Известные люди

»

Николай Федоров

Когда кн. Гагарин скончался (1832), мальчуган, получивший фамилию от крестного отца, вкупе с матерью и др. детьми от нее же, должен был оставить отцовский обиталище. Впрочем, семейство была довольно обеспечена, судя по тому, что Николай Федоров мог обрести образование в гимназии (в г. Тамбове). По окончании гимназии он поступил на юридический факультет Ришельевского лицея в Одессе, но оставался в нем всего 3 года. С этого момента начинается отрезок времени скитаний у Николая Федоровича: с 1854 по 1868 он переменил 7 городов, служа учителем истории и географии в низших школах, и аккурат в эти годы сложились основы его мировоззрения, как об этом свидетельствует его верный последователь Н. Петерсон (потом единственный из издателей сочинений Н. Ф. Федорова). С 1868 Федоров переходит на службу в Москву и шибко быстро получает местоположение в Румянцевском музее, где он оставался на службе 25 лет. Последние годы жизни, уже уйдя в отставку, Федоров начал опять действовать в библиотеке при Архиве Министерства иностранных дел (в Москве).

Все время службы Н. Федоров жил очень скудно, поистине аскетически. От своего ничтожного жалования Федоров ухитрялся возвращать доля своих денег служителям в музее и разным стипендиатам нищим, являвшимся к нему в определенные сроки за получением своих стипендий.

Н. Петерсон, без ведома Федорова, написал Ф. М. Достоевскому послание с изложением взглядов Федорова; это сообщение произвело сильно большое ощущение на Достоевского, тот, что прочитал сообщение В. С. Соловьеву. Скажу, что в сущности, пишет Достоевский в письме к лицу, переславшему изложение взглядов Федорова, я идеально согласен с этими мыслями. Соловьев сам написал сообщение Федорову; вот отрывок из него: Прочел я вашу манускрипт с жадностью и наслаждением духа, посвятил этому чтению всю темное время суток и доля утра. Проект ваш я принимаю бесспорно и без всяких разговоров... Ваш план есть первое движение вперед человеческого духа по пути Христову. Я, со своей стороны, могу только признать Вас своим учителем и отцом духовным. Фет писал Федорову позже: Я ни при каких обстоятельствах не забуду слов о Вас Льва Николаевича (Толстого); он говорил: Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком.

Все эти отзывы достаточны сами по себе, чтобы признать построения Федорова выдающимся явлением в истории русских духовных исканий, и это тем больше справедливо, что и у Достоевского, и в особенности у Соловьева, как мы упоминали, не возбраняется без затруднения констатировать воздействие Федорова.

При жизни Федоров не печатал без малого ничего, а если печатал, то неизменно без подписи, но писал крайне невпроворот. Близкие к нему люди В. А. Кожевников и Н. Петерсон издалека в двух томах сочинения Федорова, и в соответствии с духом учения его эти сочинения не были предназначены для продажи их разрешается было принять задарма у издателей, которые отказались от всяких своих прав.

В настоящее время, писал Федоров, занятие содержится в том, чтобы выискать, в конце концов, потерянный толк жизни, разобраться мишень, для которой существует джентльмен, и провернуть бытие сообразно с ней. И тогда сама собой уничтожится вся путаница, вся бессмыслица современной жизни. В последних словах Федорова достаточно ясно выступает оптимистическая уверенность в том, что при надлежащем понимании цели нашей жизни ее современная запутанность исчезнет сама собой...

Для Федорова существенно решительное противление тому, чтобы только определить правильное разумение жизни: необходимо от понимания перейти к осуществлению того, что нам открывается. Поэтому он называет свою установку проектной: к истории, пишет он, нужно относиться не объективно, т. е. безучастно, и не субъективно, т. е. с внутренним только, сочувствием, а проективно, т. е. превращая знание в план лучшего мира. Без этого, пишет он, знание принимается за конечную цель, занятие заменяется миросозерцанием, и пред нами чистая идеолатрия или культ идей. Федоров ставит в упрек философам аккурат то, что они мысли придают большее роль, чем действию; о Сократе он говорит, что он от обожания идолов перешел к обожанию идей, и это обожание в Платоне перешло в решительное отделение мысли от дела. Поэтому, по мысли Федорова, мы присутствуем при смерти философии. Чтобы стать знанием конкретным и живым, философия должна сделаться знанием не только того, что есть, но и того, что должно быть, т. е. она должна из пассивного умозрительного объяснения сущего сделаться активным проектом долженствующего быть, проектом всеобщего дела.

Мало этого. Становясь описанием того, что есть, т. е. превращая себя в созерцание мира (вместо того чтобы быть проектом изменения сущего в идеальное), философия (как и наука) ставит себя в рабское положение в отношении к нынешним порядкам; это есть рабская подчиненность нынешнему социальному строю. В такое же рабское касательство наука и философия неизбежно ставят себя и к природе. Федоров сурово критикует преклонение пред всем естественным. Сама натура ищет в человеке своего хозяина, а не только исследователя: космос нуждается в разуме, пишет, Федоров, чтобы быть космосом, а не хаосом. Повиноваться природе для разумного существа значит править ею, потому как натура в разумных существах обрела себе главу и правителя. Федоров не боится всех выводов своего проективного, т. е. творческого отношения и к истории, и к природе, и называет его эстетическим толкованием бытия и создания: наша бытие, пишет он, есть акт эстетического творчества. С др. стороны, по его мысли, природу в том несовершенном виде, в каком она, по человеческому незнанию и безнравственности, и поныне пребывает, запрещено в строгом смысле более того признать произведением Бога, потому как в ней предначертания Творца частию ещё не выполнены, а частию более того искажены.Федоров становится на точку зрения метафизического теоцентризма и антропоцентризма; он говорит о спасении безграничной вселенной и думает, что избавление это должно осуществиться на таковой ничтожной пылинке, как Земля. Нынешняя вселенная, пишет Федоров, стала незрячий, идет к разрушению, к хаосу, вследствие того что что дядя, поверив сатане, осудил себя на знание без действия, что и обратило древо знания в древо крестное. Т. о., отвлеченный нрав науки и философии, их бездейственность связаны с первородным грехом. Федоров, при всем при том, не считает эту обреченность нашей мысли на оторванность от действия чем-то уже непоправимым; восстановление цельности в познании, т. е. восстановление внутренней связи мысли и действия, по силам самих людей, если только они поймут до конца хвороба своего духа. Тут религиозное разум Федорова всецело однородно с тем христианским натурализмом, тот, что присущ Достоевскому. Это не есть принципиальный имманентизм, а признание, что позже Христа и совершенного Им спасения мира, мощь спасения уже пребывает в мире. Человечество призвано быть орудием Божиим в деле спасения мира, пишет Федоров. Этого зачастую не замечают у Федорова его организация вся покоится на том, что Христос уже искупил людей и что нам предстоит усвоить это искупление. Иными словами, сегодня, т. е. вслед за тем Христа, реализация спасения, по Федорову, уже всецело зависит от людей. Если первородный грешок осудил нас на знание без действия и обратил древо познания в древо крестное, то древо крестное объединяет всех в обращении знания в дело. Это как раз и есть христианский натурализм, тот, что признает Голгофу, конечно, но как прошлое, а не как длящуюся агонию Христа, по слову Паскаля: в настоящий момент в мире живет уже мощь спасения, которая уже полностью имманентна миру (это-то и есть в этом месте черта натурализма). Это нисколько не есть отрицание трансцендентного бытия более того наоборот: рассудок того, что мощь спасения мира имманентна миру, что нам (ныне) всецело вручено занятие спасения ибо это же есть и подчинение человеческой воли воле Божественной. Поэтому противоположение человеческого Божественному в корне, по Федорову, неверно не вследствие того что, что нет вообще Божественного, а потому что, что в настоящий момент (следом дела Христова) нам открыта вероятность и способность заделаться орудием Божественного плана. Евангелие не несложно благовестие, т. е. оно не дает только знание, оно есть программа для действия. Если мысля и существование нетождественны, то это значит только, что думка не осуществлена, а она должна быть осуществлена.

Все это может быть сведено к гносеологическому тезису: Идея не субъективна, но и не объективна она проективна. Это постижение познания заходило у Федорова так вдалеке, что он считал, что раз нам дано познавать вселенную, то значит дано и обладать ею нам предстоит не только посетить, но и населить все миры вселенной. Сего для и создан человек.

Метафизика. Если вчитаться в произведения Федорова, то весьма резво станет ясным, что 2 болезненных чувства язвили его душу и определяли его мысли и построения. Первое ощущение, которое мучительно томило его, это ощущение человечий разобщенности и отсутствия братских отношений: второе ощущение, может быть, не менее властно владевшее его душой, невозможность выпустить из памяти о всех тех, кто ушел уже из жизни. Как нереально не считать о том, что в отношениях живых людей просто в мире царит холодная отчужденность, так же запрещено не раздумывать и о том, что в отношении к покойникам царит в мире та же отделенность от них, вытекающая из сосредоточенности всех на самих себе. В сущности, занятие идет об одной и той же центральной идее в применении к двум категориям к живым и к покойникам, мысль эта есть признание неправды замыкания каждого в самом себе, в отделении себя от живых и от умерших. Одна из основных статей Федорова называется весьма типично: Вопрос о братстве или родстве и о причинах небратского, неродственного, т. е. немирного состояния мира и средствах к восстановлению родства. Жить нужно, писал в этой статье Федоров, не для себя (эгоизм) и не для других (альтруизм), а со всеми и для всех. Это крайне типичная для Федорова формула, вводящая в самую исходную его идею: ему нужны все и все живые, и все покойники, ему нужна, иными словами, та полнота, которая входит в понятие Царства Божия. Не будет преувеличением оттого проговорить, что у Федорова была исключительная и напряженнейшая обращенность к Царству Божию, было глубочайшее омерзение к тому, что все как-то примирились, что Царства Божия нет в мире. Эта неутолимая охота Царства Божия, как полноты, как жизни со всеми и для всех, не была азбучный идеей, но была движущей силой всей его внутренней работы, страстным, горячим стимулом всех его исканий его критики окружающей жизни, его размышлений о том, как приблизить и осуществить Царство Божие. Именно вследствие того что разрешается с полным правом заявить, что все вдохновение в творчестве Федорова определялось этой всецелой и горячей устремленностью к Царству Божию; это превращает все его творчество в христианскую философию, и если Федоров в ряде своих построений в отдалении отходит от Церкви и церковного мировоззрения, то это не ослабляет подлинности его всецелой погруженности в темы христианства.

Острое чувство небратства в мире определяет его суровое касательство к современности, ко всей истории, оттого что история, замечает он, есть (в сущности) разорение природы и истребление дружбан друга. Тот же призыв братства, тот, что зачастую встречается в наши дни, по существу своему есть искаженная версия фактов, потому как независимость исполнять свои прихоти и завистливое искание равенства не могут привести к братству: только влюбленность приводит к братству. Крайнее формирование личности, разделение занятий, приведшее людей к совершенной внутренней разобщенности, такова суть современной цивилизации, которая пришла к тому, что все, предсказанное как бедствие, при начале конца под видом революции, оппозиции, полемики, вообще борьбы стало считаться условием прогресса. Мир идет к концу, пишет Федоров, а джентльмен своей деятельностью более того способствует приближению конца.

Для Федорова ясно, что благодаря главный неправде современная цивилизация, выросшая на небратской жизни, держится только вечным страхом и насилием, а т. н. нравственность в современном мире есть в сущности нравственность купеческая или утилитарная. В настоящее время все служит войне, нет ни одного открытия, которым бы не занимались военные в видах применения его к войне; джентльмен сделал, по-видимому, все зло, какое только мог, и сравнительно природы (истощение, опустошение, хищничество), и сравнительно приятель друга... самые пути сообщения и те служат только стратегии или торговле, войне или барышничеству.

В этих обличениях Федоров нередко приближается к современной критике капитализма за его хищничество, за угождение прихотям (индустриализм, писал Федоров, есть порождение половой страсти, страсти наряжаться, молодиться, бриться, румяниться), за тяготение к наживе. Завет любви и братства совершенно превратился в современной цивилизации с словечко, лишенное содержания, что в особенности ясно в городах, как скоплениях людей: град, писал Федоров, есть совокупность небратских состояний. Эта страшная мощь небратства связана с тем, что небратство коренится в капризах, это есть упорная хвороба, имеющая свои корни за пределами и внутри человека. При этом необходимо обладать в виду, что современная неустранимость небратского состояния является коренным догматом ученых.

Кроме неродственных отношений людей между собой, не следует упускать из виду неродственное касательство природы к людям в природе чувствующее принесено в жертву бесчувственному (т. е. живое приносится в жертву неживому), потому вопросительный мотив о преодолении неродственности между людьми воспрещено отделять от слепоты природы в отношении нас. Федоров не раз возвращается к теме о неправильности отделения антропологии от космологии. Если натура в то время как остается адской силой, то это не есть естественный и неизменный строй вещей, мужчина призван обладать природой и преображать хаос бытия в космос.

Но на пути ко всем этим задачам стоит окончательный враг смерть: неродственность, настолько болезненно переживаемая Федоровым в отношении к современности, приобретает уже трагический толк, когда вспомним о тех, кто стал жертвой смерти, чья бытие оборвалась насовсем. Все своеобразие мысли Федорова аккурат в этой точке достигает своего высшего напряжения и раскрытия.

Федоров в этом пункте стоит всецело на христианской точке зрения, которая есть, в свое время всего, благовестие о победе над смертью, благовестие о том, что человеку предстоит получить в будущей жизни всю полноту своего бытия сквозь воскресение. Федоров с исключительной силой чувствовал всю неправду, все зло смерти, а в то же время всю правду грядущего воскресения. Отсюда его решительная непримиримость в отношении к смерти, и страстная напряженность в этом чувстве открыла ему глаза на то, что обычное религиозное рассудок, напротив, несложно примиряется со смертью, ищет утешения в обращенности к грядущему воскресению. Из этого без малого уже нечувствия всей неправды смерти Федоров выводил существеннейшие черты нашей культуры: та неродственность, то отсутствие подлинного братства, которое он находил в людях в отношении к живым людям, не превосходно от равнодушия и упадка родственности в отношении к покойникам. В обоих случаях одна и та же установка в современном человеке и одна и та же внутренняя неправда, одно и то же примиренчество в отношении к горькой судьбе современников, как и примиренчество в отношении к тем, кого унесла кончина. И если в отношении первой неродственности его проективная установка требовала активный и планомерной активности для преодоления современной социальной неправды, то и в отношении ко второй неродственности у Федорова возникла дума о необходимости также активного преодоления неправды смерти.

Внутренняя сращенность социальной темы и темы о смерти, о неправде в одой и в др. сфере твердо сидела у Федорова. Бедность человека содержится в его смерти, читаем у него формулу, непрерывно повторяющуюся. Или: бедность будет быть до тех пор, покуда существует смерть.

Будучи глубоким противником пассивности и примиренчества в отношении ко злу (к смерти), Федоров всей силой обрушивается на эту пассивность. Он считает каждый amor fati вершиной безнравственности и, противопоставляя этой amor fati величайшую, безусловную ненависть к Року odium fati, Федоров зовет к борьбе со смертью: конец, пишет он, есть торжество силы незрячий, не нравственной, и тот не достоин жизни и свободы, кто не возвратил бытие тем, от коих ее получил. Сама натура, пишет Федоров, в человеке сознала зло смерти, сознала родное несовершенство.

Воскресение Христово, совершенное Христом искупление человеческого рода открыло нам тракт для этого только нужно располагать в виду, что христианство по существу не есть только учение об искуплении, а как раз само занятие искупления. Поэтому, по мнению Федорова, Христово воскресение ещё глубокая секрет для верующих; христианство не спасло мир совершенно, пишет он, в силу того что что не было и усвоено вполне.

Именно с этого пункта начинается расхождение Федорова с христианской традицией, с которой он порывает безбоязненно, переходя к проекту имманентного воскрешения. Если Христос искупил уже мир и воскрес, то этим Он призвал нас придерживаться ему до конца. Человечество призывается Христом к деятельному соучастию в борьбе со смертью, и тут Федоров соскальзывает с головокружительных высот, до которых он поднялся в острой постановке вопроса о борьбе со смертью, в плоскость утопических, с примесью моментов магизма и чистой фантастики, построений.

Прежде всего: натура нам противник временный нынешняя вселенная стала слепой. Несмотря на все войны, действительным врагом нашим (пока) остается слепая, смертоносная сила, которая как бы узаконивается дарвинизмом. Но как сам натуральный закон борьбы не имеет права на вечное существование, так и касательство человека к природе не должно быть рабским повиновением ее нынешнему состоянию: повиноваться природе, говорит Федоров, значит править ею, править ее неразумной силой. Зло, которое мучит людей, никакими общественными перестройками не может быть устранено зло лежит значительно глубже в самой природе в ее бессознательности. Здесь Федоров разделяет общую веру Просвещения в ценность и преображающую силу сознания, веру в человека как творца. Тут утопические надежды у Федорова не знают границ смелость его мысли переходит тут в чистую фантастику, в которой он, хотя вообще-то, как снег на голову перекликается с горделивыми претензиями либералов и революционеров. Он не боится изъясняться о спасении (всей) безграничной вселенной сквозь одухотворение и управление человеком всех громадных небесных миров. Он мечтает об управлении всемирной силой тяготения, прикрепляющей нас (к земле). Истинное касательство разумного существа к неразумной силе (природе) есть регуляция естественного процесса; об этой регуляции (одно из любимых слов Федорова) он говорит стабильно, но ему нужна регуляция не в одной области знания, а в самом бытии; эта регуляция должна распространить верх человека на все миры, на все системы миров до окончательного одухотворения вселенной.

Все эти фантазии имеют в виду победу над смертью, над смертоносной силой природы. Как ни глубоки причины смертности, говорит Федоров, смертность не изначальна, она не представляет безусловной необходимости: слепая мощь, в зависимости от которой находится разумное созданье, сама может быть управляема разумом. Но как? Федоров, раньше всего, защищает саму идею имманентного воскрешения: позже искупительного геройского поступка Спасителя тот самый дорога не только открыт перед нами, но он есть свойский должок заповедь нам, Божественное веление. Федоров ставит более того вопрос: как разобраться, что за воскресением Христа не последовало воскресение всех? и видит причину этого в том, что христиане склонились к чисто трансцендентному пониманию воскресения, т. е. без активного соучастия людей. Конечно, избавление может проистечь и без участия людей; если только они не объединятся в общем деле (воскрешения), т. е. если оно не будет имманентным, то оно будет трансцендентным. Но, принимая во внимательность предупреждение Евангелия, Федоров считает, что чисто трансцендентное воскресение будет спасительно только для избранных, а для остальных оно будет выражением гнева Божьего. Федоров непочатый край писал на ту тему, что слова Христа об осуждении неправедных имеют вообще условный нрав, т. е. осуждение станет действительным, если мы не соединимся для совершения нашего спасения, если проповедь евангельская не будет нами принята. Федоров напряженно и настойчиво выдвигает идею трудового соучастия людей в спасении мира (все должно быть преображено трудом, ничто не должно остаться для человека данным, даровым).

Но в чем же может выразиться участие человека в регуляции жизни природы и в победе над смертью? Федоров строит достаточно курьезную метеорологическую утопию, переходящую у него в подчинение всех наук астрономии: сквозь регуляцию метеорологических явлений (устраняющую вероятность засух и т. д.) надобно ступать к регуляции слепых движений планет и всей Солнечной системы и к расширению регуляции на др. звездные системы. Но это одухотворение вселенной (сквозь подчинение ее разуму человека) касается внешней стороны в жизни природы; но как застопорить смертоносную силу в природе? Федоров всегда обращается к этой теме, но все его построения в этой области расплывчаты, фантастичны. То он говорит о замене рождения воскрешением; родотворная сила, по его выражению, есть только извращение той силы жизни, которая могла бы быть употреблена на восстановление или воскрешение; то он говорит, что посредством воззвание бессознательного процесса рождения во всеобщее воскресение мировое сообщество делает все миры средствами существования; то исходя из того, что все вещество есть прах предков, что в малейших частицах... мы можем откопать следы наших предков, он говорит о собирании рассеянных частиц для воссоздания тел усопших. То Федоров говорит о том, что сквозь формирование науки надобно достичь управления всеми молекулами и атомами мира, чтобы рассеянное составить, разложенное совместить, т. е. уложить в корпус отцов.

Все эти расплывчатые мысли всю дорогу подавали предлог к недоразумениям и некогда всего (и это, видимо, отчасти так и есть) нечаянно рождается мысля, что у Федорова мы имеем (бессознательную?) рецепцию тех оккультных идей, которые жили посреди русских масонов ещё в XVIII в. Момент магизма, каких-то чар всегда чувствуется в Федорова при всей его чисто просвещенческой вере в увеличение естествознания.

