Известные люди

»

Юрий Левитанский

Года два вспять я прочитала беседа, опубликованное в "Литературной газете-: с Ю. Левитанским беседовал Е. Бершин, свой корреспондент "ЛГ". А ныне эти два поэта разных направлений, разных поколений, превосходно дополняют дружбан друга в нашей беседе.

- Какое, на ваш воззрение, местоположение занимает стихотворец в нынешней России (варианты: больше, чем поэт; меньше, чем поэт; нетрудно поэт)?

- Левитанский: Самое интересное, что Евтушенко, начертав сакраментальную фразу, еле-еле ли осознавал, что в российской психологии, привычке, традиции принято все измерять преувеличенными масштабами. Я более того как-то предложил игру - вместо слова "поэт" в этой фразе подставлять любое другое: "обед в России - больше, чем обед" (дуэт, совет - позволительно игрывать до бесконечности)... Если же калякать солидно, то поэту быть поэтом - в что ни на есть раз. Это довольно высокое звание, не требующее никаких дополнительных эпитетов. Кстати, ни при каких обстоятельствах не посмею проговорить о себе: "я - поэт", потому что само понятие это включает в себя компонент оценки.

- Бершин: Евгений Евтушенко - стихотворец публицистической направленности. Видимо, своим знаменитым высказыванием он хотел выделить дополнительную социальную ответственность, которую несет стихотворец в обществе. Если же толковать конкретно об этой фразе - что может быть выше поэта? Разве что - Бог.

- Л.: Фима у нас - джентльмен возвышенный...

- Б.: Я попрошу не балагурить на мой счет! Полина, обратите внимание: Левитанский пользуется тем, что я чрезмерно уважительно отношусь к поэтам-классикам.

- Л.: Не кокетничай: у нас почтение взаимное.

- Б.: Он считает возможным применять меня то в роли посоха своего, то зеркала, то чего-то ещё.

- Л.: Обязательно, Полиночка, поставьте в скобках: "Шутит Бершин".

- Б.: Я предложил применять меня кроме того в качестве кошелька, но он не согласился...

- А что, обозревателю "Литературной газеты" такая образ подходит?

- Б.: Для меня это - необходимая служба, за которую я получаю зарплату.

- Я слышала, что в России в текущее время многие поэты выпускают книги за свой счет.

- Л.: По моим наблюдениям существование денег и таланта нечасто совпадает. Издать позволительно все - это оборотная край свободы. В потоке книг, изданных за свой счет, большинство - графоманских.

- Б.: У меня, как и у Юрия Давидовича, денег на книгоиздание нет. Да хоть бы и были... Торжественно клянусь: ни при каких обстоятельствах не буду издавать книги за свой счет.

- Л.: А за мой - будете?

- Б.: Мне все одинаково, кто меня облагодетельствует, но заниматься самоизданием, по-моему, без затей неприлично. Поэта должны кормить, я в этом убежден. И первая моя книжка, уже вышедшая, и вторая, выходящая сегодня, опубликованы, как и положено, за счет издательства. Мне кажется, что если стихотворец кому-то интересен - его издадут, несмотря на сложные времена, которые мы в текущее время переживаем. Правда, гонораров не платят... К сожалению, у нас существовать литературным трудом нельзя. С иной стороны, может быть, это и хорошо: в России стало меньше поэтов. Поэзия в какой-то мере чуть-чуть очистилась - то есть, остались те, кто не может не строчить.

- Л.: В этом я с Фимой согласен: сверх меры уж немало поэтов в России развелось. Возникла проблема: поэтов намного больше, чем нужно человечеству. Знаете, когда-то Горький сказал совершенно, по-моему, разумную вещь: "Обилие пишущих вирши в нашей стране объясняется низким культурным уровнем нашего народа". На основополагающий воззрение звучит парадоксально, но вдумайтесь: чуть-чуть повыше культура читателя - и он уже понимает, что чтиво, предлагаемое ему в ассортименте, - не вирши.

- Б.: Тут я возражу Юрию Давидовичу. Горький - джентльмен, тот, что всю дорогу что-нибудь говорил. И, что самое интересное, он мог об одном и том же явлении или человеке изречь как пить дать взаимоисключающие вещи. В разные времена, в зависимости от ситуации, разные люди цитировали то или иное его высказывание. Вообще Горький полно чего наговорил такого, что мне легко обидно припоминать, вследствие этого я не склонен ему питать доверие.

- Л.: Мне шибко не хочется в текущее время входить в полемику с Бершиным, на которую вы, Полиночка, нас, вольно или непредумышленно, толкнули. Даже забавно уговаривать вас, что я люблю Фиму - и как человека, и как поэта. Но некоторые его позиции от меня шибко далеки. Кто этакий Горький, я знаю не хуже Ефима. Но мысль, которую я вспомнил, мне нравится, и привел я ее не под влиянием авторитета Горького, а без затей как удобную в данном случае формулу. Впрочем, все это пустяки.

- Вы правы. Куда важнее душевный порядок российского народа, в низкой оценке которого вы единодушны.

- Б.: Россия - огромная держава, включающая навалом разных "россий". Мы с Юрием Давидовичем живем в той, в которую входит, так называемая, "творческая интеллигенция". О менее духовных "россиях" я судить не берусь, хотя побывал в жизни и грузчиком, и токарем; и в армии служил, и колодцы копал. Что же до "россии", в которой живу я, то смею утверждать, что ее духовность довольно высока. Хотя сама эта "россия" не весьма велика.

- Но в ней, наверно, хватает места вашим читателям. Кто они?

- Б.: Трудно проговорить. Я потому как не до того популярен, как Юрий Давидович. Конечно, в специфических литературных кругах меня знают, но с читателями я могу вылезать на связь, в основном, на литературных вечерах. Думаю, эти читатели - интеллигентные люди моего поколения. Отдаю себе доклад в том, что вирши мои неблизко не для всех: для кого-то они сложны, для кого-то - мрачноваты...

- Ефим, я прочла нескольким своим знакомым ваше: "Я - выражение боли этой несчастной страны". Одни участники опыта пришли в экстаз, другие - обвинили вас в гордыне...

- Б.: У меня сложное касательство к России. С одной стороны - моя отчизна, близкий язык, культура, в которой я вырос. С прочий - конечно, вижу весь негатив и крайне переживаю. Вообще думаю, что судьбина России больше зависит не от истории, а от географии, от геополитического положения. Скорее, география России определяет ее историю, чем - напротив. Я могу быть недовольным там массой вещей, чего-то страшиться, что-то презирать, - но завсегда крайне болезненно реагирую, когда Россию ругает кто-то прочий, в особенности за рубежом. А строчки, о которых вы говорите... Ну, вот так упало с неба: мне показалось, что как раз я выражаю боль этой несчастной, вправду несчастной, страны. Оторви меня от этой боли - и меня нет.

- Л.: Я, безусловно, с Бершиным не согласен. С неба на него упало... Все основные беды нашего общества поэтому, что строчка замечательного поэта Тютчева: "Умом Россию не понять" (уж простите за очередную цитату) всегда применяется как спасательный круг, за тот, что хватаются все, кому не лень. Очень благоприятно толковать, что наша держава дала миру Пушкина, Достоевского (тот, что, к слову проговорить, наговорил всякой чепухи). А все мерзкое, эти безобразия, которые по этот день рождаются, выходит, другая держава миру дала. Давайте перестанем задавать вопросы "что совершать?" и "кто повинен?" - и начнем смыслить Россию умом. Кто-то же должен подсобить этому обществу!..

- Вероятно, поэты?

- Л.: Не знаю. Это и не каждому поэту дано. Один несложно не понимает, прочий - понимает, но боится произнести. Не все так несложно... Моему поколению Бог дал такие испытания, которые нечасто выпадали на долю других. Вопрос эволюции художника для меня весьма важен. То и занятие приходится переосмысливать и отбрасывать все, что ещё вчера казалось главным. На нынешний день я, кажется, напереосмысливался уже выше головы - а все одинаково ещё столь неясного... Видимо, уже не успею.

- Ефим считает свои вирши не излишне популярными. А вы свои, Юрий Давидович?

- Л.: Я сознательно не исследовал этого вопроса. Думаю, что и мои - не такие уж популярные.

- Юрий Давидович!..

- Л.: Вы хотели что-то произнести?

- Перед встречей с вами я в тот, что раз слушала песни Виктора Берковского и Сергея Никитина на ваши вирши, которые сопровождали меня - да неужто только одну меня? Все мое поколение! - чуток ли не с раннего детства. "Диалог у новогодней елки", "Сон об уходящем поезде", "Кинематограф", "Человек, строящий воздушные замки", "Ну что с того, что я там был", "Каждый выбирает для себя". Продолжать?

- Л.: Песен истинно сильно полно, но это - другое.

- Вам не нравится популяризация ваших стихов таким образом?

- Л.: Мне это славно - не больше того. Это больше легкий, что ли, метод, понимаете? Для поэта, все-таки, немного обидный. Хорошо бы узнать: помнят ли вирши, а песню - произвольный запомнит.

- Ефим, а вы хотели бы, чтобы на ваши вирши писали песни?

- Б.: Может быть, и хотел бы, но я понимаю, что это нереально. Мои вирши - совершенно другая поэзия.

- "Вопросительным знаком хозяйка спала", - чем не песенная строчка?

- Б.: Вы знаете, я сам пытался прибавлять музыку к своим стихам, в то время как не понял, что это нельзя. Не знаю, как к этому отнесется Юрий Давидович, но я воспринимаю его вирши, о чем бы он ни писал, как светлые и прозрачные. Они бывают грустными, но, все одинаково, сильно жизнеутверждающи. Если вы будете напевать Левитанского, вам может, в худшем случае, сделаться печально. А если вы начнете напевать Бершина - можете разделаться существование самоубийством.

- "С вязальной спицой в животе"?

- Б.: Например. Ну, как это разрешено распевать? С радостью сочинил бы что-нибудь такое - светлое - но не получается. А многие вирши Левитанского для меня - снадобье. Они создают определенное расположение возвышенной грусти - чего-то такого, чего я более того словами передать не могу. А свои вирши напишу, как операцию сделаю: что-то себе вырежу, что очень-очень болело, - и куда-нибудь в ящик, вследствие того что что мне самому к этому ретироваться не хочется. Может быть, в этом и проявляется наша отличалка в подходе: я все мрачное посредством себя пропускаю, выплевываю сообща со стихами и стараюсь в быту, в повседневной жизни себя как-то затуманить, надуть...

- А Левитанский, выходит, пропускает сквозь себя и выплевывает вкупе со стихами легкость и свет, оставаясь в повседневной жизни мрачным?

- Б.: Я думаю, что, может быть, так и есть, уместно сказать.

- Л.: Я, конечно, не совершенно так, как Ефим, думаю, но в этом и прелесть. Было бы страшно, если бы мы в равной мере все понимали. Мрачное, грустное, светлое, легкое - какая отличалка? Были бы вирши. А мрачность со временем проходит. У замечательного биолога Мечникова я прочитал, что пессимизм - качество юного возраста, а оптимизм - зрелого. Ценность жизни для человека с годами становится, как правило, все выше. Может быть, как раз в этом причина "светлости" моих стихов. А с Бершиным поговорите лет сквозь двадцать. Со мной вряд ли удастся...

- Почему? Я не собираюсь так до срока отдавать богу душу. А вы истинно с годами приобрели оптимизм?

- Л.: Я - не пессимист, и не оптимист. Думаю, что я - реалист в хорошем смысле этого слова.

- А вы, Фима, кто? Пессимист?

- Б.: От пессимизма я лечусь собственными мрачными стихами. И с годами, вопреки уверениям Юрия Давидовича, мрачность их не проходит.

- Л.: Пройдет. Вся история литературы и поэзии доказывает мою правоту.

- Б.: Юрий Давидович, в то время как вы меня не убедили. С возрастом у поэта в стихах остается меньше тумана - это верно. А вот, объективности, скажем, не прибавляется - что же это за вирши, если стихотворец объективен? И вообще, на мой точка зрения, беседовать с поэтами о каких-то реальных вещах, то есть требовать от них, чтобы они думали, - бессмысленно. Покойный Борис Алексеевич Чичибабин мне как-то говорил: "Читаю свои вирши - и не могу поверить: неужто это написал я - этакий мини, бессмысленный, бедный, ничего не сведущий мужчина? Ну, конечно, это - не я, а - посредством меня". Очевидно, так и есть. А по иному - для чего сочинять, во имя чего себя истязать?

- Л.: Ефим говорит о Чичибабине и о себе. Мой же язык без затей не произнесет, что я - от Бога.

- Б.: Многое в этом месте зависит от того, верующий джентльмен или нет. И ещё. Если стихотворец подвластен гордыне, то ему кажется, что это о н с а м написал. А если стихотворец смиренен, то знает: ч е р е з н е г о.

- А гордыня - это так нехорошо для поэта?

- Б.: Есть два однокоренных слова: "гордость" и "гордыня". Человек может и, видать, должен быть гордым. Гордыня же, на мой воззрение, - состояние, при котором стихотворец ставит себя выше Бога. Что же тут хорошего?

- Минуточку, Фима, в то время как Юрий Давидович Левитанский скромно замечает: "ни к кому претензий не имею: произвольный выбирает для себя", вы заявляете: "я - выражение боли этой несчастной страны". Это ли не гордыня?

- Б.: Абсолютно нет. Я также ни к кому претензий не имею. Просто пытаюсь выказать то, что чувствую на самом деле.

- Юрий Давидович, а как к гордыне относитесь вы?

- Л.: Не бессмысленно же говорили раньше: "обуян гордыней". Обуян - это легко ненормальное состояние. Да и гордыня, хотя вообще-то, также. Думаю, гордиться чем бы то ни было - бессмысленно и неприлично. Не могу более того додуматься сегодня, чем мог бы гордиться. Страной? Нацией? Происхождением?..

- А стихами?

- Л.: Гордиться чем-то написанным - качество неумного человека.

- Б.: Я согласен с Юрием Давидовичем.

- Л.: Редкий происшествие!

- Б.: Знаете, в чем загвоздка? Для нашего разговора двух слов - "гордыня" и "гордость" - очевидно мало. Когда я говорил о гордости, имел в виду нечто идеально конкретное, но Левитанский произнес глагол "гордиться" - и стало потешно. Почти - "хвастаться".

- Юрий Давидович, какие чувства испытывает стихотворец, получая из рук президента России Государственную премию?

- Л.: Россияне безразлично относятся к подобным наградам, но сильно обижаются, когда их не получают. Я - из тех, кто и не получал, и не обижался. А тут дали. Говорю честно: сомневался, забирать ли. Отказаться было выше моих сил: я тогда без малого что нищенствовал, а тут - огромные гроши. Решил брать, но проронить при этом какое-то слово: потому как при получении госпремий в Георгиевском зале Кремля все говорили "спасибо" партии или лично кому-то. Я же в своей "исторической речи" не только не поблагодарил Ельцина, но и объяснил, что не могу этого изготовить, так как не разделяю взглядов президента. А вот Бершину большое спасибо: он добился, чтобы это мое выступление появилось в печати.

- Давайте опять вернемся к поэзии. Что для вас стихотворчество?

- Л.: Полуфизиологический ход выделения из себя.

- Б.: Болезнь без диагноза.

- Теперь представьте себе, что нет у вас читателей. Вы бы все одинаково сочиняли вирши?

- Б.: Если открыто, мне довольно обладать конкретного адресата. Одного. По-моему, это стандартно. Стихи к любимой... Может быть, она одна, может быть, ее зовут Лаура?

- Л.: Ко мне все это отношения не имеет. Я уже давнехонько заметил, что мне никто не нужен. Что-то там у меня вертится, я записал, куда дел - понятия не имею. Годами могло возлежать. А чтобы изведать - что надо это или погано - мне было довольно одного Давида Самойлова.

- Если вам не значимо численность читателей, ради чего издавать книжки?

- Б.: Нормальный тракт, нужно миновать и его. Я "молодой" стихотворец - мне за сорок. А напечатался в первый раз в тридцать пять. Естественно, необходимо напечататься, чтобы кто-то прочел. Точно так, как засидевшейся в девках необходимо вылезти, в конце концов, замуж.

- Забавное соотнесение...

- Б.: А что же мы - о серьезном да о серьезном?

- Вот и я говорю... Как литераторы, вы нетрудно не имеете права закончить беседа, не рассказав по анекдоту...

- Л.: О, это - будь добр. Я их знаю миллион и могу сказывать весьма продолжительно.

- Расскажите единственный, но свежий.

- Л.: Свежих анекдотов не бывает. Расскажу прямо не свежий, но сильно мною милый. Умирает пожилой еврей. Вся семейство собралась у постели, старшой наследник говорит: "Отец, ты уходишь от нас. Скажи, так что же - наша бытие?" Умирающий отвечает: "Наша существование - фонтан". Все склоняются над ним: "Почему фонтан, зачем фонтан?" Старик подумал-подумал: "Ну, не фонтан..."

- Б.: А я знаю писательский прикол. Про Толстого. Едут два дворянина в поезде мимо Ясной Поляны. Смотрят - на лугу кто-то босоногий траву косит. Один спрашивает: "Что, это и есть граф Лев Николаевич?" Второй отвечает: "Нет, это - ихний конюх. А сам граф выходит косить к курьерскому".

* Так получилось, что это беседа стало для Юрия Левитанского последним в русскоязычной прессе зарубежья, и одним из последних в его жизни.

07.11.95.

Так же читайте биографии известных людей:

Юрий Терапиано Yury Terapiano

Эпиграфом к жизни этого поэта могли бы стать его же собственные строки: Полночь бьет. Часы стучат, как прежде, / В комнате таинственная мгла: / Если..
читать далее →

Юрий Энтин Yury Entin

Юрий Энтин - один из самых цитируемых авторов нашего времени. В течение 30 лет его "крылатые выражения" не сходят со страниц периодической печати...
читать далее →

Юрий Герман Yury German

Родился 22 марта (4 апреля н.с.) в Риге в семье поручика.
читать далее →

Юрий Домбровский Yury Dombrovskiy

Родился в семье известного адвоката. Вырос в Арбатских переулках, здесь окончил школу, здесь было заведено на него первое политическое досье. Учился..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий