Известные люди

»

Николай Туроверов

Однако тут же он с удивлением заметил бы отнюдь не красное полотнище стяга над зданием, похожим на прежнее станичное правление, а старого своего знакомца оживший триколор. А уж оглядевшись, ухватил бы не верящим себе глазом и красные лампасы, и казачьи фуражки набекрень с буйными чубами, выбивающимися из-под лакированных козырьков, и витые плетки в руках И зашел бы в ухоженный войсковой собор и в жилье атамана Платова, чьи конники в заломленных косматых папахах, не вынимая сапог из стремян, требовали когда-то в Париже чарку вина прямо с седел: Быстро! Быстро!, тем самым навеки введя во французский да и в важный обиход русское словечко для спешливого чревоугодного заведения бистро.

Туроверов, хорунжий лейб-гвардии Атаманского полка, потом подъесаул Донского корпуса, не прихлопнутый, хотя и поцарапанный изрядно в трех войнах германской, гражданской и жутко туманной африканской, стал, по утвердившемуся в эмиграции меткому выражению, Бояном казачества. Автор пяти сборников стихов, он удостоился похвалы Георгия Адамовича, отметившего его пластический дар, его способность округлять, оканчивать, отделывать без манерности, одним словом, его чутье художника.

Туроверовское обожание всего казаческого мне генетически рядом, хотя и с одной существенной поправкой вдалеке не всего.

Моя прабабушка-украинка, а с ней моя бабуся Мария и ее сестра Ядвига, тогда ещё девчонки не выше колеса, были высланы в конце XIX века вкупе со всей взбунтовавшейся деревней из Житомирской губернии на станцию Зима сравнительно гуманным для женщин тележным ходом. А возглавил мятеж супротив жестокого помещика их папа, а мой прадед польский шляхтич Иосиф Байковский, управляющий имением. И в настоящее время он брел пешкодралом в кандалах совместно с другими бунтарями. Его не хотели заковывать, учитывая благородное происхождение и не крайне крепкое самочувствие, но он настоял на этом, чтобы не пользоваться никакими поблажками по сравнению с товарищами, и, дойдя до места, вскорости умер. Бабушки говорили и по-польски, и по-украински, читали наизусть вирши Тараса Шевченко, у которого мне больше всего нравились Гайдамаки, распевали украинские песни, в коих преобладало прославление запорожской казачьей вольницы. Я до сих пор помню знаменитое: Ой, на гори тай женци жнуть, А по-пид горою, яром-долыною, козакы йдуть, где восхищение напополам с укоризной адресовалось гетману Сагайдачному, неосмотрительно променявшему жену на курево и трубку. Моими героями были Устим Кармелюк и Северин Наливайко, а в Тарасе Бульбе больше всего нравился спящий запорожец, тот, что, как лев, растянулся на дороге. Закинутый высокомерно чуб его захватывал на пол-аршина земли. Шаровары кумачового дорогого сукна были запачканы дегтем для показания полного к ним презрения. Я был влюблен в кино Богдан Хмельницкий, где сказочно по красоте снято медленное насыпание из казацких шапок степного кургана над погибшими героями. Я восхищался тем, как Мордвинов в роли гетмана шагал по столу прямо по тарелкам и хрустальным бокалам (что я один раз сплагиировал в ресторане ЦДЛ на своем дне рождения). Я зачитывался книгой дальнего родственника Маяковского Аркадия Первенцева Над Кубанью. По большому счету она, видимо, была не крайне значительной. Но страницы ее, напоминая какую-то другую мою существование, доносили горьковато дурманящий дух чабреца и полыни, принадлежавший только одному живому существу на белом свете казачьей степи.

В кино я восхищался и отвагой каппелевцев, шагавших на пулеметный жар с папиросами в зубах, и чапаевцами, припавшими к пулемету, хотя для меня тогда нашими были все-таки красные. Однако смелость и честь уже тогда потихоньку начинали цениться мною выше вдалбливаемой с детсада пропаганды. Мне ещё предстояло осмыслить, что любая официальная идеология становится убийцей идеалов. А люди, которые пытаются совместить идеалы и идеологию, обречены на трагическое столкновение в их душе, и это значительно страшнее, чем двоедушие. В этом смысле Владимир Маяковский и Григорий Мелехов братья по несчастью, и боюсь, что я их родич.

Внутренние противоречия могут здорово осложнить бытие, но могут и подсобить сыскать ее толк, если удастся связать их не в бездыханный, а в активный, пульсирующий, как наша гениально сотворенная кровеносная организация, узел.

Противоречива и вся история казачества, певцом которого стал Туроверов, автор поразительного по простоте и силе стихотворения об убийстве боевого коня, бросившегося вплавь догонять судно с хозяином, и не от этой ли драмы потом произошли Лошади в океане Бориса Слуцкого?

Маяковский, казалось бы, должен был по законам воспетой им классовой борьбы презирать белогвардейцев, торжествовать по поводу их бегства, но и он был потрясен разламыванием России надвое: Глядя / на ноги, // шагом / резким // шел / Врангель // в черной черкеске. Какая четкая музыкально-живописная графика уважения к благородству и трагедии врага. Да неужто врага?

Противоречия истории переплелись в происхождении казачества до того, что ненамеренно встает вопрос: кто были казаки бунтари или усмирители? А собственно, зачем или? Разве это странным образом не уживалось и не уживается в одних и тех же людях? Суворов, тот, что был не только бунтарем супротив солдафонства, но и усмирителем бунтарей, набирая на Дону рать перед альпийским походом, говаривал о донцах: Казаки глаза и уши армии. Да неужели бунтарство и в то же время усмирительство не являются исторической метафорой народа, и не только русского?

Сначала казаки сами держали оборону от набегов на южных рубежах. Но страна, видя, какие сильные это воины, решило прибрать их к рукам. Казаки в бою не нуждались в подсказках и безропотно переносили тяготы походов. Казак из пригоршни напьется, с ладони пообедает. Зато и гуливали в охотку: У наших казаков ритуал таков: поцеловал куму, да и губы в суму. Казаков, зная их исполнительность, политическая элита частенько пользовала как завоевателей и усмирителей.

Казацкая матушка-сабля, как они ее величали, засверкала на берегах Терека, Кубани, Яика и Иртыша, чье илистое дно засосало уж очень нелегкий панцирь Ермака. Но и посреди тех были казаки, кто в собольих шубах и сапогах, смазанных жиром байкальских нерп, вышел к Амуру и Великому окияну. Государство через пальцы глядело на жестокие расправы казаков с инородцами, только бы его интересы также блюли. Одаривало за усмирение Астраханского возмущения 17051706 годов, за участие в подавлении революции 18481849 годов в Венгрии, за разгон в 19051907 годах пролетариев, чье оружие булыжник оказалось слабоватым супротив всё той же железный матушки-сабли да плетеных нагаек. Не невзначай в России появилась частушка: Нагаечка, нагайка, Казаческая честь. В России верх хозяйка, Пока нагайка есть.

По Туроверову, самое разрушительное для казака, привычного к седлу и свисту пуль и сабель, это бездействие. Он был в стихах своих больше рисовальщиком, чем философом, и не завсегда ощущал, что величайшие похождения человека относятся к его внутренней жизни, а не внешней. Размеренность жизни его удушала.

На пятом десятке ему примнилось, что бытие становится бессмысленной, но потому как бессмысленным может быть и самый-самый отчаянный риск, если он не во имя спасения кого-то. И Туроверов записался в Иностранный легион, то есть по собственной воле завербовался в усмирители. Вот его пугающая исповедь: Нам всё одинаково, в какой стране Сметать народное восстанье, И нет в других, как нет во мне, Ни жалости, ни состраданья. Вести учет: в каком году Для нас ненужная обуза; И вот, в пустыне, как в аду, Идем на возмущенных друзов.

А кто такие друзы и чем они возмущены, не так уж немаловажно. Наемничество более того для романтики это всё одинаково наемничество. Неразборчивое усмирение других по контракту превращается в усмирение собственной совести. А не сумасшествие ли это усмирять лучшее, что есть в нас, нашу совесть?

Конечно, усмирители в каждый миг могли обернуться в бунтарей. Именно от старочеркасского берега в 1667 году отплыли струги Степана Разина. Именно в этом месте заварилось восстание Кондратия Булавина, убитого в собственном старочеркасском доме. Да и самозванец Емельян Пугачев был казаком. А все-таки что-то перепутывалось в сознании казаков, когда размывалась рубежная линия между разбоем и борьбой за свободу и правильность. Обращаясь к предкам, Туроверов это и сам с болью ощущал: Который раз в открытом море, С уключин смыв чужую кровь, Несли вы дальше кончина и напасть В туман турецких берегов.

Все-таки манера к жестокости наемничества не привилась Туроверову. Дон завсегда дотекал до него, где бы он ни бродил по земле. В нем спасительно жили, более того в африканской пустыне, дотянувшиеся с Дона И аромат дынь, настойчивый и нежный, И скрип кузнечика, протяжный и сухой. От жестокости излечивает только настойчивость нежности.

Так же читайте биографии известных людей:

Николай Успенский Nikolay Uspensky

Успенский (Николай Васильевич) - известный писатель. Родился в мае 1837 г. в семье сельского священника Ефремовского уезда, Тульской губернии,..
читать далее →

Николай Ушаков Nikolay Ushakov

Русский поэт, переводчик. Отец артиллерийский офицер, мать умерла, когда мальчику не было четырех лет. Детство провел в поместье бабушки в той же..
читать далее →

Николай Шелгунов Nikolay Shelgunov

Шелгунов (Николай Васильевич, 1824 - 1891) - известный писатель. Прадед и дед были моряками, отец служил по гражданскому ведомству.
читать далее →

Николай Щербина Nikolay Sherbina

Щербина (Николай Федорович, 1821 - 1869) - талантливый поэт.
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий