Известные люди

»

Михаил Пиотровский

Источник информации: "Персона" No.2, 2000.

ПИОТРОВСКИЙ Михаил Борисович

Историк.

Родился в 1944 г. в Ереване.

1962 - студент Восточного факультета Ленинградского университета.

1965- стажировка в Каирском университете.

1967 - кандидат исторических наук.

1985 - лекарь исторических наук.

1991 - заместитель директора Эрмитажа.

1992 - шеф Эрмитажа.

1996 - член-корреспондент Российской академии художеств.

1997 - член-корреспондент Российской академии наук.

Автор больше 200 научных работ.

Когда свойский разговорчик начинается, в кабинете звенят английские бронзовые часы - изысканным драгоценным звоном, похожим на звук клавесина. Частица эрмитажного времени - нимало иного, нежели за окном, повисает в воздухе. Тканый портрет Екатерины Великой в овальной раме, висящий за директорским столом на месте обязательного некогда портрета вождя, улыбается тонко и самодовольно, глядя не столь в глаза, сколь наискосок, на фотографии сейчас здравствующей английской королевы Елизаветы, принца Оранского и директоров крупнейших музеев мира, стоящих в этой компании равными посреди равных. Михаил Борисович улыбается тоже:

- Мы и Америка - дикие страны, у нас привыкли, чтобы непременно висел праздничный портрет. Этот портрет Екатерины - шпалера, из числа посольских даров, которые преподносились в каждой стране; единственный остался у нас. Теперь дарят изображения поменьше - как вон те фотографии около часов.

- Итак, широкий офис, портреты великих мира этого. Это в текущий момент. Но оттого что долгие годы сложным живым организмом под названием Эрмитаж управлял ваш папа. Можно допустить, что музей завсегда был для вас родным домом. Чем же является для вас Эрмитаж? Как начиналась ваша эрмитажная существование?

- Да никак. Я вправду в этом месте живу с детства. Постоянно сюда приходил, весьма любил, когда в Арсенале мне давали игрывать оружием. Кроме того, я обожал составлять желуди в саду Зимнего дворца, вследствие того что что, скажем, в Александровском саду непочатый край желающих составлять желуди, а тут нет, и нас с братом сюда пускали по блату Зачем мы их собирали, я не шибко понимаю, но собирали весьма как собак нерезаных, в какие-то мешочки, а дальше совершать с ними было нечего. Их без затей мило было составлять, выискивать, как монетки.

Как-то загодя было ясно, что я буду археологом и историком, нужно было только остановить свой выбор, в какой сфере. Тут подоспела пора, когда арабский Ближний Восток стал немного больше доступен, было и общение с востоковедами, для которых арабисты - это самая высшая профессия, ибо арабский - что ни на есть серьезный язык. Из этих общений, из разговоров с родителями, с папой стало ясно, что я буду заниматься востоковедной археологией, оттого что это солидно, это высший пилотаж. Так что после этого школы я поступил в вуз на Восточный факультет. Были какие-то промежутки, не в институте, а уже затем кандидатской диссертации, когда я больше пребывал в Институте востоковедения, а в Эрмитаж ходил меньше. Но и тогда Эрмитаж был все одинаково свой, легко стало больше других дел. Потом я исподволь снова вернулся к себе домой - может, это звучит нескромно, но я впрямь ощущаю это местоположение своим, со всеми вытекающими отседова плюсами и минусами.

- Почему все-таки вас привлекло аккурат востоковедение? Не связано ли это с той волной увлечения Востоком - йогой, духовными исканиями, - которая захватила когда-то советскую интеллигенцию?

- Думаю, что нет, я же говорю - это высший пилотаж, нет ничего больше высокого, чем востоковедение, где люди знают десятки сильно трудных чужих языков, читают в подлиннике Коран, Библию, Упанишады. Все это, во-первых, тяжко, во-вторых, не имеет никакого отношения к практической жизни, оттого является занятием для снобов, в-третьих, это безумно любопытно, ничего важнее этого я не знаю. Когда я был мальчишкой, истории физиков и лириков как раз кончались, и было ясно, что физика - это не так уж возвышенно, хотя книжки по физике я также читал с удовольствием. Интерес к Востоку рос, конкурсы в вуз были большие, на арабское отделение - вообще колоссальный, 20 джентльмен на местоположение. По-моему, это типичный наполненный смыслом заинтересованность, вследствие того что что востоковедение - это самая элитарная наука. Человек живет немедленно в нескольких мирах: русском, европейском и ещё в каком-то чужом мире. Это тяжко, восточный факультет у нас заканчивает только половинка поступивших, причем никого не выгоняют, люди сами уходят от весьма большого напряжения. И позже это требует колоссального увлечения, это не та специальность, которой не возбраняется заниматься без любви, вполнакала, это должно быть любимое дело - с зарплатой или без зарплаты.

- По-моему, это не только тяжело, но и угрожающе. Я изучала в институте японский язык и на своем опыте знаю, что приближение к Востоку не легко затягивает, но начинает на каком-то этапе крушить персона.

- Ничего подобного, это смотря какая персона.

- Например, когда погружаешься в восточные вирши, европейская поэзия как черт из табакерки бледнеет, кажется многословной, организация эстетических ценностей рушится на глазах.

- Это есть, но в этом как раз и содержится прелесть Востока - она ничего не ломает, она легко показывает тебе прочий мир, где все выглядит идеально иначе: у нас алый цвет означает одно, белый - другое, а там - совершенно напротив, и это привычно, это веселье - сознавать, что и тот, и иной мир существуют и та, и другая поэзия - великие. Японскую поэзию также с утра до вечера впитывать текст не будешь, необходимо перескакивать на что-то попроще - на Ахматову, Гумилева, а вслед за тем сызнова на японскую поэзию.

- И все же, когда мужчина только сталкивается с Востоком, зачастую кажется, что восточная организация ценностей как бы упраздняет европейскую.

- В этом, видимо, и есть узловой толк востоковедения как науки: для ученого ничего не упраздняется, а становится рядом, и ты ищешь пути, как постигать это - отстранение, частично поглощаясь сторонний культурой, но все время не забывая, что ты ученый, ты из прочий среды. Есть другой тракт - разрешается углубляться в восточные культуры, цивилизации, норовить целиком в них оставить, как уходят в разные восточные, дальневосточные культы, но тут уже наука кончается.

- И начинаются духовные искания.

- А мне интереснее наука, развлекуха в бисер, где есть уймище вариантов и кругом ты сам себе владелец.

- Так что с духовными исканиями интеллигенции 70-х ваш отбор не связан?

- Наверное, связан - смотря кто что искал духовно. Я думаю, что я и мои друзья искали то, что увлекательно. Кроме того, востоковедение более того нынче - область, сравнительно закрытая для всяких политических влияний, довольно отстраненная от всего, никто потому что не понимает по-настоящему что ты там пишешь.

В России - великое востоковедение. Не то что оно осталось за прошедшее столетье совсем незапятнанным - все как-то запятнаны, но оно сохранило, по "гамбургскому счету", свой высочайший академический порядок. Сохранило не в последнюю очередность благодаря своей отвлеченности, хотя, может, кого-то и влекли не искания, а стремление быть в стороне. Я же несложно вырос в этой среде, это было для меня естественной профессией. А вот брат мой стал химиком, тут происходило отторжение: это - твое, а мне хочется чего-то другого.

- И все-таки вы оказались в Эрмитаже.

- Опять же естественным образом: занимался в кружках, ездил в экспедиции, первостепеннный свой академический отчет также делал в Эрмитаже. Но трудиться в нем ни в жизнь не собирался - работал я в Институте востоковедения. А следом смерти отца пришел сюда.

- Вы ученый - видать, тяжко совмещать с научными занятиями директорскую нагрузку, и административные, и светские повинности?

- В европейской традиции директором музея должен быть ученый. Не все разделяют эту точку зрения, в Америке, к примеру, это никого не интересует, главное, чтобы ты был хорошим менеджером. В Европе ты должен волочь и научную количество, и административную. Хотя управляющий не должен сам находить решение все хозяйственные вопросы - он должен созидать атмосферу, в которой они решаются. А представительская доля должна осмеливаться как раз с помощью науки, это создает тот авторитет, тот, что выделяет музей в ряду всего остального. Эрмитаж - крупнейший середина науки. И шеф, и заместители, и заведующие отделами - все крупные ученые, при этом они ещё и менеджеры. Все хорошие ученые в своей сфере - хорошие менеджеры. Ученые весьма плохие менеджеры, когда они в политику идут и начинают находить решение судьбы человечества, хотя есть такое взгляд, что нужно вручить ученым править страной. У нас уже дали единственный раз, что получилось, мы знаем. Это куда ни кинь так.

- А как насчет другого расхожего мнения, что ученый - непременно рассеянный с улицы. Бассейной и все у него из рук валится?

- Ну такого мнения уже нигде нет. Ведь это ученые создали атомную и водородную бомбы, и все у них лежало на полочках. А в текущее время все бизнесмены вышли из ученых, Березовский - член-корреспондент Академии наук, математик, а ибо там дураков нет.

- И все-таки о гуманитариях бытует представление, что они какие-то стукнутые пыльным мешком.

- Конечно, у нас в Эрмитаже все стукнутые, это такое учреждение для чокнутых, нормальные тут не могут действовать - нужна такая же преданность делу, как и у востоковедов, когда за гроши или без денег - все одинаково работаешь. Это ненормально, но только этим и живем.

- И все-таки Эрмитаж стоит - каким образом?

- Стоит и будет стоять. Это Эрмитаж, никуда он не денется, не исчезнет, потому как что у него гигантский исторический потенциал выживания, что отличает его от многих музеев мира: три эвакуации, пожары, войны, революции - чего только не было! Даже когда не полмузея было продано, ничего, все одинаково он остался великим. Он в какой-то мере символизирует Россию, у которой также есть похожий припас прочности, она также все вытянет - до известного предела, конечно. Так Эрмитаж и выживает - людьми, которые в нем работают. А когда есть такая объединенная добрая свобода, тогда некогда тосковать, некогда рыдать, надобно совершать занятие сжав зубы. Эрмитаж не выживает, он живет - так активно, что свой пресс-секретарь не успевает сочинять пресс-релизы к событиям.

- Когда вы начали тут действовать?

- В 1991 году Виталий Александрович Суслов пригласил меня сюда заместителем директора, директором я стал в 1992-м. Это было трудное время брожения и шатания, когда людям было неясно, что важнее - музей или собственные амбиции. Открылось, как везде в стране, уймище шлюзов для удовлетворения личных честолюбии, за своим забывалось общее, но потихоньку все наладилось.

- Наверное, тогда была особенная нищета?

- Да нищета, она и в текущее время есть, все мы нищие, но гордые. Я вот в текущий момент читаю, что музей Метрополитэн объявил, что ему нужно на его новую программу 450 миллионов долларов, они все уже собрали и ещё время осталось, так они в настоящее время собирают 650 миллионов. Мы о таких вещах не думаем, нам бы два-три миллиона справить. Бюджет у нас в 10-15 раз меньше, чем у Метрополитэн. Так что на этом фоне мы нищие, но у нас великие сокровища, великие традиции, так что уже потому мы не можем быть нищими.

- Но оттого что все это необходимо содержать?

- Да, конечно, это скучная материя, но нужно биться за монеты, выбивать, получать. Не выпрашивать - сами, как известно, придут и дадут, - но творить атмосферу чтобы приходили и давали. Так и происходит. Вот завтра полечу в Финляндию калякать насчет кредита, опосля в Москву - также насчет кредита.

- Вы живете в таком темпе, неужто ещё остается время для научных занятий?

- Только что открыл в Амстердаме - вон лежит грузный каталог - выставку мусульманского искусства, я ее придумал, собрал, организовал, написал книжку. Так что время остается.

- Изменилось ли что-нибудь в музее с тех пор, как вы в него пришли?

- Я стараюсь, чтобы ничего в особенности не менялось. Есть огромный музей с замечательными традициями, пронесенными с XIX века сквозь все советское время. Наша проблема - пронести их дальше, оттого что время сегодня в этом смысле нимало не лучше, и угроз потери научной и культурной преемственности шибко хоть отбавляй. Хотя бы таких, что все измеряется деньгами, и занятие не без затей в морали - на этом строится та социальная организация, которую мы выбрали следом того, как предыдущая провалилась; в этой, истина, также все проваливается, но это уже иной разговорчик. Когда фарт измеряется деньгами, это стандартно, но при этом создаются сложности для культуры, оттого что люди начинают измерять деньгами и счастливый момент, и существование и получают этическое блаженство только тогда, когда есть денежки. Это отвлекает и от потребления настоящей культуры, и от работы на нее. Например, люди, по складу больше подходящие для музея, идут туда, где капиталы, в частную картинную галерею. Сюда позволительно добавить и общую бедноту власти, которая хочет за счет учреждений культуры поживиться, облагает их тяжелыми налогами, тем самым разрушая основу, имеющуюся у нас. Немного денег с нас, конечно, разрешено брать, но тогда у нас не останется вообще ничего, в различие от тех же американских музеев.

- Так что вы, как и ваш папа, продолжаете лавировать между Сциллой и Харибдой - он, скажем, ближе к Сцилле, а вы - к Харибде.

- Да, приблизительно так. Эрмитаж - колоссальный судно с разными людьми и направлениями работы - наука, выставки, хранение, просветительская дело, служба с детьми, реставрация - непростой комплекс, где не всю дорогу ясно, что должно быть на первом месте. На все ни в жизнь не хватает ни денег, ни сил. А в переходные периоды нужно в особенности навалом - более того не столь сил, сколь души. Для этого босс и существует - не действовать что-то, а творить атмосферу, ныне - для одного, завтра - для другого, причем нужно точно избирать, на что не постоянно хватает сообразительности.

- С 90-х годов держава стала открытой, появилось море новых контактов - на Эрмитаже это также отразилось?

- Эрмитаж постоянно был открытым учреждением. Здесь постоянно говорили на многих языках, вечно шла бурная переписка, экспозиций не было неужели что в самые крутые моменты. Не завсегда наши были повинны, порой американцы сами запрещали цивилизованный обмен с Советским Союзом. Но всю дорогу навалом людей рассказывали, как они приезжали в Советский Союз, бывали в Москве, ещё где-то - всюду хандра, затем приезжали в Эрмитаж - и тут у них суть человеческая отходила, они ощущали, что мы и истина - европейская цивилизация. Так что Эрмитаж был к новому периоду открытости готов. Может быть, от всей России его отличает как раз то, что он вошел в него стандартно.

Я уж не говорю о себе и о востоковедах - все мы ездили, я как собак нерезаных бывал в арабских странах, для нас открытость была естественна. Поначалу люди на Западе этому более того удивлялись - мы казались им ненормальными, несоветскими. Я говорю: чему вы удивляетесь, вы же также знаете по три языка, ну, а я знаю пять-шесть-семь, что тут удивительного? Но они удивлялись ещё больше. Вот это одна из вещей, которую Эрмитаж должен демонстрировать: все, что есть там, есть и тут, в головах, в манерах и знаниях, но есть и ещё что-то особенное, присущее только России.

Открытость - это большое испытание: что ты будешь с ней совершать? Побежишь ахать и охать - как у вас здорово, начнешь все заимствовать или создашь такие рамки, когда и тебе помогают, и ты помогаешь. У нас сложная организация отношений с миром. Есть, в частности, эдакий план - "Эрмитаж - ЮНЕСКО", сущность его - подмога в организации партнерских отношений с другими странами. Денег ЮНЕСКО не дает. В этих делах завсегда нужно иметь в распоряжении в виду, хоть это и уморительно звучит, халявщик ты или партнер. Это шибко значимый критерий.

У нас есть весь Международный консультативный совет при Эрмитаже. С одной стороны, позволительно сказать: вы же большой музей, с кем вам советоваться? Но с ними лучше советоваться, чем с партийной организацией, - это директора и бывшие директора крупнейших музеев мира, они приезжают раз в год, смотрят, что в этом месте делается, вслед за тем в закрытой обстановке мы обсуждаем это, и они дают мне разные советы, которым я не обязан придерживаться. Я им и не следую ни в жизнь. Но они мне рассказывают, что бы они считали нужным соорудить в прошлом и в текущий момент, это дружеская болтовня, ни к чему никого не обязывающая и потому как шибко полезная.

Одновременно у нас есть консультанты, пишущие целые тома о том, как надобно определить работу с точки зрения коммерческой организации. Их весьма существенно обучить, что есть сферы, куда им не нужно вторгаться, где мы разбираемся сами. Как правило, это понимают только весьма знающие люди. Вот свойский беспрерывный партнер, причем партнер-меценат, не берущий с нас денег, предприятие "Маккензи", консультирующая крупнейшие корпорации в мире, внятно определила: вот это сфера, где они специалисты, а это - музейная сфера, куда они не вмешиваются. Они пытаются подмогнуть верно новости себя в рыночной системе, советов шибко полно, прямо мы им ни при каких обстоятельствах не следовали, но всегда встречаемся и обсуждаем, что и как. Это весьма важное умение - послушать совет и при этом не затерять собственного лица.

Сейчас мы разрабатываем проект "Большой Эрмитаж", громадный план расширения и принципиального изменения образа музея, становящегося градообразующим элементом. Государственные капиталы придут только тогда, когда будут другие денежки, которые надобно разыскивать. Искать надобно на Западе, только там есть люди, привыкшие одаривать монеты на культуру, - когда там дадут, тогда и тут посмотрят и также дадут. Надо разработать тот самый план так, чтобы он был нашим, русским проектом и в то же время отвечал определенным западным параметрам. Очень тяжело совместить родное и чужое - не увлечься собственной спецификой и все по-нашему не запороть, но и не переносить на нашу почву то, что работает там, но ни в жизнь не будет трудиться в этом месте. По этому проекту у нас есть отличный оценочный комитет, где собраны самые крупные архитекторы современности, самые крупные специалисты по развитию культурных учреждений, они также дают мне советы, которые я также не обязан внимать, но получается полезная совместная служба. Есть более того первые результаты - левое крыло здания Главного штаба живет, работает, там открылись первые экспозиции. Хотя наша мысль немаловажно больше - там должна быть музейно-развлекательная индустрия: кафе, рестораны, клубы, живая существование музея, расположенная на правильных путях - на Дворцовой площади, на пути на Невский, в центре людского потока, идущего сквозь Петербург. Так что планы большие - влить новую кровь в существование города.

Все это весьма существенно и сложно: с одной стороны, музей должен участвовать в развитии города, с иной - как бы ему не обронить своей специфики, не сделаться без затей элементом Малой Садовой или прочий пешеходной зоны.

- А что нового произошло с Помпеянским залом?

- Это единственный из этапов нашей работы с традиционными экспозициями. Новый Эрмитаж -это шедевр важный музейной архитектуры, сооружение Лео фон Кленце. Весь XX столетний период строились новые здания для музеев - белые стены и прочие штуки, в текущее время выяснилось, что все это бессмыслица, самое лучшее - это как строил Кленце музейные здания с дворцовым настроением. Там есть старинные витрины, безумно красивые, но они не соответствуют современным требованиям охраны, освещения, так что мы в этом зале провели опыт со светом и современным оборудованием, и оказалось, что все позволительно совместить. Сейчас мы получили денежки от голландских друзей Эрмитажа, будем заниматься освещением голландских залов.

- Я знаю, что Эрмитаж что-то ухитряется закупать, что список приносимых вам даров достаточно велик, но это, видимо, отдельный здоровущий разговорчик. Лучше я напоследок брошу точка зрения на ваш письменный столик, где так невпроворот таинственных безделушек - наверное это свидетельства общения мирного. Вот, к примеру, эта серебряная лопатка - случаем, не масонская ли?

- Все говорят - масонская, а это голландцы подарили, когда начинали работать крышу над рембрандтовским залом. Вот тот самый чудной булыжник с веревочкой - скульптура, подаренная знаменитым реставратором Евгением Герасимовым, тот, что восстанавливал "Данаю". А разные шары и сферы - я не то что их коллекционирую, но люблю изображения земного шара...

Так же читайте биографии известных людей:

Михаил Покровский Mihail Pokrovskiy

Окончив с золотой медалью московскую гимназию, 1887 году поступил на историко-филологический факультет Московского Императорского Университета,..
читать далее →

Михаил Пуцилло Mihail Pucillo

Пуцилло (Михаил Павлович, 1845 - 1889) - историк. Служа в канцелярии генерал-губернатора Восточной Сибири, Пуцилло, при участии ссыльных..
читать далее →

Михаил Филиппов Mihail Filippov

В сборнике очерков Судьбы русской философии (1898) Филиппов выделил две основные тенденции в истории русской мысли, которые, по его убеждению, были..
читать далее →

Михаил Щербатов Mihail Sherbatov

Щербатов (князь Михаил Михайлович) - историк. Родился в очень зажиточной семье в 1733 г. Первоначальное образование получил дома. С 1750 г. служил в..
читать далее →

Ваши комментарии

добавить комментарий