По мнению Г. Флоровского, у Федорова есть несомненный привкус какой-то некромании. Федоров неизменно предпочитает сделанное рожденному, искусственное естественному. Вот что писал Соловьев Федорову: Простое физическое воскресение мертвых само по себе не может быть целью. Воскресить людей в том состоянии, в каком они стремятся пожирать товарищ друга, воскресить мировое сообщество на степени каннибализма было бы и нельзя и идеально нежелательно... Идея имманентного воскрешения направляла дума Федорова в сторону уяснения реальных путей к этому имманентному воскрешению. Но если участливо отнестись к самому замыслу Федорова, то, конечно, замечания Соловьева воспрещено признать не чем иным, как только недоразумением. Вот что пишет Федоров в одном примечании: точное, слепое повторение прошлой жизни со всеми ее мерзостями, конечно, не имеет ничего привлекательного. Еще сильнее это выражено Федоровым в др. месте: Всеобщее воскрешение является последней целью, исполнением воли Божией, осуществлением метафизического совершенства, всеобщим счастьем. Федоров как-то наивно верил, что, соединившись в общем деле, все люди посредством это общее дело (воскрешение усопших) внутренне преобразятся так, что все мерзости станут без затей невозможны. Тут, по-видимому, действовало то убеждение, что само объединение людей (для общего дела) уже устранит небратство между людьми. Не по-другому как путем совокупного действия, писал Федоров, идеальное может обернуться в реальное и мир станет миром. Такие положения, при которых неизбежно причинять то или иное зло, такие положения станут невозможными (!) при объединении всех живущих для общего дела воскрешения всех умерших. Еще читаем: воскрешение есть полнота жизни умственной, нравственной и художественной.

По мысли Федорова, если не будет имманентного воскрешения, произойдет трансцендентное воскресение, но оно уже приведет к отделению достойных вечной радости от недостойных, подлежащих осуждению. Федоров всецело принимает учение о возможности воскресения для вечного наказания (я практически верю в это, пишет он), но он ищет, как он выражается, полного и всеобщего спасения вместо спасения неполного и невсеобщего, при коем одни (грешники) осуждаются на вечные муки, а др. (праведники) на вечное созерцание этих мук.

Федоров строил Философию Общего Дела, систему проективной философии, т. е. философии действия, а не пассивного созерцания мира. Именно эта черта и связывает Федорова со всей русской философией, и в диалектике русских философских исканий Федорову принадлежит родное законное местоположение. Слабость всей системы Федорова не в его исходном вдохновении, не в его жажде полного и всеобщего спасения, более того не в том, что он ставил ударение на рабочий задаче человечества в этом спасении, а в том, что он наивно (как вообще все Просвещение) верил, что ум и разум человека могут осуществить сами по себе эту задачу. Трагической запутанности человека в истории, трагическому самообессиливанию человечества он противопоставлял свою оптимистическую веру в исцеляющее воздействие совокупного действия, свою веру в техническую регуляцию природы. Это было наивно, это было в духе Просвещенства, неизжитых его установок, но основное вдохновение Федорова о борьбе со смертью так сияет светом христианского благовестия о воскресении, что этого сияния не могут ослабить наивные формы, в какие выливалась мысля об активном соучастии людей в спасении, открытом для нас подвигом Христа. И не то нужно дорожить в Федорове, что в свете идеи спасения он с эдакий глубокой правдой обличал грехи современной культуры, а то, что он поставил в основу всей своей системы идею всеобщего спасения. Это сияющее видение Царства Божия в полноте и силе было центральным у Федорова.

Так же читайте биографии известных людей:

Николай Чернышевский Nikolay Chernyshevskiy

Н.Г.Чернышевский в семье священника и, как от него и ожидали родители, три года (18421845) учился в духовной семинарии. Однако для молодого..
читать далее →

Николай Гамалея Nikolay Gamaleya

Выдающийся русский ученый-микробиолог и эпидемиолог, почетный член Академии наук СССР, действительный член Академии Медицинских наук СССР.
читать далее →

Николай Северцов Nikolay Severtzov

Северцов с большим талантом и широтой взгляда обработал очень большой, лично им добытый материал и сделал на основании этих наблюдений весьма общие..
читать далее →

Николай Басов Nikolay Basov

Николай Басов - известный советский физик, родился 14 декабря 1922 года.Николай Басов является лауреатом Нобелевской премии по физике 1964 года...
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий