тени.

Около 4-х часов пополудни как черт из табакерки послышались голоса: Казарма горит, выходите на улицу. Мы вновь не хотели доверять (Здание же кирпичное, - подумалось мне). Стала слышна пальба из карабина. С верхнего этажа люди стали торопливо нисходить. Среди них видны и раненые (видимо, стреляли по окнам). Около дверей на улице с обеих сторон два немца с автоматами, стреляют по пленным, там лежат уже мертвые, раненые, повсеместно кровь.

Те из нас, кто уцелел, собираются на площади, где нас до обеда выстраивали. И, вправду, на чердаке виден дым, видно и полымя.

На площадке все больше и больше народу, стало меркнуть. Видимо, все, кто смог, вышли из казармы. Немцы в первую очередь выстрелили одной ракетницей (может, какой-то знак?), далее ещё немного ракетниц пошли в ход, стреляли в нашу сторону. Потом стали с какими-то криками палить по верху колонны, а некоторые прямо по колонне. Немцы превратились в зверей, видимо, они пьяны. Пленные сбиваются в кучу, произвольный стремится угодить в ее середина. Но любой понимает, что куда ни кинь его ныне ждет конец.

Такого ужаса я себе и представить не мог. Мы без малого босые, без сил вслед за тем многодневной голодовки, безоружные, более того палок у нас нет Мне и в голову не могло придти, что джентльмен над человеком может так издеваться.

Немцы, стреляющие по нам у дверей, орут: Москоу капут, Москоу капут! Что это означает? А посреди пленных стоны, кто-то шепчет, О Боже мой!, кто-то жалобно, О, мама, а кто-то с ненавистью, Ах, вы звери, сволочи, людоеды!! Вот и на чердаке появился жар. Уже наступила темное время суток. Это жиды подожгли вашу казарму, немного раз крикнули на чистом русском языке из будки немцев, где постоянно горела яркая лампа. Это была явная искаженная версия фактов. Поджигал, очевидно, и не германец мы-то бы увидели человека в форме. Видимо, кто-то был тут подставной, или загодя подложили что-то такое, чтобы с чердака загорелось. Немцам несложно нужен был предлог для расправы, и его произвели. И вот в настоящий момент, когда молчат винтовки, автоматы, стреляют из ракетниц.

На крыше казармы, в ее окнах пылает и мечется жар. Пленные все в ужасе жмутся в круг, высокие стараются припрятать головы, пригнуться, с краев люди стремятся вглубь кучи. Те, кто падают, погибают под ногами.

Когда пламень на казарме чуть-чуть угас, стало темнее от дыма, и я неспешно пополз к лежащим на земле погибшим. На земле человеческая кровь. Люди лежат как скошенные снопы. На рассвете пальба без малого прекращается. У правой ноги болит под коленом, ноет стопа, но двигаться запрещено расстреляют. Когда рассвело, пальба окончательно прекратилась. Видимо, немцы завтракать собрались, вследствие этого больше не стреляют.

Двое пленных, сделав крест из палок и окровавленной одежды, добрались до колючей проволоки, стоят, что-то повторяют, похоже, молятся. Обоих свалили пулей. Еще единственный, видя или не видя тех двоих, сделав крест только из кровавой одежды, подошел к проволоке, остановился в 23 метрах, что-то читает и крестится. Его также расстреляли. Одиночные выстрелы продолжаются.

Никто ни с кем не разговаривает! Вчера днем светило показывалось, нынче солнца вообще не видно

Ночью в перерывах между выстрелами зачастую слышались слова: Москоу капут!, с утра скользнули страшные слова: Москва у немцев. Это была темное время суток с 8 на 9 ноября 1941 года. Немцы, может, так бесновались оттого, что узнали о параде в Москве 7 ноября. (Ах, если б мы тогда знали об этом параде!!!)

Со стороны ворот появился германский офицер. Что-то крикнул, видимо, приказал оставшихся выстроить. Стали строиться. Что мне совершать я оттого что посреди мертвых? Строиться ужасно, не строиться остаться одному ещё страшнее. И я также встал в строй. Земля красна от крови, человеческие трупы лежат кучами. Что это за ад и за что? Теперь нас значительно меньше. Пленных вывели посредством вчерашние ворота, но повели не в ту сторону, откель привели, а налево.

* * *

Нас в строю по 5 дядя. На каждые 6 джентльмен нам выдали по буханке хлеба в 800 гр! Буханки были похожи на тот, по форме схожий на кирпичик, хлеб, за которым мы стояли сутками в очереди в голодные 1931- 33 годы, но все-таки это был хлеб! Кто был силен, тот и урвал ту буханку. И я впервой затем 16 октября (нынче 9 или 10 ноября?) только единственный раз сумел набрать совершенный губы хлеба, сколь успел урвать. Теперь я понимаю, что мощь человека не в его росте и величине, а в его физической подготовленности, в свойствах организма. Среди пленных уже есть вовсе немощные.

День клонится к вечеру. Куда нас ведут?

Повернув с улицы направо, завели сквозь железные ворота, похожие на церковные. Во дворе таких пленных, как мы, шибко полно. В городе и вчера, и нынче помимо пленных и охраняющих нас немцев мы никого не видели. Где же народонаселение в этом городе?

Говорят, нас привели в тюрьму. Каждый стремится угодить вовнутрь. В тюрьму стоим в очереди? Что нас там ждет?

Я прошел посредством ворота. Первый этаж полон, значит, надобно выше. Мы поднимаемся по винтовой лестнице из красного кирпича. Зашли направо в помещение, черно, ничего не видно. Пол цельнометаллический, решеткой. Это для нас пол, а для первого этажа потолок. В здании стоит ужасный гул. Никто никого не слышит. Когда все устроятся, кончится ли тот самый гул? Но все же редко снаружи выстрелы слышны. Зачем, в кого стреляют? Место есть только, чтоб усесться, покоиться нельзя. Кто сидит, кто на корточках ничего не видно.

Знобит, очевидно, от голода. Но нас сильно полно, становится более того знойно.

Непонятно, сколь времени прошло. Нас стали выводить на улицу по сильно узкому месту. Стоит германец и из мешка по половинке граненого стакана раздает неочищенную гречку. Кто получил крупу, безотложно становится в строй, в настоящий момент уже по четыре человека, Когда выстроились, никто уже не ел, видимо, съели гречку сходу.

Нас повели к вокзалу, это стало ясно, когда показались вагоны. Маленькими колоннами по 5 мужчина нас заново перестроили в немного рядов. Немецкий офицер поднялся на больше возвышенное местоположение и крикнул на русском языке: Комиссары, командиры выстроиться вот сюда. Три раза он выкрикнул свой указание. Два ли, три ли человека вышли на указанное местоположение, но офицерских знаков я у них не видел.

Немец дальше приказал приподнять в руке все металлические предметы (бритвы, лезвия, ножи, и т. д.), затем паузы сызнова повторил. Но никто руки не поднял.

- Если обнаружим при погрузке в вагон, расстреляем на месте,- предупредил он. Двоих или троих более того обыскали.

Я попал в начальный же вагон. Опять натолкали 120 мужчина, снова ни одного знакомого лица. Или от голода, или от страха, никто ни с кем не разговаривает.

Прошло, надо полагать, часа три в то время как поезд тронулся. Маневрировал изрядно на вокзале. Куда нас повезли? Едем и едем. Кто-то у дверей вагона кому-то говорит, Достань! Какой-то звук, как будто стену драят. Тишина. Больше никаких разговоров. Сколько-то провозившись, те приоткрыли ворота вагона, и спрыгнули из него. В чаща, в лесной массив попали, были слышны голоса. Друг за другом стали сигать и остальные. Поезд идет неспешно. До меня 3040 джентльмен выпрыгнули из вагона. С поврежденной ногой я боялся сигать, но кто останется, тех все одинаково убьют. Эх, была не была! И я также сиганул из вагона, стараясь сигануть на левую ногу. Порядочно долговременно лежал, пытаясь подняться. Ноги, руки целы, не сломан, как будто весь тело в порядке. Осмотрелся: идет также второй дорога, вблизи видны постройки. Медленно поднявшись, зашагал в противоположную от построек сторону. Но не тут-то было! Кто-то меня позади схватил за рукавчик, что-то сказал на каком-то языке. Завел в какое-то помещение, закрыл в маленькой комнатушке. Видимо, я прыгнул у какого-то полустанка.

Пока я сидел в этой комнате, еще раз вспомнил все свои мытарства, всю существование. Как расстался в Брянске с товарищами, так ни одного знакомого и не встретил. Неужели я так и потеряюсь в неизвестности? Если бы у нас были силы сообщать, может, и нашлись бы посреди пленных люди с нашей стороны.

Когда рассвело, германец меня вывел из комнатушки. В коридоре стояли два немца и 56 пленных. Нет, они не из нашего вагона, видимо, здешние. Что, германец видел, как я прыгал из вагона, или видел, что вагон открыт, когда поезд проезжал, я не знаю. Но, видимо, с мыслями: Вот что получите, если будете убегать, меня ударил коленом и рукой в то же время. Больше я ничего не помню.

Не знаю, сколь времени прошло, проснулся от разговора на языке, близком татарскому: или азербайджанца, или кого-то со средней Азии. Вроде бы лежу в поезде. В вагоне не сильно узко. Сознание опять куда-то ушло, ничего не понимаю. Не знаю, сколь ещё ехали.

Поезд остановился, открыли двери вагона. Стало ясно. Кто-то из вагона сказал: Смотри, этот-то не умер Посмотрел: это не те, кто был, когда меня тот боец ударил. В вагоне джентльмен пятнадцать.

Спустились с вагона, нас присоединили к другим пленным, построили по 4 человека, повели, остановили метров посредством двести.

Впервые за все время дали супец в эмалированной кружке. Его съели за немного секунд, и я не успел более того ощутить привкус. В супе была словно бы перловка, более того бульба. Кажется, он был весьма лакомый. Нас, оказывается, привезли в град Минск.

ТИФ УБИВАЕТ БЕЗ ОРУЖИЯ

Наши колонны повели по городу, а, оказавшись за городом, мы увидели двухэтажное сооружение из белого кирпича, а с правой стороны море то ли бараков, то ли деревенских домов. Приближаемся. Перед нами ворота, сквозь которые может промчаться автоагрегат или запряженная лошадь, а за ними двумя рядами колючей проволоки огороженная огромная площадь. Заходим на территорию лагеря, а сопровождающие нас немцы остались за воротами.

Колонна распалась. Пошли по баракам. Открываю ворота первого здания полно народу, иду дальше. Проверив немного бараков, в одном как бы народу поменьше захожу. Что это за сооружение, может бывшие солдатские казармы? Неизвестно. В моем бараке крыша худая, видны щели на потолке. Пол каменный. По всей длине барака по обе стороны по три этажа подобие нар. На третьем этаже обитателей меньше, чем на первом и втором.

Первую темное время суток на полу, а вторую и третью темное время суток провел на третьем этаже, выбрав местоположение, где не течет крыша. Утром разнеслась весть будут дарить чай. Я как раз вышел на улицу, искал туалет, но, видно, специального нет. Услыхав про чай, я также пошел, куда люди идут. Вижу, народу в этом лагере сильно непочатый край, не сосчитать.

По пути за чаем пришлось в трех местах перейти канаву шириной 4050 см. Бессильные пленные посредством них переходили ползком, перешагивать не было сил.

Действительно, каждому на глаз со стакан дали тепленькую желтоватую жидкость. Обратно я до своего барака не дошел, заглянул в иной, и остался тут потолки были целее.

В тот самый лагерь я попал приблизительно 13 ноября 1941 года. Уже без малого месяц я скитаюсь по Белоруссии, подчиняясь воле немцев. Здесь в лагере грубо 5060 бараков. В них до войны хранили оружие одной из воинских частей: снаряды, патроны и т. д. На наших так называемых нарах когда-то хранились снаряды по этажам.

В бараках по ночам участились случаи смерти пленных. У всех появились вши, они кишмя кишели. Было ясно: в бараках тиф. Плохо было одному татарскому парню, звали как будто Корбый. У него был хлеб. Об этом я узнал, когда ему собрал на улице дождевую воду, дал попить. Он дал мне кусок хлеба. Сказал, что у него есть ещё друг из татар. Около них я нашел офицерский спальный мешок, приспособил его себе, как плащ, стало теплее.

* * *

В бараках все меньше людей, мрут, как говорится, как мухи. Мы перебираемся в бараки потеплее. Как-то в разговоре стали выяснять, кто откель. Меня единственный татарин другому назвал шакирдом (учеником). Почему, шакирд, потешно же? Я, видать, на самом деле был похож на ученика в своем спальном мешке, небольшого роста, юный (мне тогда было капельку больше 20 лет).

- Говоришь, из Портянура, а сам, по-видимому, и Туки Майнур не знаешь, сказал он шутя.

Я знаю и ее брата Хайбрахмана и отца Саляхутдина,- сказал я. Тут уж он удивился.

Смотри, в аккурат портянурский. А я потому как из Портянура ушел сражаться, сказал он. Нашему удивлению не было предела. Это был Салях из Татарстана, тот, что перед войной работал в нашем колхозе по найму. Он в начальный же день войны ушел на фронт со своей полуторкой. Обо всем мы с ним поговорили, о портянурцах, о его помощнике Габдулхае Вафине, о своем сегодняшнем положении.

* * *

Через 23 дня Салях захворал. Он перешел с одним больным в так называемый лазарет. Когда я пришел из тяжелого похода за чаем, его в нашем бараке уже не было. Из лазарета никто вспять не возвращался, говорили, что воспрещено туда перебегать.

А мы в бараке, у кого силы есть, продолжаем бороться со вшами. Сняв одежду, пробовали стряхивать, сметать вшей с одежды, топтали их ногами, у кого нет сил они, давили ботинком, сняв его с ног.

Многие бараки уже пусты, умирают пленные десятками. Умерших убирают из бараков 46 дядя, снимая с нар, куда уносят не знаем. Санитары молчат, они не немцы, а русские солдаты, видимо, также пленные, только их кормят, лица нормальные. Потом прошел слух, что они (мужчина 15) живут в отдельном бараке, готовят себе еду, питаются. Одни копают ямы, другие таскают трупы, закапывают. В основном, эти люди украинцы. Немцы им больше полагаются. А сами немцы на территорию лагеря вообще не заходят.

* * *

Вот, канавы, те, что шириной 4045 см, заполнились водой, и переход посредством них ещё больше затруднился. Поэтому тех, кто ходит за чаем, стало окончательно немного, оттого что перепрыгивать сквозь них могли в настоящий момент только единицы.

Мы в настоящее время живем в бараках по выбору. Когда концевой раз переходили в больше защищенный от дождей дом барачного типа, перешел вкупе с Адгамом Бикмуллиным и Габдрашитом. Я стабильно слежу за погодой: если дождина или снег стараюсь набрать воды.

Как-то днем единственный приятель из пленных показал коробку размером 20Ч10 см. Вот это горчица, если хотите, могу угостить, сказал он. Я думал что еда, съел целую ложку. Не помню, болел ли тогда после этого этого желудок, но горчицу запомнил, как продукт питания.

* * *

В дом барачного типа зашли два полицая (так мы называли служивших немцам советских людей, а немцев-то мы называли фрицами) и обратились: Все, кто с 1923 года рождения, выходите и стройтесь у ворот.

Я все ещё выгляжу как мальчуган ни бороды, ни усов. Надеясь на лучшее, я также вышел. Собралось 56 джентльмен из оставшихся в живых. Двое кажется старше. Полицай пять мужчина вывел посредством ворота, довел до здания, где раздают пищу. Каждому дали по кружке густого супа. Это было здорово! Сказали, чтобы мы завтра часов в 11 подошли сюда ещё раз. Думаю, меня от смерти в этом лагере спасло как раз это. Та ложечка горчицы, видимо, очистила мой желудок. Так, шесть дней кряду мы получали по кружке супа.

* * *

В бараках все меньше народу. После нашего прибытия в лагерь, по-моему, новых пленных не поступало. Сколько тогда умерло пленных от тифа, от голода не подлежит подсчету.

Никто не знает, кто в этом месте погиб: ни адресов, ни нации, ни фамилии никто не спрашивает. Вот так люди и пропадали без новости. Люди между собой без малого не общаются, для разговоров нет сил. Я также о моих новых знакомых Адгаме Бикмуллине и Габдрашите Салишеве помню только то, что начальный был из Нурлата (Татарстан), а второй татарин из Башкортостана. Более двух лет жили мы с ними сообща, а только это и узнал о них.

Здесь нет туалета, нет и умывальника. Если хочешь заменить одежду сними с мертвого и переоденься. С этим ещё и чужих вшей получишь. Поэтому только единицы снимали одежду с мертвых.

К нам сейчас более того свои охранники не заходят: никому не хочется подцепить вшей, совместно с ними и болезни. Этот лагерь был расположен близ Минска на территории бывших оружейных складов. Во сколь ям и траншей закопали тогда погибших в этом месте пленных? Сколько мужчина в этом месте захоронено? Есть ли какой знак ныне на этих могильниках и что на них написано?! После нас там оставались рядом ста дядя обслуживающего персонала.

Так же читайте биографии известных людей:

Муза Крепкогорская Muza Krepkogorskaya

Заслуженная артистка РСФСР.
читать далее →

Муин Бсису Muin Bsisu

Телеграмма исполкома Организации освобождения Палестины, поступившая на корпункт "Литературной Газеты" в Беруте, была короткой. Она гласила: "Борец..
читать далее →

Мукаи Чиаки Mukai Chiaki

За два рейса в космос налетала 23 дня 15 часов 38 минут 57 секунд.
читать далее →

Мулланур Вахитов Mullanur Vahitov

Вахитов Мулланур Муллазянович (10 август 1885, Казань, - 19 август 1918, там же). Родился в семье работника торговой фирмы. В 1899 поступил в..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий