Известные люди

»

Мария Тальони

По всей видимости, танцовщик-профессионал сдался в Филиппо Тальони под наплывом отцовского чувства. Иначе нельзя представить, каким образом он выбрал для своей дочери стезю балерины. Невозможно представить, где были глаза у премьера Королевского театра в Стокгольме, тот, что не заметил очевидного: балет не может быть профессией Марии.

Девочка воистину была скверно и непропорционально сложена, ее руки чрезмерно длинны, а ноги представляли собой анатомический курьез. Талия была короткой, а поясница вдобавок ко всему немного сгорбленной.

И с такими-то данными младой папа привез свою малышку обучаться балету в Париж к мсье Кулону своему бывшему учителю. Девочка стала заниматься под насмешки хорошеньких, с фигурами юных нимф учениц. Эта маленькая горбунья, говорили они про Марию и по-своему были правы, в силу того что что знали: балет это искусство красавиц. Ведь на сцене собственно танца и не было: требовались изысканные движения, обворожительные улыбки и позы, как подмечалось, подчас более того лишенные скромности.

И тут Филиппо осенило: старая французская учебное заведение ничему его худышку не научит. Он забрал Марию и стал обучать ее сам.

Это была сильно жестокая учебное заведение. Отец требовал от дочери безукоризненно простых, благородных, лишенных малейшего налета фривольности движений. Более того, его муштра преследовала фантастическую мишень одолеть земное притяжение. Все, что разрешалось Марии, это немножко, незаметным усилием оттолкнуться от земли, чтобы лететь. Да, она летала, скажут ее будущие зрители.

Однажды, когда слава Марии уже гремела вовсю, джентльмен, живший под ее квартирой, пожаловался на гул от репетиций и тренировок балерины. Узнав об этом, папа Марии негодовал: Передайте же, что он лжец. Я, папа, ни при каких обстоятельствах не слышал шума шагов моей дочери. Современники утверждали, что поступь Тальони в жизни была неподражаемой, что же толковать о сцене. Но никто не знал, какой изнуряющей работой давалось это сопротивление вечному закону земного притяжения.

...Девочка плакала. Долгие часы занятий порой кончались обмороком. Стертые в кровь пальцы ног не успевали зажить, как папа еще раз ставил ее к станку. Почему она не возненавидела балет? Значит, Филиппо, тот самый темпераментный уроженец Милана, все рассчитал точно. Он верил им с дочерью быть единомышленниками. Своей верой он заразил и ее.

Мария с юности прониклась идеей отца: он создавал из нее балерину безупречно иного плана воплощение того вдохновенного таланта, тот, что сможет передать тончайшие движения, самые искренние переживания. По сути дела, Марии предстояла революция на сцене мягкая, убедительная, что требует особого мастерства, гигантского таланта и трудолюбия.

В 1822 году Филиппо Тальони поставил балет Прием младой нимфы ко дворцу Терпсихоры. Дебют состоялся в Вене. Первое же явление юной балерины на сцене заставило зал тихонько ахнуть.

Филиппо напрочь отказался от привычного балетного костюма. Никаких тяжеловесных платьев из парчи и атласа, никаких громоздких париков, мушек, румян. Мария с бледным, едва тронутым гримом лицом была в удлиненной юбке из легкой материи, которая то поднималась вверх, как от порыва ветра, то мягко опускалась, подчеркивая воздушность танца.

Забегая вперед, скажем: тот самый требовательный наряд был так непривычен, что следом спектакля кто-то из австрийских августейших особ обратился к Марии с вопросом: Разве в короткой юбке не легче танцевать? В короткой юбке? А неужели вы бы позволили вашей супруге или дочери нахлобучить короткое платье? спросила она.

Целомудрие и аккуратность женщины, такие непривычные в театре, навечно сделались частью сценического имиджа Марии Тальони. А о вечере ее дебюта сложилась сказка, что от волнения она позабыла рисунок танца и, повинуясь только собственной интуиции, стала импровизировать, причем так удачно, что по окончании ее восемь раз вызывали на сцену. Пишут ещё, что с этих самовольных вариаций начался триумф Тальони, не знавший ни спадов, ни перерывов и сопровождавший ее всю бытие. Но вот это утверждение не соответствует реальности. Следующие немного лет не принесли Тальони особого успеха. Наибольшее огорчение вызвал у нее морозный прием в Париже. И только в 1827 году публика, собравшаяся в Опере, очаруется воздушностью и необыкновенной красотой движений Марии Тальони в Венецианском карнавале. Там она блеснет новинками, ставшими позднее классикой балета, освоение которой сейчас непременно для каждого поколения балерин.

Мария замирала в своем знаменитом аттитюде: верхняя половинка корпуса с поднятыми к небу руками устремлена вперед, в то время как одна нижняя конечность оставалась вытянутой обратно. Точка замирания на полупальцах. Все это вкупе представляет загадку равновесия, которое, кажется, может быть нарушено одним только вздохом кого-нибудь в зале. И ныне хореографы пишут об этом аттитюде как о самом изящном, но и самом трудном из всех балетных па.

Цветы Дюпоншеля

Слава Марии не упала с неба. Она была завоевана, но и удержана блистательные 25 лет.

Тем временем Филиппо Тальони стремился быстрее ознакомить Европу с талантом своей дочери. Гастроли следовали за гастролями. Мир признавал: это что-то невиданное. Даже холодные англичане замирали в восторге. Чопорные денди Лондона рукоплескали божественной Марии.

Теперь она воистину так выглядела. Вдохновение, которое Тальони испытывала на сцене, благородство облика безупречно преобразили обличье балерины. Лицо ее носило отпечаток совсем особой прелести, какого-то мягкого и нежного обаяния. Особое ощущение производили ее глаза, большие, невеселые глаза, глубокие и негусто таинственные. Кто ныне мог заприметить плохое сложение? Немцы говорили, что фигура Тальони напоминала безупречную легкокрылую бабочку.

В Париже, где она танцевала Психею, одними аплодисментами занятие не обошлось. Произошло маленькое, до этого неведомое событие: на сцену к ногам Тальони впервой в истории театра летел, огибая торжественную дугу, букет живых цветов. Хроники подмостков сохранили имя этого восхищенного смельчака архитектор Дюпоншель

В 1831 году состоялась премьера оперы Мейербера Роберт-Дьявол, в которой целое действо композитор отвел балету. Тальони танцевала партию предводительницы монахинь-призраков. Ее папа, увидев это претворение в жизнь, понял, как великолепно ложатся на индивидуальность дочери подобные героини: мистические, сказочные, бесплотные, как грезы, и непостижимо влекущие. Духи воздуха, русалки, фантастические крылатые создания, тени покинувших тот самый мир девушек, невест, принцесс вот где ей не будет равных. Марии была подвластна виртуозная сложность приемов, необходимых для создания подобных образов: зависающие прыжки, замирание на пальцах одной ноги, непостижимая легкость вращений. Балет, свежеиспеченный, революционный балет вот чего достойна его дочка!

В одной из сцен, готовясь к своему выходу, Мария заметила, как с колосников падает декорацияоблако. Быстрая реакция и тот рослый скачок, которым она отличалась, спасли ее. Оглянувшись на глухой потрясение за своей спиной, она увидела, что тяжелая декорация упала на то местоположение, где она только что стояла. Но, что ни говори, во время этой премьеры родилась мысль, навечно обессмертившая имя Марии Тальони, она должна сыграть Сильфиду

Сильфида

И вот наступил 1832 год год триумфа балерины, оставшейся в истории балета самой лучшей Сильфидой. Никто не преувеличивал достоинств сюжета и музыки балета, тот, что Тальони поставил для дочери. Но на этот раз эта постановка стала точным попаданием в мишень нельзя было представить ничего больше подходящего для таланта бесплотной Марии.

Сказка о Сильфиде, духе воздуха, таинственной и прекрасной, которая своей любовью к земному юноше губит и себя, и его, оказалась точкой приложения всех творческих сил и отца, и дочери. Костюм! Именно в Сильфиде он был доведен до совершенства и остался без изменений до наших дней. К его созданию причастен прославленный художник и модельер Э. Лами, использовавший многослойную легкую материя для создания пышной и сообща с тем невесомой тюники, или пачки, как ее называли в России.

В дополнение к воздушной, в форме колокола юбке за плечами Тальони к бретелькам лифа крепились легкие прозрачные крылышки. Эта театральная пустяковина выглядела ныне идеально естественным дополнением к фигуре Сильфиды, в равной мере способной по своей прихоти подняться в воздух и низойти на землю. Голова Марии была гладко причесана и украшена изящным белым венчиком.

Впервые в Сильфиде Тальони танцевала не на полупальцах, а на пуантах, которые создавали иллюзию легкого, без малого случайного прикосновения к поверхности сцены. Это было новое снадобье выразительности зрители увидели практически паривших над землей Сильфиду и ее подруг.

...Тальони казалась сотканной из лунного света, таинственно освещавшего сцену. Публика поневоле вжималась в свои кресла, объятая тревожновосхищенным чувством нереальности происходящего: балерина потеряла свою человеческую оболочку она парила в воздухе. Это противоречило здравому смыслу.

В общем, Сильфида с Тальони стала событием с таким резонансом, на тот, что могут претендовать только социальные бури и великие битвы. Люди переживали подлинное потрясение, воочию убедились, что такое дар. А оттого что партия Сильфиды была чужда всяким техническим эффектам. Но в этом-то и состояла тихая революция Тальони в смене ориентиров, предпочтений, в торжестве романтизма как новой эпохи в хореографии. Сколько лет прошло с тех пор, сколь оваций видела сцена, когда казалось, что в каком-то одном легком прыжке Сильфида унесется насовсем! Премьера 1832 года для видевших Тальони в главной роли осталась тем редким в искусстве примером, когда около спектакля не было никакой разноголосицы, никакой дискуссии, когда голоса вчерашних врагов слились в цельный дружественный хоровой коллектив. О Тальони говорили, что прочий эдакий нет и не будет, что сущность ее искусства до того чиста, что она могла бы танцевать и в храме, не оскорбляя святости этого места. Но самое главное Сильфида Тальони закрепляла за балетом обязанность возвышать человеческую душу и право, как писали современники, входить в ослепительный собор изящных искусств.

Узы Гименея

В архиве парижской Оперы хранится истинный брачный контракт Марии Тальони, помеченный датой 18 сентября 1832 года. В 1915 году С.Н. Худеков в своем знаменитом фолианте-летописи балета в первый раз опубликовал извлечения из этого любопытного документа. Их надобно отнести к тем достоверным штрихам личной жизни балерины, имя которой овеяно невероятным количеством легенд.

Итак, 30-летняя Мария Тальони выходила замуж за графа Жильбера де Вуазена четырьмя годами старше нее. Кроме взаимной любви и дружбы она получала титул, которым, хотя вообще-то, ни в жизнь не пользовалась, а молодой очень богатую невесту, чьим приданым он в будущем попробует употребить, хотя и не в том объеме, в котором ему бы хотелось.

Земная Сильфида не была так оторвана от житейских дел, как это казалось из зала. В брачном контракте ясно проглядывалась цель: гарантировать и не дать в обиду нотариальным порядком интересы только одной стороны невесты. О женихе и его имущественных правах в документе без малого не упоминается. Несомненно, контракт составлялся под присмотром отца балерины Филиппо Тальони, тот, что дожил без малого до 100 лет и ни в жизнь не оставлял дочка без своего попечения. Вот отчего тут было скрупулезно перечислено все движимое и недвижимое добро, начиная с ценных бумаг, мебели, экипажей, ваз с инициалами г-жи Дюбарри и кончая погребком с точным количеством бутылок. Все это оставалось за невестой и находилось в полном ее распоряжении. Точно так же ей и только ей одной будет принадлежать все купленное за время брачного сожительства были бы чеки, подтверждающие оплату.

Контракт интересен тем, что дает представление о том, сколь приподнято оплачивался гений Тальони. Речь идет не об обеспеченности, а о роскоши, в которой она жила. Тальони любила красивые, дорогие вещи и удержу тут не знала. Столовое серебро, библиотека, фарфор, картины, мебель знаменитых мастеров, целая бриллиантовая кладовая, палантин и боа из соболей, бронзовые канделябры и другие предметы составили огромную сумму больше 100 тысяч франков.

Каков вклад в тот самый брак графа де Вуазена, остается непроясненным. Но в материальном плане тут, разумеется, перевес остался за артисткой Королевской Академии музыки.

Контракт был скреплен подписями жениха и невесты. Но, явственно, граф де Вуазен полагал, что существование внесет свои коррективы в эти серьезные бумаги.

Во всяком случае, на первых порах новобрачная в ослеплении семейного счастья дала своему графу волю. Когда же она попробовала усмирить его разыгравшиеся аппетиты, то разразилась целая череда скандалов вовсе не в духе романтизма. Это заставило умную Марию кинуть взгляд на создавшееся положение без иллюзий. Муж не только оказался заядлым картежником, но и тотчас потом свадьбы обзавелся любовными связями или, вероятно, воссоздал их. Все это, разумеется, требовало денег и, как писали, супружество приняло все черты несчастного. Мария же за два первых года брака родила двоих детей: сына и дочка. И на этом поставила точку. Официальный развод был оформлен уже в начале 1835 года.

Случилось так, что по прошествии многих лет графа де Вуазена представили великой Тальони. И при этом неосторожно заметили:

Ваша супруга

Да? удивился тот. Может быть. Все возможно

Впрочем, мнения современников о характере балерины разнились до противоположных. Она могла быть мелочной, требовательной, капризной, жестокой. Но в то же самое время посетители ее салона, когда она разъехалась с мужем, восторгались ее обворожительностью. Разумеется, жертвами Тальони чаще других становились директора театров, посреди которых за ней закрепилась репутация деспота в юбке.

Тальони умела дорожить свой гений. Подобные заработки никому и не снились, что не мешало ей чрезвычайно пунктуально известия свою бухгалтерию. В случае задержки жалованья она прибегала, как писали, к энергичным мерам. Деньги вперед! это было ее правилом. Так, в Лондоне, не получив утром обещанного гонорара, она так и не вышла вечером на сцену, несмотря на все заверения директора, что он с ней расплатится.

Ожесточение на Тальони со стороны театрального руководства доходило до того, что босс Грандопера мсье Верон искал в Европе замену звезде. Конечно, это была сильно трудная проблема, но контракт с Тальони все-таки возобновлен не был, и в 1837 году она в финальный раз танцевала Сильфиду.

Марии уже исполнилось 33 года. Парижская публика, которая была свидетельницей ее головокружительного триумфа, ныне видела в Тальони увядающую розу, исчезающим благоуханием которой каждому хотелось упиться до пресыщения.

После спектакля Сильфида, как писали, отлетела в Петербург, в котором ей с лихвой воздалось за немного меланхолическое расположение Парижа. Пять петербургских сезонов превратятся для нее в единственный поголовный триумф.

На брегах Невы

Редкое послание русского путешественника из Парижа той поры не содержало дифирамбов в адрес царицы воздуха. Восторг счастливца от танца божественной Марии перекрывал все прочие впечатления. В октябре 1829 года А.И. Тургенев писал Жуковскому: Видел чудесные ножки мадемуазель Тальони. Так, в рассказах очевидцев и в пространных газетных статьях триумф Сильфиды скоро докатился до берегов Невы. Обстановка накалялась: да когда же, в конце концов, она приедет к нам?

Первые сообщения о возможных гастролях появились ещё весной 1837 года. Князь В.Ф. Одоевский писал знакомому: высылайте нам поскорее из Парижа Тальони.

Подтверждением слухов о ее приезде стало объявление в газетах книгопродавца Лисенкова: он извещал, что в продаже вот-вот появятся портреты прославленной балерины. Несмотря на высокую цена, они были практически сметены с прилавков.

Последовало объявление и о том, что цены на билеты будут выше обыкновенного. Это не только не испугало петербуржцев, но только прибавило интереса и суеты. Для столицы, избалованной гастролерами, ее наезд становился событием из ряда вон выходящим. Не ненароком художник Рудольф Жуковский в своих знаменитых литографированных Сценах петербургской жизни счел нужным запечатлеть продажу билетов на спектакль г-жи Тальоновой. Мы видим, как перед кассой толпится самая разношерстная публика искусство уравнивает всех. Тут и помещик, и сиделец из лавки, которого послали удерживать очередь, и извозчик, приехавший за билетами по чьему-то поручению, и более того двое подростков-воришек, которые, пользуясь толчеею, лезут в карманы зазевавшимся. А в стороне видны счастливцы, удаляющиеся с билетами в руках.

Понятно, что на первом представлении, перенесенном с 3 сентября на 6-е, что привело городок в немалое беспокойство, в ложах и партере присутствовал весь цвет петербургского общества. Свою встречу со столичными театралами Тальони ознаменовала выступлением в Сильфиде. Те немногие, кто с определенной долей ревности отнесся к некоему безумию, охватившему град из-за чужеземной дивы, свидетельствовали, что зал разразился громоподобной овацией до самого спектакля, как бы авансируя явление Тальони на сцене. Булгарин возмущался, что молодая поросль дерзает вопить и стучать ногами. В любом случае для балерины это явилось приятным подарком: Мы знаем, что вы оправдаете наши ожидания! Мы любим вас, Мария!

Тальони танцевала в Петербурге пять сезонов кряду, с 1837 по 1842 год. С наступлением Великого поста, когда в России прекращалась занятие театров и всякого рода увеселений, она уезжала на гастроли по Европе. Однако сама интенсивность ее выступлений в российской столице балерина танцевала тут сквозь день казалось бы, давала вероятность публике сполна насладиться ее искусством. Но нет! Однажды она повредила руку, спектакли отменили, что заставило Северную пчелу написать: Две длинные, скучные, бесконечные недели, и все это время Петербург страдает жестоким сплином. Другие артистки старались развлекать публику, но все понапрасну. Она ещё выступила с перевязанной ещё шелком рукой, и Петербург заново оживился и просиял

Между тем петербургские поклонники были ни чуточки не прекраснодушными созерцателями, готовыми уплачивать бешеные капиталы, не получая взамен ожидаемого. В большинстве своем они добро разбирались в искусстве танца, были подготовлены и к восприятию балета, и к оценке исполнительского мастерства. К моменту появления в России Тальони достижения отечественного балета свидетельствовали о создании русской национальной школы классического танца, ни в чем не уступающей европейской.

Целая плеяда настоящих звезд, таких как Адам Глушковский, Авдотья Истомина, Анастасия Лихутина, Екатерина Телешова, своим мастерством подняли планку этого искусства крайне приподнято и воспитали тем самым требовательного, умевшего понимать в мельчайших нюансах исполнения зрителя. Этот зритель в свое время всего ценил в артисте умение творить танцевальный образ, выразительный, трогающий душу, где технические возможности только снадобье, а не мишень. И ясно, что Тальони со своей отшлифованной, совершенной, а вследствие того что не отвлекающей внимания техникой явилась для петербургской публики воплощенным идеалом. Из моря откликов, где подчеркивалось аккурат это ее качество, выделим только некоторые:

Неужели это танец, сопряженный с трудностями?.. Здесь в каждом жесте, в каждом колебании стана кроется шикарная поэзия.

Она не танцует, а поет, как скрипка Паганини, рисует, как Рафаэль.

Нет балетов, ни балетмейстеров, ни танцев, есть Тальони, и этого довольно

В этих трех кратких отзывах сквозит одна и та же мысль: Тальони поразила русского зрителя не виртуозностью и более того не классическим благородством своих движений ее вид, грустно-неуловимый, как чисто вибрирующий, был выше того, что зовется балетом. Он задел в русской душе, все время романтичной, рвущейся к идеалу и страдающей от его недостижимости, нечто такое, чему нет эквивалента в языке. И беспредельной становилась признательность зрителя за то, что это нечто он почувствовал, увидел собственными глазами в бессмертном полете над обыденной жизнью.

Примечательно, что практически за немного месяцев до приезда в Россию Тальони в Москве прошли выступления младой талантливой балерины Екатерины Санковской, которая нарочно ездила в Париж и Лондон, чтобы познакомиться с творчеством великой Марии и ее входившей в силу соперницы Фанни Эльслер.

Более того, в тот же день, что и Тальони, 6 сентября 1837 года, Санковская танцевала Сильфиду, но только в Москве. Судя по отзывам в тогдашней прессе, образ главной героини трактовался обеими совсем различно. Русская Сильфида, как писали, своим танцем протестовала супротив окружающей действительности, Тальони же уводила зрителей в мир мечты. Что ж, быть может, мир мечты был тогда больше важен тем, кто всего немного месяцев вспять похоронил убитого на дуэли Пушкина, кто продолжал обретать скудные весточки от родных из глубины сибирских руд. Не оказался ли танец Тальони своеобразным врачеванием их душ и умиротворением их сердец?

Кстати, сам император Николай I был в восторге от Тальони и, как писали, старался не пропустить ни одного из спектаклей, привезенных ею в Петербург. Дело тут, конечно, не в его пристрастии, как нередко пишут, к балеринам позволительно раскинуть умом, что только единственный император ими и увлекался. Нет, по всей видимости, одухотворенность танца Тальони, ее нечто воздействовали на его лишенную сантиментов душу. Известно, что он не раз приглашал балерину в царскую ложу, познакомил ее с императрицей и, надо думать, вел себя с ней в такой степени располагающе, что позволило ей без всякого трепета как-то заявить императору: Какая же очаровательная ножка у вашей жены!

Однажды публика и совсем отказалась питать доверие своим глазам: Николай I позже антракта спустился из царской ложи в зал, величаво прошествовал по проходу и сел, видимо, в заблаговременно освобожденное местоположение в первом ряду партера. Тут же к нему присоединился и его брат большой князь Михаил Павлович. Это было нарушением всякого этикета, но когда танцует Тальони императорам также не до правил.

Танцуют все!

Перед Тальони в Петербурге открылись двери самых известных аристократических гостиных. Везде она производила ощущение дамы с безукоризненными манерами, скромной и милой. Ее туалеты, безупречно сдержанные, но элегантные, с изюминкой, заставляли глядеть во все глаза и, конечно, подражать. Так, в моду вошла шляпка Тальони. Рассказывали, что в одно прекрасное время модистка, увидев на голове балерины близкое очередное изделие, не расплакалась: Что вы наделали! Я сознательно отогнула поля вашей шляпки, чтобы они не помялись, а вы так ее и надели! Помилуйте, обескураженно оправдывалась Тальони, я думала ее так и полагается носить. Не стоит и калякать о том, какие шляпки тут же вошли в моду.

Воздушные одеяния Сильфиды ещё обрели поклонниц и в Париже, и в Петербурге. Как завсегда, модницы более того переусердствовали: для большей воздушности они нашивали на многослойные юбки воланы длиной не в единственный десяток метров.

Появились карамельки Тальони, сбитый из сливок торт Тальони. Изменился сценический этикет: с легкой руки архитектора Дюпоншеля русские почитатели сейчас могли заваливать своих кумиров букетами. Стало принято оживлять актеров и вылезать на поклоны публике столь, сколь она этого захочет. Дамская же доля зрителей получила право проявлять свои эмоции аплодисментами, что раньше считалось нарушением приличий.

Но все эти милые примеры влияния балерины на своих современников, конечно же, заслоняются вещами куда больше существенными. Марию Тальони, писал единственный из русских критиков, воспрещено величать танцовщицей: это художница, это стихотворец в самом обширном значении этого слова. Появление Тальони на нашей сцене принесло невероятную пользу всему нашему балету, и в особенности нашим молодым танцовщицам.

Одна вероятность видать Тальони на сцене являлась хорошим уроком для профессионалов. К ней приезжали танцоры из московского Большого театра. Заниматься же у нее в классе, тот, что она стала известия в Петербурге, было выше всякой школы. В Петербурге ученицей Тальони посреди других стала замечательная русская танцовщица Елена Андреянова. Занятия с великой балериной развили в ней романтическую сторону ее дарования. Это помогло балерине блестяще воплотить в жизнь главную партию в балете Адана, поставленном в 1842 году в Петербурге. Андреянова стала первой русской Жизелью.

Влияние Тальони выразилось и в страстном, возникшем как снег на голову увлечении петербуржцев самых разных слоев населения танцами. Всем захотелось пригоже передвигаться, иметь в распоряжении такие же изысканные повадки, как у той, имя которой не сходило с уст. Вероятно, эта аура всеобщего оживления, восторга и теплоты, с которыми говорили о ней, влияла на Тальони. У нее было хорошее расположение духа. Она и сама могла бы уличить себя в неожиданных поступках. Взяла нежданно-негаданно и сочинила музыку для гавота, изданную под названием Тальонигавот. На одном из балов его исполнили 120 девочек в розовых платьях под личным руководством артистки. Но Тальони-гавот танцевали и в больше скромных апартаментах. Его танцевали куда ни кинь и всюду. Достаточно изречь, что газеты сообщали абсолютно невероятное известие о том, что ноты выдержали в России за три месяца двадцать два издания.

Вероятно, правы были те, кто считал, что Тальони принадлежала больше области художеств, чем театральным подмосткам. Она образовывала привкус нашей публики, приучала ее к изящному, научила ее чувствовать истинную грацию.

В своих воспоминаниях дочка известного артиста Брянского Головачева-Панаева пишет о посещении Тальони театрального училища в Петербурге:

Она была весьма некрасива, худенькая-прехуденькая, с маленьким желтым лицом в мелких морщинках. Я краснела за воспитанниц, которые потом танцев окружали Тальони и, придавая своему голосу умильное выражение, говорили ей: Какая ты харя, какая ты сморщенная! Тальони, воображая, что ей говорят комплименты, кивала им с улыбкой и отвечала: Спасибо, мои детки! Эта юная жестокость, по счастью, так и не обнаруженная балериной, с лихвой окупалась таковой любовью поклонников, что порой нереально отличить правду от небывальщины. Какой-то купец выпросил дозволение совершить ободья колес экипажа балерины из чистого серебра. Группа офицеров выкупила балетные туфельки Тальони, полила их соусом и, разрезав на куски, поужинала ими. Подобным курьезам потеряли счет, как и богатым подношениям, драгоценностям, из которых за петербургскую пятилетку, надо думать, не возбраняется было собрать коллекцию.

Петербургские гонорары балерины превышали парижские. Кроме того, в контракте она оговаривала не единственный бенефис в год, что вообще не практиковалось. На бенефисные спектакли артист мог сам определить цену на билеты и имел всю выручку сполна. Это делало для Тальони подобные мероприятия суперприбыльными. Вероятно, потому, избалованная ими, она не смогла достичь договоренности с директором московских театров Загоскиным, хотя шибко хотела увидать древнюю русскую столицу и обозначиться там.

С нескрываемым осуждением потерявших голову тальонистов единственный из современников писал: Надо было видать, как так называемые россияне спешили закладывать последнее близкое скудное имение, чтобы только иметь в распоряжении фортуна доставить свои гроши на бенефис Тальони Так называемый приличный мужчина, встречаясь с подобным себе, стыдился, если он пропустил какое-нибудь представление

Магия таланта. Что разрешается с ней сделать! Она увлекает человека за пределами зависимости от его звания и положения. В журнале Русская Старина за 1888 год приведен расклад внучки известного писателя и миссионера архимандрита Иакинфа Бичурина, которая рассказывает, как, несмотря на свой сан, дедуля с большим риском для репутации приехал в театр, спрятался в закрытой ложе, чтобы узреть Тальони в балете Дева Дуная.

Последнее выступление балерины в Петербурге состоялось 1 марта 1842 года. Ее вызывали 18 раз. По окончании спектакля она обратилась к зрителям со словами о том, что в стране с нещадными морозами ей постоянно было тепло.

С Россией Тальони истинно связывали крепкие узы: она выдала свою дочка за князя А.В. Трубецкого. Во время же петербургских гастролей произошла ее саммит с двоюродными сестрами и братьями. Это были дети близкий тети балерины, вышедшей замуж за русского генерала.

В середине марта того же года Ведомости Санкт-Петербургской полиции объявляли: По случаю скорого отъезда г-жи Тальони продаются у нее мебель, бронза, столовые и чайные сервизы, кухонная посуда и пр. А позже Северная пчела сообщила, что в квартире балерины собралась лучшая публика, и все вещи были раскуплены. Каждый хотел обладать память о восхитительной артистке, и многие слезно просили пару башмачков артистки за какую угодно цену.

Император Николай I распорядился определить в царской ложе бронзовую фигурку Тальони. Петербургский театрал Р. Зотов в своих воспоминаниях писал: Она уехала и оставила после этого себя такую пустоту, которая ужаснула.

Дуэль

И все-таки занятие шло к закату. Появлялись имена, которые молодые балетоманы произносили с восхищением. До Тальони все чаще долетало: Фанни Черрито

18 марта 1840 года в Королевском театре яблоку негде было рухнуть. В тот самый закат дня две балерины Тальони и Черрито должны были танцевать одна вдогонку иной. Инициатором этой своеобразной дуэли выступила сама божественная Мария. Опыт решил помериться силами с молодостью. В зале стояло натуга, как перед началом боевых действий. Старики были за Тальони, молодая поросль за Черрито.

Тальони ещё раз продемонстрировала то совершенство, которое стало для нее нормой. А юная, грациозная соперница, в первую очередь сникнувшая под впечатлением увиденного, в конце концов, махнув на все рукой, танцевала взахлеб, как в концевой раз, дав выход природному азарту. Зал замер В сущности, это была дуэль двух стилей: благородства, чистоты классики и той эффектности движений в танце, которые олицетворяла темпераментная итальянка.

Минутная перерыв, и зал взорвался. С одной стороны кричали: Черрито! Черрито! Долой Тальони! С иной неслось не менее громкое: Тальони! Тальони! Долой Черрито! В тот самый миг посреди неистовствовавшего зала не оказалось главного судьи Времени, которое последним выносит свой вердикт, и его тяжело обжаловать. Время оставило победу за Тальони.

Реванш

Земным богам достается не менее горькая чаша, чем простым смертным. И Тальони пришлось испить ее до дна. Она поддалась на уговоры неугомонного отца, тот, что настаивал на реванше. Тот придумал номер, толк которого заключался в танце Марии на стебельках цветов. Разумеется, розы, анемоны, тюльпаны были закреплены на упругой пружине, за прочность которой позволительно было поручиться. Но тут в хореографию вплелся избыток трюкачества. Номер, показанный в Лондоне, успеха не имел.

Раздраженная Мария поспешила перебраться в Италию и тут в миланском театре Ла Скала продолжала борьбу за пальму первенства посреди балетных прим. Как несладко заметил единственный критик, Тальони забыла, что для танцовщицы существует только одно время года весна, и крайне нечасто удается ей завладеть ещё небольшую количество лета.

В театральных календарях Парижа отмечены две даты последних появлений Тальони на публике 1840 и 1844 годы. Но бывшая воздушная Тень была на самом деле только тенью прежней легкокрылой танцовщицы.

В 1870-х годах Тальони поселилась в Лондоне, давая уроки в аристократической среде. В частности, она учила танцевать сына королевы Виктории принца Уэльского. Считала ли она это делом престижным или все-таки вынужденным? Известно только, что к концу жизни от ее крупного состояния ничего не осталось, и она вынуждена была считывать произвольный грош ныне уже из-за насущной необходимости.

Как переносила она полное исчезновение своей фантастической популярности? Впрочем, у нее хватало переживаний, перед которыми все крах и суетня. Во время Франко-прусской войны Тальони получила извещение о гибели сына. Оно оказалось ошибочным он был только несладко ранен. Но это надобно было испытать. Наступала та пора жизни, когда все прошлые триумфы, лоск и поклонение кажутся сказкой, рассказанной про кого-то другого.

Мария Тальони умерла 22 апреля 1884 года в канун своего 80-летия.

Памятью о ней будет каждая новая Сильфида в белоснежной пачке и венчике на голове, совершающая свой полет в дерзкой надежде уподобиться той, что стала вечным символом красоты и благородства.

Так же читайте биографии известных людей:

Мария Баррьентос Maria Barrientos

Одна из самых знаменитых сопрано первой половины 20-го века, Мария Баррьентос, дебютировала на оперной сцене необычайно рано. После немногочисленных..
читать далее →

Мария Гулегина Maria Gulegina

Мария Гулегина фирменная вердиевская певица, лучшая Тоска своего времени. Пятнадцать лет назад строптивая певица, какой ее числили по месту работы в..
читать далее →

Мария Звездина Maria Zvezdina

Первое публичное выступление Марии Николаевны состоялось в 1947 году в дни празднования 800-летия Москвы: студентка консерватории приняла участие в..
читать далее →

Мария Каллас Maria Callas

Энрико Карузо явился квинтэссенцией оперной звезды-мужчины начала двадцатого столетия, а Мария Каллас унаследовала его власть над публикой на 50 лет..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий