Известные люди

»

Павел Васильев

Не скрою, в первую голову меня многое раздражало: винегрет из анекдотов, почерпнутых из Сталиниады Юрия Борева и сборника Говорит армянское радио, тот, что когда-то был конфискован у меня нашими доблестными таможенниками. А ещё обязательная цыганщина и ни к селу, ни к городу приплетенный в финале гимн Советского Союза в последней перелицовке Сергея Михалкова.

Но в спектакле была поразительно мощная трагическая сцена, когда ведущий он же и режиссер, и драматург читал сообщение Молотову от Всеволода Мейерхольда, великого режиссера, избиваемого по рукам, ногам, по лицу и спине резиновым жгутом во время допроса, на фоне танцующей на экране под музыку П.И. Чайковского белоснежной балерины. А на развернутом во всю сцену гофрированном коллаже наплывали приятель на друга портреты Ленина, Сталина и Берии, привидения зэков, долбающих кайлом вечную мерзлоту, и пышногрудых физкультурниц, несущих по Красной площади знамена и оптимистические плакаты, в то время как чекисты волокли на расправу лучших людей. И посреди них одного из самых талантливых молодых поэтов нашей запуганной, замороченной, замордованной родины, могучего златокудрого красавца Павла Васильева, да под песню его кореша, также объявленного врагом народа, Бориса Корнилова: Не спи, вставай, кудрявая!..

Сначала я инстинктивно сопротивлялся показавшимся мне чрезмерно развязными анекдотам на крови, изощренным пыткам и прочим жестокостям и дикостям, но позже подумал, что ничего нет страшного, когда это происходит на сцене, только бы оно еще раз не произошло в нашей или чьей-нибудь прочий стране. И как бы обидно ни было на это взирать, да ещё за рубежом, да ещё под гогот над не настолько уж смешными, сколь страшными анекдотами, лучше пародия на тиранию, чем сама тирания, чем ее прежнее обожествление и сегодняшние ностальгические воздыхания по ней.

Сузим, при всем при том, панораму, в которой чуть вмещаются миллионы безвинных жертв Сталина, и остановимся на одной из них на упомянутом поэте-самородке Павле Васильеве, сыне учителя и дочери разорившегося торговца скобяным товаром, а если шагать глубже в прошлое, внуке прачки и рабочего-пильщика с казацкими корнями.

Мать отца, Марья Федоровна, успела покачать внука, напевая старинные песни и рассказывая сказки, и стала его степной Ариной Родионовной. Детство и отрочество мальчишки прошло в Средней Азии, он слышал напевы и казахов, и киргизов, их легенды и поверья, и всё это сливалось в единую музыку его родительницы-степи, изначально не знавшей границ, которыми она ныне искромсана. Поэтому-то Павел Васильев, любивший казачество и его традиции, чувствовал такую боль, когда казаки-заправилы жестоко уничтожали осмелившихся восстать инородцев.

Полифоническая поэма Соляной бунт (19321933), которую мой отец-геолог знал наизусть, гениальна по фольклорной музыке стиха, когда залихватская частушечность переходит в причитания, а они в реквиемный симфонизм, как в будущей Тринадцатой симфонии Дмитрия Шостаковича.

В стихах Павла Васильева есть избыточная богатая телесность кустодиевско-малявинской живописи: В очах апостольских туманы, И у святых пречистых дев Могучи груди, Ноздри пьяны И более того губы нараспев! Ах, как вкусно написано, как это смачно звучит посреди хилого маргинального сексуализма! Но в этой музыке есть и гойевский необратимый трагизм убиения людей людьми, превращающийся в смиренную христианскую молитвенность, заклинающую об убережении братства как единственного самоспасения. Когда явные шовинисты поют панегирики Павлу Васильеву, я диву даюсь как они, с их национальной озлобленностью, могут обожать его? Притворяются? Не понимают, что шовинизм во всех проявлениях был ему отвратителен, если он его передавал так: А казаки-мужья, В Походе том Азиаткам Задрав подол, Их отпробовали И с хохотом Между ног Забивали кол.

Нет, не невзначай в одно прекрасное время он поднял мерцавшее в степной полыни ястребиное перышко, выпавшее на лету из крыла хищника, и задумался, что такая уж ему выпала планида сочинять пером не гусиным, а как раз ястребиным. Да, в нем была накипевшая озлобленность, которая временами выплескивалась, и не всю дорогу пригоже. Но было от чего закипать это же он, а не кто иной написал: Взяли в плети. Удалось, Сволочи! Вашу мамаша! Вместоположение хлеба, чтобы жралось, Соль заставили жрать.

Но не приемлю я по отношению к Павлу Васильеву смеляковского определения златоволосый хищник ножевой. Он больше прикидывался, чем был таким. Из самозащиты. На самом деле он был не ястребом, а лебедем. Нигде так безжалостно не убивали лебедей, как у нас, да и до сих пор убивают.

Почему? Да оттого что затем безнаказанного убийства стольких людей стоит ли лебедей сочувствовать. Они только для сентиментальных песен и годятся. А ястребиность это оберег. Павел Васильев боялся нежности внутри себя. Не сделает ли она его слабым? Но эта нежность, с неудержимой русской ренессансностью, с разбойной мужицкой страстью, всё одинаково прорывалась. Автор Стихов в честь Натальи оставил нам, как Рембрандт Саскию, неотразимо соблазнительный образ юный Натальи Кончаловской, когда ещё нельзя было предвидеть в ней писательницу, сочинившую для детей книжку Наша древняя столица, открывшую русским читателям гений Эдит Пиаф, и мамаша, подарившую отечественному кино, что бы о них ни говорили, двух талантливых режиссеров.

Но в будущем героини стихов Павла Васильева не было места для его будущего.

Павел Васильев, с его не укладывающимся ни в какие советские рамки вздыбленным характером, не мог не чувствовать своей обреченности, более того загнанности: Я повстречал тебя. Ты диковинка. Но раз ты тут предстать смог, Советую, беги отседова, Так говорит художник Фогг. Вот от чего он пил и бессонничал.

У него был звериный инстинкт самоспасения. Что ещё могло приневолить его пришпандорить таковый идиотский, насильственный довесок к финалу великой поэмы Соляной бунт: Боевое словечко, Прекрасное словечко, Лучшее словечко Узнали мы: РЕВОЛЮЦИЯ! Но заглавные буквы не помогают они скорее выдают чувство железной пяты, которая вот-вот опустится на златые кудри, а любимая выйдет замуж за будущего автора сталинского гимна.

Было и ещё кое-что: И скажу как умею Мразь, кулачество, Прошлогодняя мощь, Которую наша Советская политическая элита Всё же До времени Пощадила, Против колхоза Вооружена! Чувствуете: когда мужчина наступает на глотка собственной песне, то ее естественность и мелодичность немедленно исчезают, и начинается выхаркивание застревающих в глотке слов.

Нет, Владим Владимыч, там, где стихотворец наступает на глотка собственной песне, она кончается выхрипом с ошметками крови.

К Павлу Васильеву возвращалась легкость только тогда, когда прорывалось то, что он на самом деле думал:

Это фортуна не по нам

Не хотят приучивать,

Скоро будут мужикам

Головы откручивать.

Их стали откручивать не только мужикам, но и поэтам. Ярослав Смеляков был прав в других деталях павловасильевского портрета:

Не васильками вышита рубаха,

А крестиком без малого за упокой.

У Павла Васильева было страсть сколько этих стихов-предчувствий:

Возраст мой уж к тридцати

Близится годам,

А мне не с кем отвести

Душу, милая мадам.

Это из того, что мы читали товарищ другу на литинститутской лестнице, проверяя на знание непечатавшихся стихов.

Вот предсмертные слова Бориса Пастернака о Павле Васильеве: В начале тридцатых годов Павел Васильев производил на меня ощущение приблизительно того же порядка, как в родное время, раньше, при первом знакомстве с ними, Есенин и Маяковский. Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара, и безмерно полно обещал

У Павла Васильева есть такая врезающаяся в память строка: Не матери родят нас жилище родит.

Страшно, когда тебя в твоем доме называют врагом народа, без которого ты существовать не можешь. И нет ничего больнее, когда что ни на есть близкий твой дружбан, брат по русскому молодому стиху, присоединяется к обвинителям. В 1934 году имя Павла Васильева с опасной неосмотрительностью обширно прозвучало в статье Горького, где было сказано, что пространство от хулиганства до фашизма короче воробьиного носа (а Павел Васильев частенько не мог унимать близкое буйство). Затем произошла скандальная потасовка Павла с поэтом Джеком Алтаузеном, позволившим себе оскорбительно иронизировать по поводу Стихов в честь Натальи. А в полной возмущения коллективке, которую подмахнули дядя двадцать писателей, оказалась подпись и закадычного кореша Павла Бориса Корнилова, над чьей головой давнехонько качался чекистский клинок.

Павел Васильев был лебедем, временами притворявшимся ястребом, но это ему не помогло его разгадали и убили. Вместе с ним было убито то многое, что он ещё мог черкануть.

Так же читайте биографии известных людей:

Павел Грушко Pavel Grushko

Очень многие испаноязычные авторы знакомы российскому читателю со слов поэта и переводчика Павла Грушко. Несмотря на то, что Грушко живет сейчас в..
читать далее →

Павел Катенин Pavel Katenin

Павел Катенин - русский поэт, драматург, литературный критик, театральный деятель и переводчик. Родился 22 декабря 1792 года.Наиболее известными..
читать далее →

Павел Коган Pavel Kogan

Павел Коган - популярный советский поэт. Родился 4 июля 1918 года в Киеве.Наиболее известными изданиями Павла Когана являются: "Гроза" 1960 год,..
читать далее →

Павел Амнуэль Pavel Amnuel

Кандидат физико-математических наук, опубликовал более 70 научных работ и 5 книг по специальности. Первая НФ публикация рассказ Икария Альфа в..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий