Известные люди

»

Степан Петров

Скольких людей перевидал Лев Толстой, и уж как он должен был от них умотаться! А вот позвал Скитальца, узнав, что он недалече, захотел с ним познакомиться, хотя сам ещё не отошел от болезни.

Толстой лежал в передвижном кресле-колясочке. Скиталец описал его так: покоящаяся на подушке седая башка с проникновенным, сурово-добрым взглядом из-под густых бровей и бессильно лежащие поверх одеяла изможденные, стариковские руки небольшие, узкие, с длинными пальцами, аристократические.

В разговоре со Скитальцем Толстой не одобрил, что тот оставил сельскую бытие, но вспомнил, к ошеломлению собеседника, его повесть Сквозь строй: Я читал вашу книгу: славно, сильно неплохо! Вот это, где там у вас мужики в кабаке рукавицами хлопают, это ладно!

Тут уж я стал лихорадочно перелистывать книгу Скитальца, чтобы достигнуть до того, что так понравилось Толстому. И вот нырнул сообща с клубами морозного воздуха в кабак конца позапрошлого века, где видны огромные фигуры, закутанные в тулупы и чапаны, с бараньими шапками на головах, с большими обледенелыми бородами.

Фигуры хлопают огромными рукавицами, снимают их и заскорузлой рукой стаскивают шапки, обнажая потные лысины; от лысин к потолку поднимается пар

Ледяные сосульки, отдираемые с длинных усов и бород корявыми пальцами, тают. Слышатся кряканье и приветствия кабатчику.

Гавриле Петровичу! Хромому! Сто лет существовать!

И вам сто лет существовать да двести на карачках ползать! звучно отвечает кабатчик.

Кабатчик сиделец от богача-хозяина, владельца без малого всех кабаков уезда, мой папа.

Левая нижняя конечность у него отрезана чуть-чуть ниже колена, и он ходит на деревяшке, в широких брюках навыпуск.

И вот мой папа вынимает из-под стойки гусли и кладет их перед собой на стойку.

Они треугольные, столярной работы, со множеством струн.

Отец засучивает рукава, обнаруживая мускулистые руки с крупными пальцами, и кладет их на струны

Ка-ак на улице Варварин-скай!..

У него был хоть куда звук, какой-то теплый и грудной бас, не весьма мощный, но чистый, мягонький.

Спи-ит-лежит мужик

камаринска-ай!..

Чувствовалось, что твердо и сильно спит воспеваемый человек.

Мотив делается всё быстрее, звуки сгущаются и крепнут, сверкающие басы гудят, сливаются в единственный звук, крючковатые крупные пальцы проворно перебирают струны, а указательный перст уже с неимоверной быстротой пробегает по всем струнам:

Борода его всклокоченная

И дешевочкой подмоченная

С малолетства Степа подхватывал от отца его рифменные игры: У них чай да кофей, а у нас чад да копоть!; кузнец-молодец на свой образец: думал соорудить лемёх, а он вышел плох, сожег да и окоротил и на колун поворотил Вот она какая кладовочка-колдовочка русского языка!

А какая сочная ритменная проза ни вручить, ни схватить, чистая поэзия, уловленная более того старческим ухом Толстого, да вот не расслышанная нами и забытая сообща с автором

Нельзя не возвратить должное Скитальцу: несмотря на его ребяческое беспокойство рядом с Толстым, он безо всякого подобострастия по полочкам разложил его речи о мужиках: Казалось, он не замечал, что смотрит на них свысока. Всю существование свою стремясь умалиться и опроститься, великан ума, очевидно, на весь человечий род не мог глядеть по иному, как с высоты своего роста. Может быть, тот самый досадный увеличение был более того мучением и несчастием его жизни: печи клал, землю пахал, а муравьем, при всем желании, так и не мог сделаться.

Весьма любопытен единственный разворот этого разговора в передаче Скитальца: Когда в маленькой реплике у меня сорвалось выражение о близости революции, то Толстой с болью на лице и в голосе прервал меня словами: Не надобно стремиться революции и сей же час же стал развивать свои дальнейшие мысли. Дорого бы я дал, чтобы познать эти дальнейшие мысли Толстого. В цепкой памяти Скитальца я не сомневаюсь. Но под его мемуарами стоит 1934 год. Это объясняет умолчание.

Отец Степы сам обожал книжки.

Что это за люди были! страстно восклицал он со слезами на глазах. Стихи Никитина сделались его любимой книгой. Он раскрывал ее и днем, на немного минут оставляя фуганок, но чуть-чуть раскрывал, как уже и плакал.

Проклятая! кричал он через рыдания и запускал книгой в уголок. И читать-то тебя не разрешено!

Но как в отце всё было перепутано!

Однажды он не выполнил обещания закупать сыну всякий день по книжке на ярмарке в Нижнем, и наследник украл у него пятак, чтобы приобрести Дон Кихота. Отец отобрал эту книжку и читал ее с наслаждением, но зверски высек сына за воровство, чуток не доведя его до самоубийства. Но потому что сам папа рассказывал, как страшны наказания в армии: беглых тогда через строй прогоняли: поставят роту служивый в два ряда, каждому палку дадут, а беглому руки к ружью привяжут и за винтовка ведут, и бьют его с двух сторон в голую спину палкой изо всей силы, так что когда до тебя, бывало, дойдет очередность ударять, то уж не по спине бьешь, а по кровавой говядине, говядина-то клочьями висит, а в ней от палок занозы.

И вся существование моего отца представлялась мне таким длинным-длинным через строем из розог, плетей, палок, дубин, горьких обид, нескончаемых несчастий, несправедливых унижений и попираний человека!.. замечал Скиталец. Отсюда он выводил и свою сквозь-стройную наследственность.

Изгнанный из учебного заведения, я был гоним кругом, очутился в рядах городского пролетариата и пошел через строй жизни. Меня унижали, оскорбляли Если мужики в деревне считали меня нехрестьянином, то городские люди ясно видели во мне все признаки мужика, плебея.

Как бы высокомерно ни высмеивали интеллигентов за наивность хождения в народ, некрасовское Сейте разумное, доброе, вечное давало свои всходы. Всё чаще разрешено было повстречать книгочеев в самых захолустных местах, где продолжалось постепенное раскрепощение уже духовное крестьян, тянущихся от ярмарочных лубков к книжкам, какие не с целью развлечения писаны и где глазам приходилось практически вспахивать порой нелегкие для уразумения страницы. Эта пахота глазами и разумом не облегчала существование, а утяжеляла горечью раздумий. Но эти же книги придавали жизни толк. Из глубины народной без насильственного понукания появлялись не только самородки-читатели, но и самородки-писатели, что потом было опошлено призывами ударников в литературу и искусственным созданием пролетарской литературы, пытавшейся подменить общечеловеческие устои классовыми.

Не ненароком на берегах Волги, близ Самары, собираются на Грушинский фестиваль до пятидесяти, а то и до ста тысяч джентльмен подышать песнями и стихами. Да неужели Россия Россией будет, / если вирши и песни разлюбит? настраиваю я свои гусли под Степанова отца.

Если изрекать о стихах самого Скитальца, то уцелеют, думаю, только немного его фольклорных песен но оттого что и это что-то.

Он уж очень невпроворот энергии отдал политике, а она иссушает поэзию риторикой, партийной повязанностью. Нужно было иметь огромным лирическим талантом Владимира Маяковского, чтобы остаться великим поэтом, жестоко изводя себя с целью поддержки распадавшейся у него на глазах утопии. Не звук ли самого Скитальца звучит из уст идеалиста Михайла Васильевича, безнадежно пытающегося уболтать мужиков прервать поджоги, когда они беспощадным хором кричат ему: Уходи!: вы укоряете меня за то, что вы решили подниматься, а я не соглашаюсь Если за это вы гоните меня, то я со всей откровенностью заявляю вам: да, я не пойду спереди вас, я буду останавливать вас на этом пути

Справедливы и упреждающи были любимые поговорки его отца, может быть, им и придуманные: У нас ума нет, а совести больше; Ты на гору, а нечистая сила за ногу.

Проза Скитальца все-таки пережила родное время. До сих пор царапают душу его лучшие исповеди Сквозь строй, Антихристов Кучер, Октава, Лес разгорался, Огарки.

Александр Блок писал об Огарках: Вся повесть наполнена похождениями огарков, от которых, я думаю, отшатнется критик со вкусом. Такому критику, я думаю, противен хмельной угар и хмель, но этим хмелем дышат волжские берега, баржи и пристани, на которых ютятся отверженные горьковские люди с нищей и открытой душой и с железными мускулами. И есть полно таких людей, которые прочтут Огарков и личность их тронется, как ледоходная реченька, какою-то нежной, звенящей, как льдины, музыкой.

Ритуальные песнопения народу бессмысленны. Крепко спит воспеваемый человек.

Риторика умирает, и только исповеди выживают.

Так же читайте биографии известных людей:

Степан Щипачев Stepan Shipachov

В 1923 в Симферополе вышел первый сборник его стихов "По курганам веков". В 1931 - 32 - сборники "Одна шестая" и "Наперекор границам".
читать далее →

Степан Бурачок Stepan Burachok

Публицист, критик, прозаик, издатель; кораблестроитель. Сын адмирала О. И. Бурачка.
читать далее →

Степан Громека Stepan Gromeka

Русский публицист, офицер, полицейский чиновник.
читать далее →

Степан Злобин Stepan Zlobin

Первая книга Злобина - сказка для детей "Переполох" - была напечатана в 1924. В 1928 опубликовал очерки "По Башкирии", в 1929 вышел роман "Салават..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий