Известные люди

»

Франц Кафка

Так шутили в советскую эпоху интеллектуалы, перефразируя начало известной песни про авиаторов. Кафка вошел в нашу существование как литератор, создавший потрясающий по своей глубине образ бюрократической машины, управляющей обществом.

Сын Томаса Манна - Клаус - примерял кафкианскую одежку на гитлеровскую Германию. Мы какое-то время полагали, что эта "амуниция" особенно хороша для стран победившего социализма. Но по мере того, как эта организация преобразуется в рыночную, становится ясно, что кафкианский мир всеобъемлющ, что он прослеживает связи, в значительной степени определяющие параметры всего ХХ столетия.

Образ данного мира - это и история строительства Китайской стены, и воспоминания некоего русского о дороге на Кальду, построенные Кафкой на материалах двух восточных деспотий. Но в свое время всего - это роман "Замок", тот, что Кафка писал, но забросил за пару лет до смерти. Вырос роман, безусловно, не из советской реальности, а из бюрократического мира империи Австро-Венгерской, в состав которой до 1918 г. входили чешские земли.

"Замок" сух, растянут, тяжко перевариваем, как сухи, растянуты и тяжело перевариваемы сами бюрократические отношения. По-иному построен больше преждевременный роман "Процесс" - динамичный, неспокойный, активный. "Процесс" - это мужчина в новом мире, "Замок" - это сам мир, в котором джентльмен - только песчинка.

Кафка увидел абсолютно внезапный для начала века нрав связей между людьми, абсолютно внезапный агрегат мотивации их деятельности. Причем аккурат увидел своим особым зрением, ибо более того из бюрократического опыта, тот, что лично у него имелся, нельзя было изготовить до того глубоких выводов: мир легко ещё к тому времени не дал для этого довольно материала.

Как раз когда писался "Процесс", Вальтер Ратенау начал выстраивать в Германии военно-промышленный комплекс с его новой системой связей. Как раз когда писался "Замок", Ратенау был убит. Новый мир только строился, но Кафка его уже видел.

Ратенау был из редкой породы прагматиков, в то время как "передовые мыслители", рассуждавшие тогда о борьбе классов или рас, без малого не находили в своих интеллектуальных построениях места для бюрократии. Кафка же показал ее как форму всей жизни общества, пронизал новыми отношениями всю вертикаль власти и подчинения: от замка до деревни.

Объяснить причины открытия, сделанного Кафкой, позволительно тем, что он был гений. С этим заурядно никто не спорит. Но, думается, такого объяснения все же самое малое.

Точнее было бы проговорить, что Кафка совершил геройский поступок. В прямом смысле слова, без всяких преувеличений. Это была медитация напротив, восхождение не к вечному блаженству, а к вечной муке. Физически ощутив страх мира, он смог его осмыслить.

"Только неистово строчить ночами - вот чего я хочу. И преставиться от этого или выйти с ума..." (из письма Фелице).

Годами он доводил себя до такого состояния, в котором для него закрывался мир, приметный обычному человеку, и открывалось нечто абсолютно иное. Он убил себя, но перед смертью увидел такое, что, быть может, оправдало принесенную жертву.

Пляска свиней

"Я безупречно несуразная птица. Я - Kavka, галка (по-чешски - Д.Т.)... мои крылья отмерли. И в настоящий момент для меня не существует ни высоты, ни дали. Смятенно я прыгаю посреди людей... Я сер, как пепелок. Галка, страстно желающая спрятаться посреди камней". Так характеризовал себя Кафка в беседе с одним молодым литератором.

Впрочем, это была, скорее, забава. Но не оттого что в реальности он видел мир в светлых тонах. Напротив, все было значительно хуже. Птицей, пускай более того с отмершими крыльями, Кафка себя не ощущал. Скорее, склизким насекомым, трясущимся от страха грызуном или более того нечистой для всякого еврея свиньей.

Вот из раннего дневника - мягкое, без малого нежное: "Временами слышал себя со стороны, как будто котенок поскуливает". Вот из поздних писем - нервное, отчаянное: "Я, зверюга лесной, лежал где-то в грязной берлоге".

А вот и совершенно другой образ. Сделав в одно прекрасное время в дневнике страшный набросок размером в страничку, Кафка тут же записал: "Продолжайте, свиньи, свой танец. Какое мне до этого занятие?" И ниже: "Но это истиннее, чем все, что я написал в финальный год".

Его повествования просто-таки велись порой от лица животных. И если в "Исследовании одной собаки" полно внешнего, рационального (хотя как не сопоставить его с дневниковой записью: "я способен был бы забиться в собачью конуру, вылезая только тогда, когда приносят жратву"), то в рассказе о мышиной певице Жозефине мир настоящий и вымышленный начинают невероятным образом пересекаться. Умирающий Кафка теряет под воздействием туберкулезного ларингита звук и сам начинает пищать по-мышиному.

Но по-настоящему ужасно становится, когда в самом известном своем рассказе "Превращение" Кафка выводит сильно похожего на автора героя, превратившегося одним "прекрасным" утром в отвратительное насекомое.

Зная, что лучшие свои образы литератор не сочинял, а без затей забирал из того мира, в тот, что проникало только его зрение, нетрудно представить себе ощущения Кафки, описывающего свою собственную твердо-панцирную спину, свой личный каштановый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками брюхо, свои собственные несметные убого тонкие лапки, на подушечках которых было какое-то клейкое вещество.

Герой "Превращения" умирает, затравленный своими близкими. Конец эффектный, но чересчур эпатажный, чересчур отдающий разборкой с собственной семьей. В рассказе "Нора", написанном под финал жизни, все проще и естественней.

Его герой - то ли мужчина, то ли зверек - всю бытие зарывается в землю, удаляясь от окружающего мира, тот, что настолько страшен и жесток. Сукрываться, испариться, надеть на себя слой почвы как защитный скафандр - вот мишень его жизни с самого рождения. Но и в норе нет спасения. Он слышит шум некоего монстра, прорывающегося к нему через толщу земли, он чувствует, как собственная шкурка истончается, делая его жалким и беззащитным.

"Нора" - это жуть без конца, жуть, порожденный только собственным мировосприятием, а не внешними обстоятельствами. От него может спасти только смерть: "Доктор, дайте мне кончина, по иному..."

Франц Кафка и Йозеф К.

Много лет Кафка целенаправленно уходил из мира людей. Животный мир, рожденный его пером, - это только внешнее, самое упрощенное представление о том, что он чувствовал. Где он обитал на самом деле в то время, когда боролся с бессонницей в своей пражской квартирке или просиживал брюки в конторе, не сможет, надо думать, урузуметь никто.

В какой-то мере собственный мир Кафки проступает из дневников, которые он начал новости с 27 лет. Мир тот самый - беспрерывный кошмар. Автор дневников находится в сплошном враждебном окружении и, необходимо возвратить ему должное, отвечает миру тем же.

Все беды начались с плохого воспитания. Отец и мама, родственники, учителя, кухарка, водившая маленького Франца в школу, десятки других людей, близких и не близких, исказили персона ребенка, испортили его добрую количество. Став взрослым, Кафка оказался несчастен.

Он был несчастен из-за постылой работы. По окончании пражского университета, став юристом, Кафка вынужден был, дабы получать на существование, обратиться в страхового чиновника. Служба отвлекала от творчества, забирая лучшие дневные часы, - те часы, в которые могли бы являться на свет шедевры.

Он был несчастен из-за хрупкого здоровья. При росте 1,82 он весил 55 кг. Организм скверно принимал пищу, желудок всегда болел. Постепенно усиливалась бессонница, расшатывая и без того слабую нервную систему.

Прекрасный словесный портрет Кафки дал единственный знакомый, увидевший с моста посредством Влтаву, как обессиленный от гребли Франц лежит на дне лодки: "Как перед страшным судом - гробы уже отверзлись, но мертвые ещё не восстали".

Он был несчастлив в личной жизни. Несколько раз влюблялся, но так ни разу и не смог соединиться ни с одной своей избранницей. Всю бытие прожив холостяком, Кафка видел сны с ужасной публичной женщиной, чье стан было покрыто большими сургучно-красными кругами с блекнущими краями и рассеянными между ними красными брызгами, прилипающими к пальцам ласкающего ее мужчины.

Он ненавидел и боялся более того собственного тела. "Как мне чужды, к примеру, мышцы руки", - записал Кафка в дневнике. С детства он сутулился и перекашивал все близкое длинное нескладное туловище из-за неудобной одежды. Пищи боялся по причине нездорового желудка, а когда тот успокаивался, тот самый полоумный едок готов был рвануть в другую крайность, представляя, как заталкивает в губы, не откусывая, длинные реберные хрящи, а вслед за тем вытягивает их снизу, прорывая желудок и кишки.

Он был одинок и оторван от общества, потому что не мог произносить ни о чем, помимо литературы ("нет у меня наклонностей к литературе, я нетрудно из литературы состою"), а эта предмет была сильно безразлична как семье, так и сослуживцам.

Наконец, ко всему комплексу причин, отторгавших Кафку от мира, нужно привосокупить антисемитизм, делавший бытие еврейской семьи опасной и непредсказуемой.

Неудивительно, что в дневнике Кафки всегда проступает задача самоубийства: "разбежаться к окну и через разбитые рамы и стеклышко, ослабев от напряжения сил, переступить посредством оконный парапет". До этого, истина, не дошло, но зато с предсказанием собственной смерти - "не доживу до 40 лет" - Кафка без малого не ошибся.

Итак, со страниц дневника проступает поистине жуткий лик. Но был ли это воистину Кафка? Рискну допустить, что мы имеем, скорее, портрет внутреннего мира некоего Йозефа К. - литературного двойника писателя, всплывающего то в "Процессе", то в "Замке".

Что же касается проживавшего в Праге Ф. Кафки, то он родился в приличной и недурно обеспеченной еврейской семье. Никаких следов особенно тяжелого детства, никаких следов лишений или проявляемых со стороны родителей репрессий биографам Кафки приметить не удается. Во всяком случае, для эпохи, в которой ребятенок ещё, по сути, не был признан за человека (подробнее см. статью о М. Монтессори - "Дело", 14 октября 2002 г.), малолетство Франца целиком разрешается полагать благополучным.

Кстати, никаких врожденных опасных болезней у него не имелось. Порой он более того занимался спортом. Свой начальный сексуальный навык Кафка получил в 20 лет - не так уж поздненько по тем временам. Продавщица из магазина готового платья была целиком миловидной, и "скулящая плоть обрела покой". Да и в дальнейшем робкий, но обаятельный юный джентльмен не был изгоем в женском обществе.

А с друзьями ему просто-таки повезло. В Праге сложился маленький писательский круг, на котором молодые люди могли выискать дружбан в друге благодарных слушателей. Среди них был и Макс Брод - мужчина, тот, что восторгался Кафкой, считал его гением, непрерывно стимулировал в творчестве и помогал издаваться. О таком друге всякий беллетрист может только грезить.

Работа на полставки у Кафки была непыльная, отнимала самое малое времени и сил. Интеллигентный начальник души в нем не чаял и долгие месяцы оплачивал ему отпуск по болезни более того тогда, когда сам Кафка уже готов был покинуть на досрочную пенсионную выплату.

Ко всему этому позволительно привосокупить, что нелегко серьезно изрекать об антисемитизме в Праге на фоне того, что тогда творилось в России, в Румынии, в Вене при бургомистре Люгере и более того во Франции во времена дела Дрейфуса. У евреев были трудности с устройством на работу, но связи и денежки несложно позволяли их осилить.

Итак, налицо нимало другой мир. И самое интересное, что в своих записях так или по-другому Кафка признает и природную доброту отца (уместно сказать, уже став взрослым, Франц добровольно жил в родительской семье), и дружелюбие шефа, и ценность отношений с Максом. Но это все - мельком. Страдания же, напротив, выпячены.

Надгробный монумент себе

Так разве дневник - что ни на есть интимный протокол для любого человека - врал? В какой-то мере сам Кафка в записях последних лет дает основание размышлять о том, что по молодости он сгустил краски. И все же рискну предположить: существовало два Кафки, причем оба истинных.

Один - настоящий пражанин (тот самый образ отражен в первой биографии Кафки, написанной Бродом). Другой - до того же истинный обитатель мира монстров, порождаемых его сознанием и отражаемых его творчеством (более того Брод увидел тот самый мир только по прочтении дневников, что произошло уже следом публикации биографии). Эти два мира боролись между собой, причем решающим обстоятельством, определившим бытие, творчество и раннюю кончина Кафки, было то, что он дал полную волю миру монстров, исподволь поглотившему своего хозяина полностью.

Критики и идеологи неоднократно пытались задним числом приписать Кафке активную жизненную позицию. У Брода злосчастный страдалец, впитавший из многовековой культуры своего народа, пожалуй, только ощущение непреходящей боли, предстает гуманистом, жизнелюбом и сильно верующим евреем. Другой автор случайный момент из жизни Кафки интерпретирует как увлечение анархизмом. Наконец, в СССР, чтобы издать чуждого социализму писателя, критики делали упор на его симпатии к трудящимся, которых он страховал от увечий и нетрудоспособности.

Все эти оценки представляются натянутыми. Разве что об иудаизме разрешается порассуждать, тем больше что игнорировать точка зрения Брода нельзя.

Кафка не любил декадентов и, в различие от Ницше, не считал Бога мертвым. И все же его точка зрения на Бога был не менее парадоксальным, не менее пессимистическим: "Мы - только одно из его дурных настроений. У него был неудачный день". Где тут пристроиться еврейскому представлению о богоизбранности?

Кафка жил в еврейском окружении, интересовался культурой и историей евреев, проблемой эмиграции в Палестину. И все же суть человеческая его, до того худо державшаяся в теле, рвалась не к вершине Сиона, а в мир германского, скандинавского и русского интеллектуализма. Настоящим его окружением были не соседские евреи и не Брод, шокированный открытием дневников Кафки, вскрывших угол души, остававшийся закрытым для современников. Настоящим окружением была литература мысли и страдания - Гете, Т. Манн, Гессе, Гоголь, Достоевский, Толстой, Кьеркегор, Стриндберг, Гамсун.

Долгое время Кафка был убежден (скорее всего, справедливо), что строчить он может, только загоняя себя в уголок и убивая в себе все человеческое. А вследствие того что он вправду загонял и убивал, воздвигая вместо живого человека, как он сам выразился, "надгробный монумент себе".

Фрейда он читал, но не ценил. По меткому замечанию Т. Адорно, "вместо исцеления неврозов он ищет в них самих целебную силу - силу познания".

Впрочем, сколь справедливо сообщать о том, что Кафка принимал осознанное заключение об уходе? В дневнике есть удивительная запись, на основополагающий точка зрения ни о чем: "Почему чукчи не покидают свой жуткий край?.. Они не могут; все, что может быть, происходит; вероятно только то, что происходит".

Кафка жил так, как мог, и не в его силах было свершить отбор. Если быть точным, то он пытался нестись из мира ужаса. Но стена, отделяющая его от мира людей, оказалась непреодолимой.

Спящая прелестница не может быть принцем

Кафка пытался достать сам себя за волосы из болота, как это делал некогда барон Мюнхгаузен. Первый раз попытка была предпринята на пороге тридцатилетия, когда внутренний кризис, зафиксированный в дневнике, был уже в разгаре.

В гостях у Брода он застал гостью из Берлина Фелицу Бауэр, еврейку 25 лет с костлявым пустым лицом, как сам Кафка записал в дневнике неделю через. Недурная характеристика для будущей возлюбленной?

Тем не менее, сквозь месяц он завязывает с ней длинный-предлинный роман в письмах. Начало этого романа отмечено творческим всплеском. За одну темное время суток он пишет расклад "Приговор", выкладываясь всецело, до боли в сердце, и проникаясь настолько редким для него чувством удовлетворенности достигнутым.

Затем творческая энергия на сто процентов переводится в эпистолярный жанр. Порой Кафка пишет Фелице по нескольку писем в день. Но при этом не делает никакой попытки увидеться, хотя пространство от Праги до Берлина в общем-то смехотворное. Даже ее визит к сестре в Дрезден (это уж окончательно рядом) он не использует.

Наконец, через больше полугода затем начала романа в письмах Кафка соблаговолит причинить добровольно-принудительный и сильно краткий визит к "возлюбленной". Спустя ещё три месяца, "любовник молодой", так толком и не наглядевшись на пустое костлявое физиономия своей пассии, делает ей предложение.

В том словесном потоке, тот, что заранее был обрушен на Фелицу, привлекают чуткость самоуничижительные характеристики Кафки, наглядно демонстрирующие девушке тех монстров, что произрастали в его душе. Казалось бы, все было сделано для того, чтобы заполучить отказ. Но, как ни парадоксально, Фелица соглашается, сочтя, видимо, что находится уже в том возрасте, когда привередничать особенно не приходится. Для Кафки это полная трагедия.

Спустя две недели наступает миг истины. С педантичностью чиновника Кафка выписывает в дневнике семь пунктов анализа: за и супротив женитьбы. Теперь все ясно. Он страстно желает смыться от своего одиночества, но при этом отдает себе доклад в том, что не может доверить бережно лелеемых в душе монстров никому. Только листу бумаги. Ведь переплавка монстров в художественную литературу является, по сути дела, смыслом его жизни.

Он использовал девушку, теша себя иллюзией возможности выхода в мир людей, но в то же время не желая этого. Он мучил ее, но при этом мучился и сам. Он творил роман, заблаговременно обреченный на неудачу. Если и есть повесть печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, то это, бесспорно, роман Франца и Фелицы.

Снова из дневника: "Принц может жениться на спящей красавице и более того хуже, но спящая красотка не может быть принцем". Кафка не может не почивать, так как тогда он не увидит своих кошмарных снов.

Но пути вспять уже нет. Он летит в пропасть и обязательно должен за кого-то ухватиться, не беря на себя при этом, истина, никаких обязательств. Как только затухает переписка с Фелицей, начинается свежий период эпистолярного творчества. Словесный поток Кафки обрушивается в настоящее время на подругу несостоявшейся невесты - Грету Блох, потом уверявшую, что у нее был от Кафки наследник.

Но Кафка - не искатель приключений, нетрудно способный переключить родное внимательность на новоиспеченный предмет. Он сильно страдает и... обручается с Фелицей. Впрочем, безнадежность развития этих отношений очевидна. Вскоре помолвка расторгается. А сквозь три года они нежданно сызнова оказываются помолвлены. Можно вспомянуть Маркса: "История повторяется дважды, единственный раз как беда, иной раз как фарс".

Квартирный вопросительный мотив

Впрочем, посредством месяц позже того как состоялась вторая помолвка, фарс заново превращается в трагедию. У Кафки случается легочное кровотечение. Врачи, вероятно, назвали бы это психосоматикой. Кафка загнал себя в уголок, и стресс переродился во целиком физически ощутимую хворь.

Туберкулез стал оправданием разрыва второй помолвки. Теперь Фелица ушла насовсем. У нелегко больного Кафки была за четыре года до смерти ещё одна попытка связать свою судьбу с женщиной - Юлией Вохрыцек, но, как только будущие супруги узнали о том, что не могут планировать на присмотренную ими квартирку, они тотчас пошли на попятную.

Однако это был ещё не финал. Последние годы Кафки осветил "активный пламень, какого я ни при каких обстоятельствах раньше не видел" (из письма Броду). Звали тот самый жар Милена Есенска. Чешка, 23 лет, замужняя, психически неуравновешенная, кокаинистка, мотовка... Журналист и литератор, переводчик Кафки на чешский, мужчина бешеной энергии, предстоящий коммунист, грядущий воин Сопротивления, будущая терпила Равенсбрюка...

Возможно, когда-нибудь имя Милены встанет в единственный строй с именами Лауры, Беатриче, Дульсинеи. В ее любви с Францем действительность мешалась с мифом, но литературе нужны такие мифы. Медленно умирающий Кафка получил, в конце концов, источник, из которого мог черпать энергию.

Соединиться с Миленой было нереально (ее устраивал уже имеющийся муж), да и не нужно. Она жила в Вене, он - в Праге. Переписка давала иллюзию жизни. Но иллюзии не могут продолжаться вечность. Когда Милена направила свой "активный огонь" на согревание иных объектов, Кафке не оставалось ничего другого, помимо как отдать богу душу. Но перед смертью им ещё был построен "Замок".

Умирал он на руках юной девочки Доры Димант - польской еврейки, которой он кроме того успел предложить руку и сердце. Франц уже вел себя как ребятенок, Дора - то чадо, то как матушка, опекающая больного сына. Но ничего запрещено было изменить.

А родился Кафка в Праге в 1883 г. Тогда все только начиналось, все было может быть. До смерти оставался ещё 41 год.

Так же читайте биографии известных людей:

Франц МАРК Franz MARC

Немецкий художник, соединивший в своем творчестве черты символизма и экспрессионизма, один из основателей группы Синий всадник. Родился в семье..
читать далее →

Франц Рубо Finz Rubo

Русский художник, мастер панорамной живописи. Родился в семье французского коммерсанта, обосновавшегося в России. Учился в Одесской рисовальной..
читать далее →

Франц Ромер Frantz Romer

Но Ромер не считал себя победителем. Ведь он намеревался достичь Нью-Йорка и, пока не добился своей цели, не считал рейс завершенным...8 сентября..
читать далее →

Франц Беккенбауэр Franz Beckenbauer

Франца Беккенбауэра всегда сопровождала удача - такая, какую заслуживает лишь по-настоящему гениальный игрок.
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий